Три товарища

* * *
Мы остались до обеда. Пат очень хотела этого. Все последнее время она вынуждена была
оставаться в санатории и сегодня впервые вышла. Она сказала, что почувствует себя вдвойне
здоровой, если сможет пообедать в деревне. Антонио обедал с нами. Потом мы опять поехали на
гору, и Пат ушла к себе в комнату. Ей полагалось два часа полежать. Мы с Кестером выкатили
«Карла» из гаража и осмотрели его. Нужно было сменить две сломанные рессорные пластины. У
владельца гаража были инструменты, и мы принялись за работу. Потом мы подлили масла и
смазали шасси. Покончив со всем этим, мы выкатили его наружу. Он стоял на снегу,
забрызганный грязью, с обвисшими крыльями – лопоухий.
– Может, помоем его? – спросил я.

---

– Нет, в дороге нельзя, он этого не любит, – сказал Кестер.
Подошла Пат. Она выспалась и посвежела. Собака кружилась у ее ног.
– Билли! – окликнул я.
Пес замер, но глядел не слишком дружелюбно. Он не узнал меня. И очень смутился, когда
Пат указала ему на меня.
– Ладно, – сказал я. – Слава богу, что у людей память лучше. Где же это он был вчера?
Пат засмеялась:
– Он все время пролежал под кроватью. Он очень ревнует, когда ко мне кто-нибудь
приходит. И всегда от раздражения куда-нибудь прячется.
– Ты отлично выглядишь, – сказал я.
Она посмотрела на меня счастливым взглядом. Потом подошла к «Карлу»:
– Мне бы хотелось опять разок посидеть здесь и немножко прокатиться.
– Конечно, – сказал я. – Как ты думаешь, Отто?
– Само собой разумеется. Ведь на вас теплое пальто. Да и у нас здесь достаточно шарфов и
одеял.
Пат села впереди, рядим с Кестером. «Карл» взревел. Выхлопные газы сине-белыми
облачками заклубились в холодном воздухе. Мотор еще не прогрелся. Цепи, грохоча, начали
медленно перемалывать снег. «Карл» пополз, фыркая, громыхая и ворча, вниз в деревню, вдоль
главной улицы, словно поджарый волк, растерявшийся от конского топота и звона бубенцов.
Мы выбрались из деревни. Уже вечерело, и снежные поля мерцали в красноватых отсветах
заходящего солнца. Несколько сараев на откосе были почти до самых крыш в снегу. Словно
маленькие запятые, вниз, в долину, уносились последние лыжники. Они проскальзывали по
красному диску солнца, которое вновь показалось из-за откоса – огромный круг тускнеющего
жара.
– Вы вчера здесь проезжали? – спросила Пат.
– Да.
Машина забралась на гребень первого подъема. Кестер остановился. Отсюда открывался
изумительный величественный вид. Когда накануне мы с грохотом пробирались сквозь
стеклянный синий вечер, мы ничего этого не заметили. Тогда мы следили только за дорогой.
Там за откосами открывалась неровная долина. Дальние вершины остро и четко выступали
на бледно-зеленом небе. Они отсвечивали золотом. Золотые пятна словно пыльцой покрывали
снежные склоны у самых вершин. Пурпурно-белые откосы с каждым мгновением становились
все ярче, все торжественнее, все больше сгущались синие тени. Солнце стояло между двумя
мерцающими вершинами, и вся широкая долина, с ее холмами и откосами, словно выстроилась
для могучего безмолвного парада, который принимал уходящий властелин. Фиолетовая лента
дороги извивалась вокруг холмов, то исчезая, то возникая вновь, темнея на поворотах, минуя
деревни, и затем, выпрямившись, устремлялась к перевалу на горизонте.
– Так далеко за деревней я еще ни разу не была, – сказала Пат. – Ведь эта дорога ведет к нам
домой?
– Да.
Она молча глядела вниз. Потом вышла из машины и, прикрывая глаза ладонью, как щитком,
смотрела на север, словно различала там башни города.
– Это далеко отсюда? – спросила она.
– Да так с тысячу километров. В мае мы туда отправимся. Отто приедет за нами.
– В мае, – повторила она. – Боже мой, в мае!
Солнце медленно опускалось. Долина оживилась; тени, которые до сих пор неподвижно
прижимались к складкам местности, начали безмолвно выскальзывать оттуда и забираться все

---

выше, словно огромные синие пауки. Становилось прохладно.
– Нужно возвращаться, Пат, – сказал я.
Она поглядела на меня, и внезапно в лице ее проступила боль. Я сразу понял, что она знает
все. Она знает, что никогда больше не перейдет через этот беспощадный горный хребет,
темнеющий там, на горизонте; она знала это и хотела скрыть от нас, так же, как мы скрывали от
нее, но на один миг она потеряла власть над собой, и вся боль и скорбь мира заметались в ее
глазах.
– Проедем еще немного, – сказала она. – Еще совсем немного вниз. – Поехали, – сказал я,
переглянувшись с Кестером.
Она села со мной на заднее сиденье, я обнял ее и укрыл ее и себя одним пледом. Машина
начала медленно съезжать в долину, в тени.
– Робби, милый, – шептала Пат у меня на плече. – Вот теперь все так, словно мы едем
домой, обратно в нашу жизнь.
– Да, – сказал я. И подтянул плед, укрывая ее с головой.
Смеркалось. Чем ниже мы спускались, тем сильнее сгущались сумерки. Пат лежала,
укрытая пледом. Она положила руку мне на грудь, под рубашку, я почувствовал тепло ее ладони,
потом ее дыхание, ее губы и потом – ее слезы.
Осторожно, так, чтобы она не заметила поворота, Кестер развернулся в следующей деревне
на рыночной площади, описал большую дугу и медленно повел машину обратно.
Когда мы добрались до вершины, солнце уже совсем скрылось, а на востоке между
подымавшихся облаков стояла бледная и чистая луна. Мы ехали обратно. Цепи перекатывались
по земле с монотонным шумом. Вокруг было очень тихо. Я сидел неподвижно, не шевелился и
чувствовал слезы Пат на моем сердце, словно там кровоточила рана.