ушами. Только эту версию — назовем ее Фрэнк Один-Ноль — отличала худоба и
бифокальные очки без оправы. И более высокий рост. Чувствуя себя незнакомцем в
собственном теле, я уселся на высокую табуретку.
Он указал на газету:
— Вам этого хватит или налить какой-нибудь газировки?
— Что-нибудь холодное, но только не «Мокси», — услышал я собственный
голос.
Фрэнк Один-Ноль улыбнулся:
— «Мокси» не держим, сынок. Не желаете рутбира
[14]
?
—
Звучит неплохо, — ответил я, не погрешив против истины. В горле
пересохло, лоб горел, будто поднялась температура.
— Пять или десять?
— Простите?
— Бира на пять или десять центов? — Первое слово он произнес на мэнский
манер: «би-и-йа».
— А-а… Полагаю, на десять.
— Что ж, я полагаю, вы полагаете правильно. — Он открыл морозильник и
достал заиндевелую кружку размером с графин для лимонада. Наполнил ее из крана,
и я
почувствовал запах рутбира, сильный и резкий. Фрэнк Один-Ноль снял пену
рукояткой деревянной ложки, долил кружку до самого края и поставил передо мной
на мраморный прилавок. — Пожалуйста. Вместе с газетой — восемнадцать центов.
Плюс один для губернатора.
Я протянул старинный доллар Эла, и Фрэнк Один-Ноль отсчитал сдачу.
Я отпил рутбира сквозь пену и чуть не ахнул. Такой… насыщенный. Такой
вкусный. Лучше и не скажешь. Этот мир, отстоявший от нашего более чем на
пятьдесят лет, пах гораздо хуже, чем я мог себе представить, но
рутбир вкусом
отличался в лучшую сторону. И еще как отличался.
— Замечательный рутбир.
— Правда? Рад, что вам понравилось. Вы не местный, да?
— Да.
— Из другого штата?
— Висконсин, — ответил я. Если и солгал, то не совсем. Моя семья жила в
Милуоки, пока мне не исполнилось одиннадцать. Потом отца взяли преподавателем
английского языка в Университет южного Мэна. С тех пор я этот штат не покидал.
— Вы выбрали для приезда очень удачное время, — кивнул Аничетти. —
Большинство летних гостей разъехалось, и цены сразу пошли вниз.
Ваш рутбир, к
примеру. После Дня труда десятицентовая кружка стоит всего лишь дайм
[15]
.
Звякнул колокольчик над дверью, заскрипели половицы. Приветливым таким
скрипом. В последний раз, когда я рискнул зайти в «Кеннебек фрут» в надежде
купить упаковку «Тамс» (меня ждало разочарование), они стонали.
За прилавок зашел подросток лет семнадцати. С коротко стриженными
черными волосами. Его сходство с
мужчиной не вызывало сомнений, и я осознал,
что это Фрэнк Аничетти моего времени. А мужчина, снявший пену с кружки
рутбира, — его отец. Фрэнк Два-Ноль даже не взглянул на меня — еще один
покупатель.
— Тит уже поставил пикап на подъемник, — доложил он отцу. — Говорит, к
пяти все будет готово.
— Так это хорошо. — Аничетти-старший достал сигарету, закурил. Только тут я
впервые заметил на мраморном прилавке
рядок маленьких керамических
пепельниц. С надписью на боку: «ВКУСА „ВИНСТОН“ ЛУЧШЕ НЕТ — ЭТАЛОН
СИГАРЕТ». Фрэнк Один-Ноль посмотрел на меня. — Добавить в рутбир шарик
ванильного мороженого? За счет заведения. Нам нравится окружать туристов
заботой, особенно если они приезжают по окончании сезона.
— Благодарю, но мне и так хорошо. — И я говорил чистую правду. Не
сомневался, что от добавки сладкого моя голова просто взорвется. Да и рутбир мне
дали крепкий — прямо-таки газированный эспрессо.
Подросток улыбнулся мне — по сладости улыбка не уступала содержимому
кружки. Никакого намека на пренебрежение, которое источал поклонник Элвиса,
встреченный мною у магазина.
— В
школе мы читали рассказ о том, что местные едят туристов, если они
приезжают после окончания сезона.
— Фрэнки, разве можно говорить такое гостю? — Но мистер Аничетти
улыбался, произнося эти слова.
— Все нормально. Я сам разбирал с учениками этот рассказ. Ширли Джексон,
правильно? «Летние люди».
— Совершенно верно, — согласился Фрэнк. — Я не совсем его понял, но мне
он понравился.
Я отпил еще глоток рутбира и с ласкающим слух стуком поставил кружку на
мраморный прилавок. Не особо удивился, обнаружив,
что кружка практически
пуста.
Do'stlaringiz bilan baham: