Литература по вопросу в соответствии с программой курса истории русской литературы XIX века в университетах. Учебное пособие предназначено для студентов-филологов

Романтизм 
Русский романтизм явился органической частью общеевропейского романтизма, который был 
движением, охватившим все сферы духовной жизни общества. Романтизм принес раскрепощение 
личности, человеческого духа, творческой мысли. Романтизм не отвергал достижений 
предшествующих эпох, он возник на гуманистической основе, вобрав в себя многое из того лучшего, 
что было достигнуто эпохой Возрождения и веком Просвещения. Важнейшим принципом эстетики 
романтизма стала идея самоценности личности. Романтизм был открытием дотоле неведомого 
поэтического мира прекрасного, явился своеобразным стимулом расцвета искусств.
Романтическое движение началось в 1790-х годах в Германии (Шеллинг, Тик, Новалис, Гете, 
Шиллер); с 1810-х годов – в Англии (Байрон, Шелли, В.Скотт, Блейк, Вордсворт), и вскоре 
романтическое движение охватывает всю Европу, в том числе Францию. Романтизм – явление сугубо 
историческое, не сведенное к единым или даже однозначным началам. Это явление по-разному 
понимали и толковали сами романтики. Романтизм не просто направление в литературе – это прежде 
всего миропонимание, мировосприятие. Для романтизма свойственно противопоставление мечты и 
действительности, идеала и реальности. Реальной, отвергаемой действительности романтизм 
противопоставляет некое высшее, поэтическое начало. Антитеза «мечта – действительность» 
становится у романтиков конструктивной, она организует художественный мир романтического 
произведения, является характерной и определяющей для романтического искусства. Антитеза 
«мечта – действительность» вызвала романтическое искусство к жизни, она лежит в самых его 
истоках. Отрицание сущего, реально данного является мировоззренческой предпосылкой 
романтизма.
Романтизм как направление не случайно возник на грани XVIII и XIX веков. В «Исповеди 
сына века» (исповеди романтика) Мюссе назвал две причины, породившие трагическое и вместе с 
тем романтическое двоемирие его современника: «Болезнь нашего века происходит от двух причин: 
народ, прошедший через 1793 и 1814 годы, носит в сердце две раны…» Потрясения революции и 
потрясения наполеоновских войн во Франции поставили перед каждой отдельной личностью и 
обществом в целом множество острейших и неразрешимых вопросов, заставили пересмотреть 
прежние понятия и ценности. Мюссе писал: «Это было какое-то отрицание всего небесного и всего 
земного, отрицание, которое можно назвать разочарованием или, если угодно, безнадежностью». С 
точки зрения романтика, мир раскололся на «душу» и «тело», резко противостоящие друг другу и 
враждебные. Вопреки самым светлым надеждам и ожиданиям, революция не отменила векового 
угнетения человека человеком, буржуа внесли с собой в жизнь принципы наживы и материальной 
выгоды. Великие ожидания сменились на не менее великие разочарования. Пошлость буржуазной 
действительности стала восприниматься как пошлость жизни вообще, поэтому вполне закономерным 
оказывалось безусловное и абсолютное отрицание действительности. Романтики не в доводах разума, 
а в поэтическом откровении видели ближайший путь к истине. Новалис писал: «Поэт постигает 
природу лучше, нежели разум ученого». Из романтического отрицания действительности возникает и 
особенный романтический герой. Подобного героя не знала прежняя литература. Это герой, 
находящийся во враждебных отношениях с обществом, противопоставленный прозе жизни, 
противопоставленный «толпе». Это человек внебытовой, необыкновенный, беспокойный, одинокий и 

---

11
трагический. Романтический герой – воплощение романтического бунта против действительности, в 
нем заключен протест и вызов, реализована поэтическая и романтическая мечта, не желающая 
смириться с бездуховною и бесчеловечною прозою жизни. Из романтического отрицания мира 
вытекает и стремление романтиков ко всему необычному, всему тому, что выходит за пределы 
отвергаемой реальности. По словам Г.Поспелова, все романтики «искали свой романтический идеал 
за пределами окружающей их реальной действительности, все они так или иначе противопоставляли 
«презираемому здесь» неопределенное и таинственное «там». Жуковский искал свое «там» в 
потустороннем мире, Пушкин и Лермонтов – в вольной, воинственной или патриархальной жизни 
нецивилизованных народов, Рылеев и Кюхельбекер – в героических, тираноборческих подвигах 
древности».
Романтические поэты и писатели, в большинстве своем, тяготели к истории, обращались к 
историческому материалу в своих произведениях. Романтики, обращаясь к истории, видели в ней 
основы национальной культуры, ее глубинные источники. Романтики не только дорожили 
историческим прошлым, но и основывали на нем свои универсальные социальные и исторические 
концепции. Однако существенным и подлинным для них был не столько сам исторический факт, 
сколько поэтическое толкование факта, не историческая действительность, а историческое и 
поэтическое предание. По отношению к историческому материалу романтики чувствовали себя 
достаточно свободными, относились к истории свободно и поэтически. Романтики в истории искали 
не быль, а мечту, не то, что было, а желаемое, они не столько изображали исторический факт, 
сколько конструировали его в соответствии со своими общественными и эстетическими идеалами. 
Все это обусловило следующие черты романтизма: романтический культ поэта и поэзии, признание 
исключительной роли поэзии и поэтического начала в жизни, утверждение высокого, 
исключительного, жизненного призвания поэта. С точки зрения романтиков, поэт сродни жрецу и 
пророку, он философ и провидец. Романтики выдвигали принцип творчества, основанного на 
вдохновении, утверждали приоритет гения в искусстве. В романтическом искусстве больше всего 
ценилась свободная поэтическая индивидуальность.
Романтизм – сложное историко-литературное явление: Жуковский понимал романтизм иначе, 
чем Рылеев. Отрицая жизнь в тех формах, в которых она существовала, романтики либо уходили в 
себя, творили в себе свой «антимир», мир мечты и поэзии (романтизм Жуковского); или же 
романтики бросали вызов современному обществу, бунтовали против него, утверждая одновременно 
высокие права человеческой личности на свободу и активное, героическое начало в человеке 
(романтизм поэтов-декабристов).
Русский романтизм – это вполне самобытное явление. На развитие русского романтизма 
оказало огромное влияние национальное самосознание. Однако романтизм в России развивался не 
обособленно, он находился в тесном взаимодействии с европейским романтизмом, хотя и не 
повторял его. Русский романтизм был частью романтизма общеевропейского, следовательно, не мог 
не принять некоторых его родовых свойств и примет. В процессе становления русского 
романтического сознания и русского романтического искусства участвовал и общий опыт 
романтизма европейского. Но вместе с тем для появления романтизма в России, помимо общих 
причин, были и причины свои собственные, внутренние, обусловившие индивидуальные формы 
русского романтизма, его особенности. Аполлон Григорьев писал: «Романтизм, и притом наш, 
русский… романтизм был не простым литературным, а жизненным явлением, целой эпохой 
морального развития, эпохой, имевшей свой особенный цвет, проводившей в жизни особое 
воззрение… Пусть романтическое веяние пришло извне, от западной жизни и западных литератур, 
оно нашло в русской натуре почву, готовую к его восприятию, и потому отразилось в явлениях 
совершенно оригинальных…» Русский романтизм был связан с западными литературами и западной 
жизнью, но не определялся ими вполне и всецело, у него были и свои особенные истоки. Если 
европейский романтизм был социально обусловлен идеями и практикой буржуазной революции, то 
источники романтической настроенности и романтического искусства в России следует искать 
прежде всего в Отечественной войне 1812 года, в ее последствиях для русской жизни и русского 
общественного самосознания. Именно тогда появляется почва и для декабристских, и для 
романтических настроений.

---

12
Периодизация романтизма 
1) Преромантизм. Б.В.Томашевский писал: «Этим словом (преромантизм) принято называть 
те явления в литературе классицизма, в которых присутствуют некоторые признаки нового 
направления, получившие полное выражение в романтизме. Таким образом, преромантизм есть 
явление переходное. В нем еще соблюдены все формы классической поэзии, но одновременно 
намечается и то, что ведет к романтизму». Каковы же признаки, которые ведут к романтизму? Это 
прежде всего ясное выражение личного (субъективного) отношения к описываемому, изображаемый 
пейзаж у преромантиков всегда гармонировал с настроениями поэта. В то же время это еще не 
романтизм, а предшествующие романтизму явления. Отмеченные Б.Томашевским признаки 
характеризуют поэзию переходного периода, движение русского литературы от классицизма к 
романтизму, ту поэзию, которая не только подготовила романтическую поэзию, но и влилась в нее. 
Перечисленные выше признаки «преромантизма» по существу характеризуют то, что принято 
называть «сентиментализмом» - все то, что связано с именем Карамзина и карамзинским 
направлением. Романтизм возникает не внезапно и не сразу. Например, лирика Жуковского 
вырастала непосредственно в недрах сентиментализма. У Батюшкова связь с сентиментализмом была 
органической, хотя в лирике его сохранились, в преображенной форме, некоторые черты 
классицизма. Батюшков, с одной стороны, продолжал элегическую линию, с другой – в своем 
стремлении к ясности, строгости форм опирался на достижения классицизма. Жуковский вышел из 
«карамзинской школы», вырос в преданиях сентиментализма. Элегическая поэзия Жуковского 
вырастает непосредственно из художественного опыта сентиментализма. Сентиментализм – 
необходимое звено в движении к романтизму. Связь между ними органична. Литература 
сентиментализма и по содержанию, и по поэтике созвучна миропониманию Жуковского. Однако 
Жуковский не остался на уровне сентиментализма, а, опираясь на его достижения, шел дальше, 
положив начало новому, романтическому направлению. Белинский считал Жуковского «истинным 
романтиком русским». «Тайну личности» Жуковского, как и «тайну» его поэзии, Белинский видел в 
«мечтательной грусти унылой мелодии, задушевности и сердечности, фантастической настроенности 
духа, безвыходно погруженного в самом себе». Жуковский был не только первым романтиком в 
русской литературе, но и до конца жизни неизменно преданным мечте об «ином», «лучшем мире», 
своему романтическому идеалу.
Романтизм – явление многоликое, он не был однороден в рамках одной национальной 
культуры, в пределах даже одного и того же исторического периода. Если в романтизме Жуковского 
и Батюшкова преобладает созерцательно-мечтательное начало, то определяющим признаком 
романтизма Лермонтова становится напряженный психологизм – подлинное открытие 
лермонтовского романтизма. Философский романтизм – Одоевский, глава литературно-
философского кружка «любомудров», любомудры увлекались немецким романтизмом. На процесс 
формирования миросозерцания Одоевского оказали влияние идеи Шеллинга. Романтик в Одоевском 
сочетался с упорным «искателем истины», со страстным желанием дойти до сокровенных тайн "души 
человеческой". Одоевский искал разгадку этих тайн всюду: в философии, в сфере чувств; его 
занимала мысль о трагической судьбе художника, о неизбежности его гибели, его интересовало само 
творчество, «страдания гения», непонятого и забытого «неблагодарным человечеством». С 
деятельностью кружка «любомудров» связано и творчество Веневитинова, склонного к 
«философским созерцаниям». С романтическим направлением в разной степени связано творчество 
поэтов пушкинской плеяды: Вяземского, Дельвига, Давыдова, Языкова. Русский романтизм 
составляет органическую часть общеевропейского движения романтизма, представителями которого 
были Шиллер и Гейне, Байрон и Шелли, Жорж Санд и Гюго. Это романтизм «страданий мысли», 
«духовной жажды», «мятежной мечты», романтизм, обладающий огромной социальной активностью. 
В то же время это и «высокий романтизм», порожденный высотой нравственного и эстетического 
идеала. Белинский писал: «Наш романтизм есть органическая полнота и всесилость романтизма всех 
веков и всех фазисов развития человеческого рода…» Русский романтизм, как и западноевропейский, 
создал непреходящие эстетические ценности. 
Русская поэзия 1/3 XIX века пошла своим особым путем – путем переводов. Жуковский, 
Батюшков, Пушкин, Лермонтов переводили стихи Гете, Шиллера, Байрона, Петрарки, Ариосто. 
Жуковский переводил немецких поэтов, Батюшков – итальянских, Пушкин и Лермонтов – 
французских и английских. Русский язык как бы «омывался» другими европейскими языками, 
малоизвестные имена становились известными в России. Французский поэт Парни стал известен, 
благодаря переводам Пушкина (в романе в стихах «Евгений Онегин» герой читает стихи Парни). Все 

---

13
эти поэтические переводы не были переводами в строгом смысле этого слова, напротив, это было 
своеобразное преображение европейской поэзии, приспособление ее к русской почве.
В начале XIX века в русской культурной жизни бурление, нет закоснелой традиционности, 
происходит своеобразная ломка всех оснований, начиная с языка, сама жизнь была лишена какой бы 
то ни было стабильности. В русской литературе начинается своеобразное движение к собственному 
романтизму. Исследователь Гуковский говорил о том, что предромантический стиль начал 
складываться в творчестве Радищева и Карамзина, именно в их произведениях – истоки элегического 
романтизма и гражданского романтизма.
Романтизм как литературный стиль всегда зависит от политической ситуации: в Европе на 
возникновение романтизма оказала влияние Французская революция. Вместе с тем русский 
романтизм значительно отличался от европейского: во Франции Наполеон становится диктатором; в 
Англии, Италии, Испании – романтизм явился результатом разочарований, так как никакой свободы 
человек не получал, а равенства тем более. Именно поэтому романтизм становится защитником прав 
индивидуальности человека, личности. Личность для европейского романтизма стала 
гипертрофическим понятием, против лжи, рабства восставали Байрон, Шиллер, романтики 
проповедовали самоценность человека, личности. Романтические герои восставали против общества, 
целого мира, Вселенной, иногда – самого Бога. Таким образом, романтический конфликт – это 
конфликт личности с обществом, со всем миром, конфликт обыденной жизни и мира мечты, мира 
идеала. Идеалы революции были скомпрометированы, не было ни братства, ни свобода, личность 
могла рассчитывать только на самого себя, поэтому не только романтическая этика, но и 
художественная эстетика романтизма выстроена на основе гипертрофированного индивидуализма. 
Так, героями произведений Байрона, Гете становятся личности героические и демонические: 
Манфред, Чайльд-Гарольд, Фауст. Сверхличность могла вступить в единоборство с самим Богом, 
дьяволом, добро могло быть защищено с помощью зла (разбойники Шиллера). В романтизме 
проповедуется культ силы, мир порочен, поэтому герой стремится исправить его с помощью силы. 
Противостояние в романтизме обыденной жизни и мира мечты, мира идеала рождало романтическую 
оппозицию фантастического и реального: так в Европе рождался мистический романтизм. 
Представителями мистического романтизма являются Новалис, Тик. Мистический романтизм 
связывали с антиреволюционными явлениями.
Русский романтизм был иным, хотя, несомненно, опирался на художественные завоевания, 
которые были достигнуты в западноевропейском романтизме. Русский романтизм был 
оптимистическим по своему пафосу, опирался и основывался на вере в личность, верил в духовные 
возможности личности. Россию еще не постигли разочарования, и вера в возможность 
преобразований, вера в человека, в новую общественную жизнь освещала русский романтизм особым 
светом. Уже в начале XIX века в России появились три направления, которые станут ведущими в 
русском романтизме: элегический романтизм (Жуковский и Батюшков), гражданский романтизм 
(поэты-декабристы: Рылеев, Кюхельбекер, Бестужев), философский романтизм (поэты-любомудры: 
Веневитинов).
Василий Жуковский (1783-1852) 
Жуковский и Батюшков – родоначальники русского романтизма. Белинский писал: «Муза 
Жуковского дала русской поэзии душу и сердце». 
В.Жуковский – человек славной и трагической судьбы: во время Отечественной войны 1812 
года был в рядах ополчения, видел битву при Бородино. В 1815 году в свет вышло первой собрание 
стихотворений Жуковского, в то время его уже считали лучшим русским поэтом. Тогда же 
Жуковский был назначен учителем русского языка в царскую семью; с 1826-1841 год состоял 
наставником наследника Престола, впоследствии царя Александра II.
Стих Жуковского музыкален, певуч, богат полутонами и нюансами, исполнен, по выражению 
Пушкина, «пленительной сладости». Белинский писал: «Без Жуковского мы не имели бы Пушкина». 
Современный исследователь Маймин называл романтизм Жуковского «созерцательным 
романтизмом». Действительно, одна из самых распространенных в поэзии Жуковского тем – тема 
трагедийности человеческого существования, одиночества человека, неизбежности для него 
страданий в несовершенном земном мире: «Для одиноких мир сей скучен, а в нем один скитаюсь 
я…» («Стихи…», 1803). Мотивы одиночества, страданий человека в несовершенном мире, 
трагедийности жизни звучат у Жуковского в стихотворениях разных жанров и разных лет, данные 
мотивы не случайные, а сквозные, устойчивые. Белинский писал: «…скорбь и страдания составляют 
душу поэзии Жуковского». С темой трагедийности человеческого существования тесно связаны 

