желавшее
, чтобы я вошел в трубу. И смог
погостить там. Долгое, долгое время.
Заходи
, шептало мне окно шестого этажа.
Пройдись по зданию. Оно сейчас
пустует. Те несколько человек, что работают летом, уже разошлись по домам, но
если ты обойдешь здание и поднимешься на разгрузочную площадку, к которой
подходят железнодорожные пути, то найдешь открытую дверь, я в этом уверено.
В конце концов, что здесь беречь? Ничего, кроме учебников, а они не нужны даже
ученикам. Как ты прекрасно знаешь, Джейк. Так что заходи. Поднимись на шестой
этаж. В твое время там музей, люди приезжают со всего мира, и некоторые все
еще плачут, скорбя о человеке, которого убили, и обо всем, что он мог сделать, но
сейчас тысяча девятьсот шестидесятый год, Кеннеди еще сенатор, а Джейк
Эппинг даже не родился. Существует только Джордж Амберсон, мужчина с
короткой стрижкой, в мокрой от пота рубашке и галстуке с ослабленным узлом.
Человек своего времени, можно сказать. Так что поднимайся сюда. Или ты
боишься призраков? Чего их бояться, если преступление еще не совершено?
Да только призраки там
были
. Может, не на Мэгезин-стрит в Новом Орлеане, но
здесь? Безусловно. Правда, мне не пришлось бы столкнуться с ними, потому что я
не собирался входить в Хранилище учебников, точно так же как не вошел в
поваленную дымовую трубу в Дерри. Освальд получил работу в Хранилище
примерно за месяц до убийства Кеннеди, и ждать так долго в мои планы не входило:
слишком рискованно. Нет, я намеревался следовать плану, в общих чертах
изложенному Элом в последней части его заметок, озаглавленной «ВЫВОДЫ: КАК
ПОСТУПАТЬ».
Несомненно, придерживаясь версии стрелка-одиночки, Эл также учитывал
маленькую, но статистически существенную вероятность того, что ошибся. В своих
заметках он называл это «окном неопределенности».
Аналогично окну шестого этажа.
Он намеревался закрыть это окно 10 апреля 1963 года, за полгода до поездки
Кеннеди в Даллас, и я находил его идею здравой. Возможно, чуть позже, в том же
апреле, а может, и вечером десятого — чего ждать? — я убью мужа Марины и отца
Джун, как убил Фрэнка Даннинга. И уже безо всякого сожаления. Увидев паука,
бегущего по полу к детской колыбельке, еще можно заколебаться. Можно поймать
его в банку и вынести во двор, чтобы он мог продолжить свою паучью жизнь. Но
если знаешь, что паук ядовитый? Что это черная вдова? В этом случае — никаких
колебаний. Если, конечно, ты в здравом уме.
Ты поднимаешь ногу и давишь его.
9
Я составил для себя план на период с августа 1960 года по апрель 1963-го.
Собирался держать Освальда в поле зрения после его возвращения из России, но не
вмешиваться. Не мог вмешаться из-за «эффекта бабочки». Если и есть в английском
языке более глупая метафора, чем
цепочка событий
, мне она неизвестна. Цепи
(полагаю, за исключением тех, что мы учимся делать из полосок цветной бумаги в
детском саду) — крепкие штуки. Мы используем их, чтобы вытаскивать двигатели
из грузовиков и заковывать опасных преступников. Реальности, как я ее понимал,
больше не существовало. События могут случиться, а могут и не случиться, они —
карточные домики, и, контактируя с Освальдом — не говоря уж о том, чтобы
попытаться убедить его отказаться от преступления, о котором он еще и не думал, —
я лишался единственного своего преимущества. Бабочка расправила бы крылья, и
Освальд пошел бы другим путем.
Началось бы все с маленьких изменений, но, как поется в песне Брюса
Спрингстина, из маленького, крошка, однажды может вырасти и большое. Это могли
быть хорошие изменения, те, что спасли бы человека, который сейчас занимал пост
второго сенатора от Массачусетса. Однако я в это не верил. Потому что прошлое
упрямо. В 1962 году, согласно одной записи Эла, сделанной на полях, Кеннеди
собирался выступить в Хьюстоне в Университете Райса, произнести речь о полете
на Луну.
Открытая аудитория, на трибуне никакой защиты от пуль,
написал Эл.
Хьюстон и Даллас разделяет менее трехсот миль. А если Освальд решит застрелить
президента там?
