Barthes. Mythologies p aris, Seuil,1957

здравый смысл
: бывают ведь люди, у 
которых кожа не белая, а черная, или такие, что пьют 
грушевый сок вместо «перно». Как же ассимилировать 
негра или русского? На сей случай есть запасная фигу-
ра — экзотизм. Иного превращают в чистый объект, 
зрелище, куклу; отброшенный на периферию человече-
ства, он более не посягает на спокойствие у нас дома. 
Данная фигура — преимущественно мелкобуржуазная. 
Дейст вительно, буржуа пусть и не может вжиться в 
Иного, но все-таки способен представить себе, что у того 
тоже есть свое место; это называется либерализмом и 
представляет собой своего рода экономику социально 
признанных мест. Мелкая же буржуазия либеральничать 
не любит (она порождает фашизм, тогда как буржуазия 
его использует) — она повторяет с запозданием исто-
рический путь буржуазии.
4. 
Тавтология.
Конечно, слово это не слишком 
красивое. Но весьма непригляден и сам предмет. Тав-
тология — это такой словесный прием, когда предмет 
определяют через него же самого («Театр — это те-
атр»). В этом можно усмотреть одно из тех магических 
действий, которые изучал Сартр в своем «Очерке тео-
рии эмоций»*
34
: тавтология, подобно страху, гневу или 
печали, служит укрытием, когда нам не хватает объ-
яснений; недостаточность своего языка мы решаем 
отождествить с «естественным сопротивлением объ-
екта». В тавтологии совершается двойное убийство — 
человек убивает рациональность, которая ему проти-
вится, и язык, который его подводит. Тавтология — это 
как бы кстати случившийся обморок, спасительная 
утрата дара речи; такая смерть (или же, если угодно, 
комедия) позволяет с негодованием «представить» 
права 
реальности по отношению к языку. Как и всякое 
магическое действие, она, разумеется, возможна лишь 
под прикрытием авторитарности; подобным образом 
родители, которых ребенок замучил вопросами «по-
чему», отвечают «потому что это так» или, еще лучше, 
6 / 35

---

317
II
. 
М
иф сегодня 
«потому что потому»; в этом стыдливом магическом 
акте имитируется словесный жест рациональности, но 
сама рациональность тут же и отбрасывается — пред-
полагается, что мы отдали должное принципу причин-
ности, произнеся ее вступительное слово. Тавтология 
свидетельствует о глубоком недоверии к языку — его 
отбрасывают, так как он нас подводит. Но любой отказ 
от языка есть смерть. Таким образом, в тавтологии 
утверждается мертвый, неподвижный мир.
5. 
Нинизм.
Этим словом я называю такую мифоло-
гическую фигуру, когда две противоположности взве-
шиваются одна с помощью другой и в итоге обе отбра-
сываются (не хочу 
ни
того, 
ни
этого). Подобная фигура 
присуща скорее буржуазному мифу, так как связана с 
современной формой либерализма. Здесь перед нами 
вновь фигура взвешивания: сначала реальность сводит-
ся к некоторым аналогам, затем взвешивается, и, нако-
нец, установив равенство, ее отбрасывают. Здесь также 
совершается магическое действие: варианты, из кото-
рых было затруднительно выбрать, отводятся оба; ре-
альность нестерпима, и, чтобы от нее уклониться, ее 
сводят к двум противоположностям, взаимно уравно-
вешивающим друг друга именно потому, что они чисто 
формальны, избавлены от своего специфического веса. 
У нинизма есть и вырожденные формы: так, в астроло-
гии за каждой неудачей следует равноценная удача, 
любые беды аккуратно предсказываются в перспективе 
дальнейшего воздаяния; ценности жизни, судьбы и т. д. 
в итоге замирают в равновесии, нечего больше выбирать, 
остается только смириться.
6.