---

14
мотивы тоски и томления, вечной неудовлетворенности и вечного стремления к непостижимому. В 
названии стихов Жуковского дается заявка на романтизм: «Желание» (1810), «Мечта» (1818), 
«Тоска» (1827), «Стремление» (1827).
Василий Жуковский родился в селе Мишенском Тульской губернии. Жуковский был 
незаконнорожденным, со стороны отца принадлежал к старинной дворянской семье. Отец 
Жуковского – дворянин Аф.Ив.Бунин, мать – пленная турчанка, жившая в доме на положении 
крепостной. Бедному дворянину Андрею Жуковскому, приживалу в доме Буниных, жившему из 
милости, было предложено стать «крестным отцом» и дать свою фамилию ребенку. Перед рождением 
В.Жуковского в семье Буниных из одиннадцати детей в короткое время умерло шестеро, в том числе 
единственный сын, студент Лейпцигского университета. Жена Бунина, Мария Григорьевна, в память 
о своем умершем сыне решила взять в семью новорожденного ребенка и воспитать как родного. 
Четырнадцати лет Жуковский поступил в Московский благородный университетский пансион, где 
учился четыре года. Воспитанники благородного пансиона под руководством преподавателей 
создавали свои первые литературные сочинения. На втором году пребывания Жуковского в 
Благородном пансионе среди его товарищей, в числе которых были Блудов, Дашков, Уваров, 
Александр и Андрей Тургеневы, возникло особое литературное общество – Собрание, с официально 
утвержденным уставом. Первым председателем Собрания был Жуковский. В печати Василий 
Жуковский дебютирует сочинением «Мысли при гробнице» (1797), написанным под впечатлением 
известия о смерти В.А.Юшковой. Юшкова, одна из дочерей А.Бунина, была крестной матерью 
Жуковского, в ее доме он жил некоторое время; дом Юшковой в Туле был центром умственной и 
интеллектуальной жизни города, вокруг образованной и любезной хозяйки составился целый кружок 
лиц, всецело преданных литературным и музыкальным интересам. Четырнадцатилетний автор писал: 
«Живо почувствовал я ничтожность всего подлунного; вселенная представилась мне гробом. Смерть! 
Лютая смерть!» С 1797 года по 1801 год Жуковским напечатаны: «Майское утро» (1797), 
«Добродетель» (1798), «Мир» (1800), «К Тибуллу» (1800) и другие. Во всех этих сочинениях 
преобладает настроение грусти, печали, размышления о быстротечности всего земного, непрочности 
жизни. Жизнь представляется автору бездной слез и страданий: «Счастлив тот, кто, достигнув 
мирного брега, вечным спит сном…»
«Сомнительное происхождение» закрывало Василию Жуковскому доступ в «высший свет». 
Обстоятельства, сопровождавшие рождение Жуковского, не были забыты ни им самим, ни другими. 
Один из друзей поэта писал: «Положение его в свете и отношения к семейству Буниных тяжело 
ложилось на его душу». В двадцать четыре года Василий Жуковский с грустью вспоминал о 
прошедшем: «К младенчеству ль душа прискорбная летит», – говорил он в «Послании к Филалету» 
(1807).
Считаю ль радости минувшего – как мало! 
Нет! Счастье к бытию меня не приучало; 
Мой юношеский цвет без запаха отцвел!…
Поэт почти совсем не знал своего отца и никогда не говорил о нем. Ко времени пребывания 
В.Жуковского в Московском Благородном пансионе относится и его первый перевод романа Коцебу 
«Мальчик у ручья» (1801). По окончании Московского Благородного пансиона Жуковский начинает 
служить, но вскоре службу оставил и поселился на житье в Мишенском, с целью продолжить свое 
образование. Уезжая из Москвы, Жуковский увез с собой большую библиотеку: произведения 
французских, немецких и английских писателей, полные издания Шиллера, Гердера, Лессинга и др. 
Повесть Жуковского «Вадим Новгородский», написанная и напечатанная в 1803 году, показывает, 
что автор занимался изучением древнерусской истории. За все время своей деревенской жизни (1802-
1808) он печатает очень мало.
Известность Жуковскому принесла элегия «Сельское кладбище» (1802). «Сельское 
кладбище» было напечатано в «Вестнике Европы», это вольный перевод элегии английского поэта-
сентименталиста Томаса Грэя (1716-1771). Как большинство других переводов Жуковского, это 
одновременно переводное и еще больше оригинальное произведение. На переводе элегии Грея лежит 
печать поэтического гения Жуковского: 
Уже бледнеет день, скрываясь за горою; 
Шумящие стада толпятся над рекой; 
Усталый селянин медлительной стопою 
Идет, задумавшись, в шалаш спокойный свой… 