Или допустим, что Освальд, как он и говорил, козел отпущения? Вдруг я его
спугну, он уедет из Далласа обратно в Новый Орлеан, а Кеннеди все равно умрет,
став жертвой безумного заговора ЦРУ или мафии? Хватит ли мне мужества
вернуться через «кроличью нору» и пойти на новый круг? Снова спасти семью
Даннинга? Снова спасти Каролин Пулин? Я уже отдал этой миссии два года. Захочу
ли отдать еще пять, со столь неопределенным исходом?
Лучше не проверять.
Лучше все сделать наверняка.
По пути в Техас из Нового Орлеана я решил, что наилучший способ следить за
Освальдом, не попадаясь ему на пути, — жить в Далласе, пока он будет обретаться в
соседнем Форт-Уорте, и переехать в Форт-Уорт, когда Освальд перевезет свою
семью в Даллас. Идея прельщала своей простотой, но реализовать ее не удалось. Я
понял это за несколько недель, прошедших после того, как я впервые увидел
Техасское хранилище школьных учебников и явственно почувствовал, что оно —
словно бездна Ницше — смотрит на меня.
Август и сентябрь этого года президентских выборов я провел, кружа по
Далласу на «санлайнере» в поисках квартиры (и очень жалея об отсутствии
навигатора: приходилось часто останавливаться, чтобы узнать дорогу). Ничего не
подходило. Сначала я решил, что мне не нравятся квартиры, потом, когда начал
лучше понимать город, сообразил, что дело в другом.
Причина заключалась в том, что мне не нравился Даллас, и восьми недель
активного поиска хватило, чтобы я поверил: в городе полно мерзости. «Таймс
гералд» (которую далласцы прозвали «Грязь гералд») нудно, из номера в номер,
восславляла Даллас. «Морнинг ньюс», более склонная к романтике, писала об
участии Далласа и Хьюстона «в гонке к небесам», но небоскребы, о которых шла
речь в передовицах, напоминали островок архитектурной блажи, окруженный
кольцами Великой американской одноэтажности, как я это называл. Газеты
игнорировали трущобы, где потихоньку начинали рушиться расовые барьеры. Далее
тянулись бесконечные микрорайоны, заселенные средним классом, по большей
части ветеранами войн, Второй мировой и корейской. Жены ветеранов коротали
дни, протирая мебель политурой «Пледж» и закладывая, а потом вынимая одежду и
белье из стиральных машин «Мейтэг». На семью в среднем приходилось по два с
половиной ребенка. Подростки выкашивали лужайки, на велосипедах развозили
«Грязь гералд», натирали воском «Тертл уэкс» семейный автомобиль и слушали
(тайком) Чака Берри по транзисторным приемникам. Может, говорили
встревоженным родителям, что он белый.
За пригородами с вращающимися разбрызгивателями на лужайках лежала
пустующая
равнина.
Кое-где
передвижные
поливальные
установки
еще
обслуживали засеянные хлопком поля, но Король Хлопок умер, уступив место
бескрайним акрам кукурузы и сои. Истинными посевными культурами Далласа
стали электроника, текстиль, трепотня и черные деньги — нефтедоллары. В этом
регионе буровые вышки попадались не так часто, но если ветер дул с запада, где
находился Пермианский бассейн, оба города воняли нефтью и природным газом.
По центральному деловому району бродило множество прохвостов. Их прикид
я через какое-то время начал называть «полный Даллас»: клетчатый пиджак
спортивного покроя, узкий галстук, прихваченный снизу большим зажимом (эти
зажимы в шестидесятых считались украшениями, а потому по центру обычно
сверкали бриллианты или стекляшки), белые брюки «Сансабелт» и кричаще
расшитые сапоги. Прохвосты работали в банках и инвестиционных компаниях.
Продавали соевые фьючерсы, права на разработку нефтяных участков, землю к
западу от города, где ничего не росло, кроме дурмана и перекати-поля. Прохвосты
хлопали друг друга по плечу руками со сверкающими перстнями и обращались к
себе подобным «сынок». На поясе, там, где бизнесмены 2011 года носят мобильник,
многие носили револьвер или пистолет в кобуре ручной работы.
Развешанные по городу рекламные щиты требовали инициировать процесс
импичмента председателя Верховного суда Эрла Уоррена, изображали скалящегося
Никиту Хрущева («NYET, ТОВАРИЩ ХРУЩЕВ, — сообщала надпись, — ЭТО
МЫ
ТЕБЯ ПОХОРОНИМ!»
[87]
). На одном рекламном щите на Западной торговой улице я
прочитал: «АМЕРИКАНСКАЯ КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ ВЫСТУПАЕТ
ЗА ДЕСЕГРЕГАЦИЮ.
Do'stlaringiz bilan baham: |