Э.
Мое тело все хуже мне подчиняется. Старость? Лейла не согласна. «Ты
никак с ним не договоришься, Гилавар. Бежишь за одним, а тело советует
другое. Стремления у вас разные». Целую жену в шею. «Хорошо, что у нас
с тобой они одинаковые».
В ней уживаются женственность, ранимость и одновременно
готовность стоять против ветра, смотреть в глаза тому,
что несется
навстречу.
Я встретил Лейлу спустя череду расставаний. Когда уже не искал, не
верил, появилась она, женщина с тонкими запястьями и густыми волосами-
волнами.
Лейла открыла новую страницу моей жизни, не перелистывая
предыдущие. Называет меня Гилаваром в честь ветра – теплого,
переменчивого, дующего с моря.
* * *
Надеваю шляпу, выхожу из дома. Как всегда – к морю.
Иду по дороге из детства. Она, как и многое вокруг, изменилась –
сузилась заборами вычурных особняков. Но сейчас я будто не вижу
изменений, ведь по дороге идет не грузный любитель букв Гилавар, а тот
самый мальчишка по кличке Финик. Мое нынешнее тело – подуставшее,
осунувшееся, местами одрябшее – не успевает за ним, но есть то главное,
что живет вне физического, видимого.
По этой дороге к морю я часто шел с дедушкой Асадом.
Отчетливо
слышу его голос. «Человек ни черный, ни белый – он посредине. Долгие
годы ты будешь „нигде“, пока не найдешь себя настоящего и не отыщешь
любовь. Она не только в объятиях твоего человека, но значительно шире,
выше, глубже. Финик, к тебе все придет, как только ты все отпустишь».
Сегодня море буйное, его звук похож на ток крови в венах – живой,
пульсирующий, преодолевающий все препятствия. В шуме Каспия слышу
голоса из детства, перед глазами раскрываются картинки волшебного
времени жизни.
Вижу старушку Гюльназ в шелковом фиолетовом платке. По
понедельникам соседка приходила к нам, заваривала хну, молилась за
упокой душ ушедших. На Абшероне понедельник называли женским днем.
Женщины собирались под одной крышей –
общались, готовили еду,
оживляли волосы хной, читали дуа
[38]
. Гюльназ расплетала длинные
мамины косы, вычесывала их гребнем, пропитывала маслом кардамона
перед окрашиванием, заодно и истории вслух перелистывала – о себе и
мире.
Я прятался под столом, подслушивал.
В роду Гюльназ мужчины надолго не задерживались. Они либо
исчезали, либо умирали. Это можно было бы назвать проклятием, если бы
не дар, которым награждались
женщины семьи Гюльназ, – каждая из них
познавала любовь. Пусть вспышкой, пусть возможностью увидеть,
испытать, попробовать и потом лишиться, но до последнего вздоха
вспоминать, благодарить. За то, что было, хоть и ненадолго. «Значит, я
жила».
«Моя мама Биби-ханым, да упокоит ее душу Аллах, говорила, что
мужчины уходили от нас из-за того, что мы слишком их любили. По-
моему, дело в том, что к сильным женщинам обычно тянутся слабые
мужчины.
Оживляем их своими чувствами, потом они уходят к другим».
…Прохожу мимо инжирника и слышу голос троюродной сестры
Натаван, с которой лазили по веткам деревьев. У нее были веснушки на все
лицо, над губой шрам-полумесяц. Приезжала к нам на каникулы из горной
деревни, где жила с рождения.
Ей было пять лет, когда она впервые увидела море. Любила вспоминать
эту встречу.
Они с мамой ехали две ночи, сначала автобусом, потом на поезде. На
Натаван был льняной сарафан горчичного цвета, пропахший корицей, – ее
мама раскидывала кусочки коры по полкам шкафа, чтобы не заводилась
моль.
«Помню, мои ноги натерли сандалии из желтого дерматина, было
больно, но я жевала кизиловую пастилу, только бы не капризничать. По
случаю большой встречи мама разрешила намазать ногти хной.
Хотелось
понравиться морю. Приближаясь к нему, я ждала, что волны раскроют
тайну – только мне и никому больше. Этого не произошло. Зато тогда я
впервые влюбилась. В волны».
* * *
Возвращаюсь домой, сажусь за письменный стол. Записываю истории,
нашептанные мне бризом. Где-то в глубине дома бранится Лейла – я снова
забыл снять ботинки, теперь пол в ракушечном песке.
Через какое-то время она тихонько приоткрывает дверь и ставит на мой
стол кружку с чаем. Знает, что после каждой главы я встаю, подхожу к
окну, пью чай и смотрю на исписанные листы, к которым, чуть
передохнув, возвращаюсь.
…Ты против, чтобы я писал о тебе в своих историях. Но как не сказать
о
человеке, который подарил тебе новый мир? «Достаточно того, что мы
вместе стоим на одном берегу. А тексты… Это другое. Они ведь окажутся
в руках людей, которых нет на этом берегу».