---

15
Элегия «Сельское кладбище» принесла Жуковскому известность, и именно это произведение 
поэт склонен считать началом своего творчества. В этом стихотворении впервые в поэзии 
Жуковского столь сильно выражено организующее его музыкальное начало, оно было и первым 
романтическим произведением Жуковского. «Сельское кладбище» представляет собой размышление 
о жизни, о судьбах человеческих перед лицом вечности. Мысли и чувства становятся прямым и 
главным объектом поэтического рассказа. Это подлинная романтическая лирика, с ее особенным 
интересом к миру человеческой души и с ее характерными мотивами таинственного, загадочного, 
мрачного. В центре сочинения – настроение, его тончайшие переливы, Жуковский сумел передать 
развитие настроения, мироощущение; здесь нет идеи, а есть ощущение. Романтическое 
мироощущение опирается на следующий тезис: «Важно то, как я чувствую…» «Сельское кладбище» 
– «пейзаж души». Это связано с романтическими воззрениями на мир. Романтики были уверены, что 
после смерти человека ожидает Вечность. Вот почему в центре элегии – жизнь души. Элегию 
Жуковского «Сельское кладбище» отличает особый язык, особая эстетика, особое мировоззрение. 
Литература, таким образом, стремится выполнить невозможное, старается передать нюансы и 
оттенки, движение человеческого настроения. Поэзия стремится приблизиться к музыке. У поэзии 
Жуковского удивительная, особенная звукопись. Жуковский – предтеча музыкальной русской 
поэзии. Элегия Грэя переложена Жуковским александрийским стихом – шестистопным ямбом с 
цезурой в середине стиха. Размер этот один из самых распространенных в эпоху классицизма: им 
писались трагедии, комедии, произведения высокой лирики. В эпоху классицизма размер этот 
помогал создавать поэтическую речь торжественную и ораторски-возвышенную. У Жуковского тот 
же размер, но по-иному разработанный, создает иную тональность речи – музыкальную. 
Музыкальность стихотворения не только внешняя его примета, но и признак структурообразующий, 
стилевой. Самым романтическим видом искусства Гегель считал музыку, и в музыкальном начале 
всякого искусства видел он примету романтического. Романтическое искусство, утверждал Гегель, 
«музыкально потому, что его основным принципом служит увеличивающаяся всеобщность и 
неутомимо деятельная глубина души». Не удивительно, что романтическая по своей внутренней 
природе и пафосу поэзия Жуковского так тянется к музыке и так стремится к музыкальным формам 
выражения. Музыкальное начало в стихах Жуковского, в частности в стихотворении «Сельское 
кладбище», помогает даже самые описательные места воспринимать как знаки душевного, 
внутреннего, заповедного: 
…
Лишь изредка, жужжа, вечерний жук мелькает, 
Лишь слышится вдали рогов унылый звон. 
Лишь дикая сова, таясь под древним сводом 
Той башни, сетует, внимаема луной…
Ощущение музыкальности создается здесь не в последнюю очередь через повторы, 
внутреннюю связь, движение слов и звуков (лишь – лишь – лишь; жужжа – жук; из – жуж – жу – 
зво…), через особый порядок слов и особую расстановку эпитетов. Музыка стиха оказывается здесь 
глубоко содержательной: передает особую глубину чувств, мир человеческих переживаний, мир 
человеческой души.
В 1806 году Жуковский пишет элегию «Вечер» (1806). Вечерний пейзаж выражает 
настроение, атмосфера грусти, светлой печали, нежные, незаметные переливы настроения. Пейзаж 
здесь играет условную роль, передает чувство, отражает состояние души лирического героя. 
Действительно, в поэзии Жуковского впервые раскрылась глубина и сложность внутренней, 
сокровенной жизни личности, одухотворенная красота чистого человеческого чувства. Жуковский 
настойчиво противопоставлял внешнему миру с его злом и несправедливостью светлый мир 
человеческой души как единственный источник счастья.
В 1818 году Жуковский пишет стихотворение «Мина» – подражание гетевской песне 
Миньоны. Это своеобразное, свободное подражание, внутренний пафос стихотворения отнюдь не 
гетевский: основная мысль стихотворения Жуковского – недостижимость счастья, невозможность его 
обретения. Это собственная мысль Жуковского, у Гете ее нет. Стихотворение Жуковского – 
романтический взгляд на мир: 
Там счастье, друг! туда, туда 
Мечта зовет; там сердцем я всегда.
В заключительном шестистишии завершающие слова звучат так:
О друг, пойдем! туда, туда 
Мечта зовет… но быть ли там когда? 

