Посвящаю моёй матери

Oh! how I hate the nerveless, frigid song,
The ceaseless echo of the rhyming throng,
Whose labour’d lines in chilling numbers flow,
To paint a pang the author ne’er can knowl
(Answer to some elegant Verses
, sent by a Friend to the Author)
Эти мысли в гораэдо более сильной и оригинальной
форме поэт повторял и в годы зрелости. Ho впервые он их
переложил в стихи... в 18 лет! Годом позлее он взывает
«К романтике» лишь для того, чтобы отречься от ее оболь-
щенпй и предаться одной Истине. Разрыв с поэтической
банальностью и идеализацией действительности облекает-
ся у Байрона в банальные формулы⁸, но мысли его уже
стало тесно в условном мире сентиментальной поэзии: оп
заявляет, что не станет ни в стихах, ни в жизни искать
сильфиду в каждой женщине, а Пилада в каждом прияте-
ле; ему претят глупые слезы, проливаемые по несущест-
вующему поводу у пестрого алтаря вымысла, и равноду-
шие к истинному горю.
Развиваясь в рамках, санкционированных обычаем,
протест Байрона против тирании господствующих литера-
турных мнений⁹ заявляет о себе в прямых декларациях,
а изредка сказывается в самом характере его стихов. Так,
в традиционное обращение к родному университету, клас-
сически озаглавленное «Гранта», неожиданно включаются
совершенно не классические, очень живые и конкретные
описания студенческого быта — зубрежка, попойки, пение
в церковном хоре (ср. также упомянутые выше «Детские
воспоминания»).
Частицы живой, не стилизованной действительности
прокрадываются в неумелые юношеские стихи; напротив,
модные раннеромантические подражания старым бал-
ладам, а также «Песням Оссиана» (легендарного древнего
певца, которому приписал свои произведения поэт середи-
ны XVIII в. Джемс Макферсон) являются лишь редкими
гостями в лирике юного Байрона (см. «Оскар из Альвы» и
«Смерть Кальмара и Орлы», 1807).