Скафандр и бабочка

Прогулка
Гнетущая жара. Но мне хочется все-таки выйти. Вот уже несколько
недель, а может, и месяцев я не покидал территорию госпиталя, чтобы
совершить ритуальную прогулку на эспланаду, идущую вдоль моря. В
последний раз это было еще зимой. Ледяные вихри поднимали тучи песка,
и редкие гуляющие, кутаясь в плотную одежду, шагали боком навстречу
ветру. Сегодня мне захотелось увидеть Берк в летнем одеянии, его пляж,
который я помнил пустынным, а теперь, как говорят, битком набитый,
беззаботную июльскую толпу. Чтобы попасть на улицу, выйдя из флигеля
«Соррель», надо пересечь три автостоянки, неровное, шероховатое
покрытие которых подвергает ягодицы суровому испытанию. Я позабыл
этот боевой прогулочный путь с лужами нечистот, выбоинами на дороге и
стоящими на тротуаре автомобилями.
Но вот и море. Пляжные зонты, сёрфинг и барьер купальщиков
дополняют картину. Это море каникул, ласковое и добродушное. Ничего
похожего на бесконечное пространство со стальными отблесками, которое
видишь с террас госпиталя. А между тем это те же взлеты и падения волн,
тот же туманный горизонт.
Мы катили по эспланаде среди непрерывного мелькания рожков с
мороженым и побагровевших бедер. Я вполне могу вообразить себя
слизывающим ванильный шарик с молодой, покрасневшей от солнца кожи.
По правде говоря, никто не обращает на меня внимания. В Берке
инвалидное кресло не менее привычно, чем «феррари» в Монте-Карло, —
всюду встречаются несчастные горемыки вроде меня, разбитые и
булькающие. Сегодня меня сопровождают Клод и Брис. Ее я знаю всего две
недели, его — двадцать пять лет, и до чего странно слушать, как мой
давнишний единомышленник рассказывает обо мне молодой женщине,
которая ежедневно приходит записывать под диктовку эту книгу. Моя

---

вспыльчивость, моя страсть к книгам, неумеренное влечение к хорошей
кухне, мой красный автомобиль с откидным верхом — тут все вперемешку.
Словом, это сказитель, который воскрешает легенды исчезнувшего мира, да
и только.
— Я не таким вас себе представляла, — говорит Клод.
Отныне мой мир разделен на тех, кто знал меня до этого, и всех
остальных. Каким, думают они, я мог бы быть? А у меня в палате даже нет
моей фотографии, чтобы показать им.
Мы останавливаемся наверху широкой лестницы, ведущей из
пляжного бара к красивому ряду купальных кабин в пастельных тонах.
Лестница напоминает мне просторный вход в метро «Порт-д’Отей», куда,
возвращаясь из бассейна «Молитор», совсем мальчишкой я попадал со
слезящимися от хлора глазами. Бассейн был уничтожен несколько лет
назад. А что касается лестниц, то теперь для меня это всегда тупик.
— Может, ты хочешь вернуться? — спрашивает Брис.
Я решительно протестую, качая во все стороны головой, — и речи нет
о том, чтобы повернуть назад, не достигнув истинной цели этой
экспедиции. Мы быстро минуем старинную карусель, шарманка которой
режет мне слух. Встречаем Фанхио 
[21]
— достопримечательность
госпиталя, где он известен под этим прозвищем. Несгибаемый, как
правосудие, Фанхио не может сидеть. Обреченный стоять или лежать, он
перемещается плашмя на тележке, которую с поразительной скоростью
приводит в движение сам. Но кем на самом деле является этот огромного
роста человек спортивной выправки, который прокладывает себе путь
криком: «Осторожно, дорогу Фанхио!»? Понятия не имею.
Наконец мы добираемся до последнего пункта нашего путешествия в
самом конце эспланады. Если я стремился проделать весь этот путь, то
совсем не ради того, чтобы усладить взор небывалой панорамой, а чтобы
насытиться запахами, которые исходят от скромного барачного лагеря на
выходе с пляжа. Меня располагают с подветренной стороны, и я ощущаю,
как трепещут от удовольствия мои ноздри, втягивая вульгарный
одуряющий запах, совершенно невыносимый для большинства смертных.
«О ля-ля! — раздается голос позади меня. — Ну и вонища от пригоревшего
сала».
А я не устаю наслаждаться запахом жареного картофеля.