Те слова, что мы не сказали друг другу

Я возненавидел твоего отца за то, что он похитил тебя, оставив меня
с окровавленным лицом в нашей комнате, и за то, что я оказался бессилен
удержать свою возлюбленную. В ярости я бил кулаками в стены, где еще
жило эхо твоего голоса, но потом мне все-таки захотелось понять твоего
отца. Как убедить тебя в своей любви, даже не попытавшись понять?
А ты вернулась к своей жизни — что ж, жизнь так устроена.
Помнишь, ты часто говорила мне о знаках, которые подает нам судьба; я
в это не верил, но в конце концов внял твоим доводам, даже если сегодня
вечером, когда я пишу тебе эти строки, она готовит мне самое
страшное.
Я любил тебя такой, какая ты есть, и никогда не захочу, чтобы ты

---

изменилась; я любил тебя, далеко не все понимая, убежденный, что время
все расставит по своим местам; может быть, в самом апофеозе этой
любви я иногда забывал спрашивать тебя, любишь ли ты меня так
беззаветно, что согласна принять все, что нас разделяет. А может, ты
сама не давала мне времени задать тебе этот вопрос, как не успевала
задать его себе самой. Но оно все же настало, это время, настало
несмотря ни на что.
Завтра я возвращаюсь в Берлин. И опущу это письмо в первый же
почтовый ящик, который встретится мне по дороге. Оно придет к тебе,
как всегда, через несколько дней — если не ошибаюсь, где-нибудь между
шестнадцатым и семнадцатым числами.
Ты найдешь в этом конверте одну вещь, которую я до сих пор хранил в
тайне; мне хотелось бы послать тебе свою фотографию, но в настоящий
момент я не очень-то красиво выгляжу, и вдобавок это было бы слишком
самонадеянно с моей стороны. Нет, это всего лишь билет на самолет.
Вот видишь, теперь тебе не придется работать еще много месяцев,
чтобы прилететь ко мне — если ты по-прежнему этого хочешь. Я тоже
зарабатывал деньги, чтобы приехать за тобой. И взял этот билет с
собой сюда, в Кабул, чтобы послать тебе. Ты увидишь… он все еще
действителен.
Я буду ждать тебя в берлинском аэропорту, в последний день каждого
месяца.
Если мы встретимся, я обещаю тебе не отнимать дочь, которую ты
мне родишь, у человека, которого она когда-нибудь полюбит. И что бы их
ни разделяло, я пойму того, кто украдет ее у меня, пойму свою дочь,
потому что я любил ее мать.
Джулия, я никогда не обижусь на тебя, я приму твой выбор, каким бы
он ни был. Если ты не прилетишь, если мне придется возвращаться из
аэропорта в каждый последний день месяца одному, без тебя, знай, что я
всё пойму; для этого я и пишу тебе.
Но знай также, что я никогда не забуду прелестное лицо, которое
жизнь подарила мне однажды в ноябрьский вечер, в тот вечер, когда к
нам вернулась надежда и когда я вскарабкался на Стену, чтобы упасть с
нее в твои объятия, — я, пришедший с Востока, к тебе, пришедшей с
Запада.
Ты была и останешься в моей памяти самым прекрасным подарком,
полученным от жизни.
Сейчас, когда я пишу эти слова, я чувствую, как сильно люблю тебя.
До скорого свидания… Надеюсь, что до скорого. Но в любом случае, где

---

бы ты ни находилась, ты была и всегда будешь со мной. Одна мысль о
том, что ты жива, что ты живешь на этой земле, уже счастье для меня.
Я люблю тебя.
Томас».
Из конверта выскользнула тоненькая книжечка в пожелтевшей
обложке. Джулия открыла ее. На розовом талоне авиабилета было
напечатано: «Фройлейн Джулия Уолш, Нью-Йорк — Париж — Берлин, 29
сентября 1991 г.». Джулия положила билет в ящик стола, приоткрыла окно,
снова легла на кровать, подложив руки под голову, и долго лежала так,
пристально глядя на занавеси своей комнаты, два длинных полотнища, в
чьих складках оживали старые друзья-призраки, вернувшиеся из ее
одинокого детства.