Те слова, что мы не сказали друг другу

как ты жил, даже не догадываясь, как больно тебе отвечать. Он
утверждал, что тень Берлинской стены дотянулась до Запада, где он
жил, но ты с жаром отвечал ему, что провел свою жизнь на Востоке,
который отгородился бетонной стеной от Запада. Как же вы мирились с
таким существованием? — допытывался Кнапп. И ты с улыбкой
спрашивал его: неужели он действительно все забыл? Но Кнапп снова
атаковал тебя вопросами, и тогда ты сдавался. Ты терпеливо

---

рассказывал ему о жизни, в которой все было зарегулировано, где
отдельный человек не нес никакой ответственности, а риск совершить
ошибку был минимальным. «У нас была полная занятость, государство
участвовало буквально во всем», — говорил ты, пожимая, плечами. «Вот
именно на этом и стоят все диктатуры», — заключал Кнапп. Это многих
устраивало, ведь свобода — это важнейший залог существования, и
большинство
людей
жаждут
свободы,
только
не
умеют
ею
распорядиться. Я хорошо помню, как ты сказал нам в одном кафе
Западного Берлина, что на Востоке каждый немец переиначивал свою
жизнь как хотел — в воображении, сидя в теплой квартире. Ваш разговор
принял острый характер, когда твой друг спросил, сколько людей, по
твоему мнению, сотрудничали с властью в те мрачные годы; но вы так и
не пришли к согласию. Кнапп считал, что максимум тридцать процентов
населения. Ты признавался в своем неведении — да и как ты мог знать,
ведь ты-то никогда не работал на Штази.
Прости меня, Томас, ты был прав, мне понадобилось ждать много
лет, прежде чем я ощутила этот страх, встав на дорогу, ведущую к тебе.
* * *
— А почему ты не пригласила меня на свою свадьбу? — спросил
Энтони, опустив газету на колени.
Джулия вздрогнула.
— Ох, извини, я не хотел тебя пугать. Ты думала о чем-то своем?
— Нет, просто смотрела наружу, вот и все.
— Но там же кромешная тьма, — заметил Энтони, взглянув в
иллюминатор.
— Зато сегодня полнолуние.
— Высоковато для прыжка вниз, правда?
— Я послала тебе извещение о свадьбе.
— Да, послала — как и остальным двум сотням знакомых. Это не
называется пригласить родного отца. Я надеялся быть тем, кто поведет
тебя к алтарю; такое событие, наверное, стоит того, чтобы поговорить о
нем лично.
— А разве мы с тобой о чем-нибудь говорили за эти двадцать лет? Я
ждала твоего звонка, надеялась, что ты попросишь познакомить тебя с
моим будущим мужем.
— По-моему, я с ним однажды где-то встречался.
— Да, чисто случайно, на эскалаторе в универсаме «Блумингдейлз», я
бы не сказала, что это подходящее место для такого знакомства. В общем,

---

как-то было не похоже, что ты интересовался Адамом или моей жизнью.
— Если память мне не изменяет, мы пошли втроем выпить чаю?
— Верно — потому что это он тебе предложил, потому что это он хотел
с тобой познакомиться. И мы провели вместе двадцать минут, в течение
которых говорил ты один, не давая нам и рта раскрыть.
— Твой жених был не очень-то разговорчив, прямо аутист какой-то; я
даже подумал, уж не немой ли он.
— А ты ему задал хоть один вопрос?
— А ты сама, Джулия, хоть когда-нибудь задавала мне вопросы,
просила хоть какого-то совета?
— Нет, а зачем? Чтобы ты мне стал рассказывать, как поступал в моем
возрасте, или диктовать, что именно мне следует делать? Да я готова была
молчать до второго пришествия, чтобы ты наконец понял, что мне никогда
и ни в чем не хотелось быть похожей на тебя.
— Тебе надо бы поспать, — сказал Энтони Уолш, — завтра у нас будет
долгий день. Как только мы прилетим в Париж, нам придется пересесть в
другой самолет, до Берлина.
Он натянул плед, лежавший на коленях у Джулии, до самых ее плеч и
снова погрузился в чтение газеты.