237
и мировой, осмысляется Эпштейном с
точки зрения принадлежности
художественных произведений к развертыванию единого текста. Интересно, что
и фигуры писателей рассматриваются подобным образом: «В облике же Блока
соединилось накопленное XIX и особенно началом XX века – отрешенность
поэта от жизненной прозы, гордая лермонтовская осанка, герценовский и
тургеневский аристократизм,
эстетизм Брюсова и Бальмонта, надмирность
Владимира Соловьева – все то, что не вмещается в пушкинский облик»
712
. Сквозь
манеру поведения, внутренний и внешний образ поэта просвечивают
особенности стиля и мироощущения предшественников.
Традиция и культура или новое в классике
Перед автором стоит задача выяснить значение традиции в литературе, что
связано с центральным авторским интересом, «культурой в ее пограничных
ситуациях». В одной из опубликованных в недавнее
время книг Эпштейна
можно найти немало эпизодов, посвященных саморефлексии в области
профессиональной деятельности. В частности, исследователь утверждает, что
приоритетный для него жанр – проблемная статья. В контексте рассматриваемой
книги можно говорить о произошедшем синтезе двух форм в виде проблемного
эссе. Авторские рассуждения направлены на решение
одной исключительной
задачи, однако построение аргументов и нередко субъективно окрашенных
тезисов отличается всей полнотой свободы в процессе эссеизации. Наиболее
показательна в этом отношении работа «Тема и вариации», посвященная теме
поэтической традиции в соотношении с творчеством и новаторством. Вопреки
четкости и предельной сжатости центрального вопрошания композиция работы
характеризуется отсутствием строгой структурированности и спиралеобразным
движением мысли. Вслед за утверждением о том, что созданное вне традиции
произведение «как бы не имеет “языка”»
713
, критик переходит отображению
проблемы связи искусства и жизни в творческом восприятии Мандельштама и
712
Эпштейн М.Н.
Парадоксы новизны. О литературном развитии XIX-XX веков. С. 115.
713
Там же. С. 121.
238
Пушкина, Некрасова и Толстого: «Пушкинский прием, в отличие от
толстовского, можно назвать «освоением»: театр и жизнь – свои друг для друга,
а не
чужие, «отчужденные». <…> между пушкинской и мандельштамовской
вариациями одной темы лежит огромная толща, вернее, бездна культурно-
исторического
пространства,
некий
колоссальный
духовный
сдвиг,
засвидетельствованный, а отчасти и осуществленный Некрасовым и
Толстым»
714
. Этот кажущийся на первый взгляд
уход от первоначально
заявленной темы в действительности заключает в себе решение (исходной
проблемной ситуации вокруг соотношения традиции и новаторства в
литературном творчестве). По мнению автора, сохранение значимости вопроса о
границах между искусственным и естественным регулируется не в
появившимися к началу XX века эстетическими проектами переустройства
жизни, но твердым следованием поэтов, и в частности Мандельштама, за своими
творческими учителями
715
. «Новое в классике» – это и название статьи, и емкая
формула одной из сюжетных линий книги в целом.
Восприятие произведений Державина, Пушкина, Блока и других классиков
стало особенно актуальным в 1970-е годы. Феномен возрождения классики
осмысляется в трех аспектах: «как сверхисторическое
указание на
предназначение нации, как средство собирания ее нравственных и
художественных сил <…>»
716
; «как ближайший и вернейший путь в будущее»
717
;
«говоря о современном восприятии этих поэтов, естественно иметь в виду и
нечто более общее, что стоит за каждым из них –
судьбу русской классики в
целом»
718
. Кроме того, процесс актуализации совпал с появлением историко-
функционального литературоведения, суть подхода которого состоит в
следующем: «Произведение выходит из равенства себе и своей эпохе, выступает
как
открытый процесс, вбирающий множество разнообразных суждений,
714
Do'stlaringiz bilan baham: