–
Хорошо у тебя, Пат, – сказал я. – По-моему,
здесь можно сидеть, не выходя целыми
неделями, и забыть обо всем, что творится на свете.
Она улыбнулась:
– Было время, когда я не надеялась выбраться отсюда.
– Когда же это?
– Когда болела.
– Ну, это другое дело. А что с тобой было?
– Ничего страшного. Просто пришлось полежать. Видно,
слишком быстро росла, а еды не
хватало. Во время войны, да и после нее, было голодновато.
Я кивнул:
– Сколько же ты пролежала? Подумав, она ответила:
– Около года. – Так долго! – Я внимательно посмотрел на нее.
– Все это давным-давно прошло. Но тогда это мне казалось целой вечностью. В баре ты мне
как-то рассказывал о своем друге Валентине. После войны он все время думал: какое это счастье
– жить. И в сравнении с этим счастьем все казалось ему незначительным.
– Ты все правильно запомнила, – сказал я.
– Потому что я это очень хорошо понимаю. С тех пор я тоже легко радуюсь всему. По-
моему, я очень поверхностный человек.
– Поверхностны только те, которые считают себя глубокомысленными.
– А вот я определенно поверхностна. Я не особенно разбираюсь в больших вопросах жизни.
Мне нравится только прекрасное. Вот ты принес сирень – и я уже счастлива.
– Это не поверхностность; это высшая философия.
– Может быть, но не для меня. Я просто поверхностна и легкомысленна.
– Я тоже.
– Не так, как я. Раньше ты говорил что-то про авантюризм. Я настоящая авантюристка.
– Я так и думал, – сказал я.
– Да. Мне бы давно надо переменить квартиру, иметь профессию, зарабатывать деньги. Но
я всегда откладывала это. Хотелось пожить какое-то время так, как нравится. Разумно это, нет
ли – все равно. Так я и поступила.
Мне стало смешно:
– Почему у тебя сейчас такое упрямое выражение лица?
– А как же? Все говорили мне, что все это бесконечно легкомысленно, что надо экономить
жалкие гроши. оставшиеся у меня, подыскать себе место и работать. А мне хотелось жить легко
и радостно, ничем не связывать себя и делать, что захочу. Такое желание пришло после смерти
матери и моей долгой болезни.
– Есть у тебя братья или сестры?
Она отрицательно покачала головой.
– Я так и думал.
– И ты тоже считаешь, что я вела себя легкомысленно?
– Нет, мужественно.
– При чем тут мужество? Не очень-то я мужественна. Знаешь,
как мне иногда бывало
страшно? Как человеку, который сидит в театре на чужом месте и все-таки не уходит с него.
– Значит, ты была мужественна, – сказал я. – Мужество не бывает без страха. Кроме того, ты
вела себя разумно. Ты могла бы без толку растратить свои деньги. А так ты хоть что-то получила
взамен. А чем ты занималась?
– Да, собственно, ничем. Просто так – жила для себя.
– За это хвалю! Нет ничего прекраснее.
Она усмехнулась:
– Все это скоро кончится, я начну работать.
– Где? Это не связано с твоим тогдашним деловым свиданием с Биндингом?
– Да. С Биндингом и доктором Максом Матушайтом, директором
магазинов патефонной
компании «Электрола». Продавщица с музыкальным образованием.
– И ничто другое этому Биндингу в голову не пришло?
– Пришло, но я не захотела.
– Я ему и не советовал бы… Когда же ты начнешь работать?
– Первого августа.
– Ну, тогда еще остается немало времени. Может быть, подыщем что-нибудь другое. Но так
или иначе, мы безусловно будем твоими покупателями.
– Разве у тебя есть патефон?
– Нет, но я, разумеется, немедленно приобрету его. А вся эта история мне определенно не
нравится.
– А мне нравится, – сказала она. – Ничего путного я делать не умею. Но с тех пор как ты со
мной, все стало для меня гораздо проще. Впрочем, не стоило рассказывать тебе об этом.
– Нет, стоило. Ты должна мне всегда говорить обо всем.
Поглядев на меня, она сказала:
– Хорошо, Робби. – Потом она поднялась и подошла к шкафчику:
– Знаешь, что у меня есть? Ром. Для тебя. И, как мне кажется, хороший ром.
Она поставила рюмку на столик и выжидательно посмотрела на меня.
– Ром хорош, это
чувствуется издалека, – сказал я. – Но почему бы тебе не быть более
бережливой, Пат? Хотя бы ради того, чтобы оттянуть все это дело с патефонами?
– Не хочу.
– Тоже правильно.
По
цвету рома я сразу определил, что он смешан. Виноторговец, конечно, обманул Пат. Я
выпил рюмку.
– Высший класс, – сказал я, – налей мне еще одну. Где ты его достала?
– В магазине на углу.
«Какой-нибудь паршивый магазинчик деликатесов», – подумал я, решив зайти туда при
случае и высказать хозяину, что я о нем думаю.
– А теперь мне, пожалуй, надо идти, Пат? – спросил я.
– Нет еще…
Мы стояли у окна. Внизу зажглись фонари.
–
Покажи мне свою спальню, – сказал я. Она открыла дверь и включила свет. Я оглядел
комнату, не переступая порога. Сколько мыслей пронеслось в моей голове!
– Значит, это твоя кровать, Пат?.. – спросил я наконец.
Она улыбнулась:
– А чья же, Робби?
– Правда! А вот и телефон. Буду знать теперь и это… Я пойду… Прощай, Пат.
Она прикоснулась руками к моим вискам. Было бы чудесно
остаться здесь в этот вечер,
быть возле нее, под мягким голубым одеялом… Но что-то удерживало меня. Не скованность, не
страх и не осторожность, – просто очень большая нежность, нежность, в которой растворялось
желание.
– Прощай, Пат, – сказал я. – Мне было очень хорошо у тебя. Гораздо лучше, чем ты можешь
себе представить. И ром… и то, что ты подумала обо всем…
– Но ведь все это так просто…