---

16
В последних словах – сомнение и тоска. У Гете – сильное желание, но не романтическое 
сомнение. В стихотворении Гете:
Туда! Туда ведет наш путь; 
О, отец, отправимся туда! 
Мотивы томления и тоски – романтические, трагедийные. Для романтика в тоске заключено 
свое очарование и положительное содержание, тоска сродни мечте, она, согласно романтическим 
представлениям, является основой поэтического, средством внутреннего постижения тайного. Тоска 
– это счастье несчастных. В стихотворении «Утешение в слезах» Жуковский восклицает: «Как вам 
счастливцам то понять, что понял я тоской?» Мотивы тоски и стремления в самой безрадостности 
заключали высокую поэтическую радость. Как заметил еще Гегель, романтическому искусству были 
присущи блаженство в скорби и наслаждение в страдании.
Поэзии Жуковского ведомы радости. Рядом с мотивами грусти и страдания – мотивы светлые, 
положительные, примиряющие. Трагизму внешнего бытия поэт противопоставляет неограниченные 
богатства и свет человеческой души; безрадостному в жизни – возможность счастья внутри себя. «В 
душе моей цветет мой рай», – пишет Жуковский в одном из ранних своих произведений. «Стихи» – 
произведение, исполненное жалоб на одиночество и увядающую юность. В балладе «Светлана» на ту 
же тему поэт писал: 
Лишь тому, в ком чувства нет,
Путь земной ужасен, 
Счастье в нас, и Божий Свет 
Нами лишь прекрасен… 
Об этом Жуковский писал не только в стихах, но и в письмах: «наше счастье в нас самих!», – 
писал Жуковский А.Тургеневу. «Счастье в нас самих» – это любимая идея Жуковского. В 
значительной мере именно на ней строится одно из известнейших его произведений – стихотворение 
«Теон и Эсхин». Батюшков относил его, наряду с «Узником», к наиболее романтическим созданиям 
Жуковского: «На это стихотворение, – писал он, – можно смотреть как на программу всей поэзии 
Жуковского». За счастьем не нужно ходить далеко, оно в самом человеке, – такова основная мысль 
стихотворения. И это программная и романтическая мысль, в ней выражена самая заповедная вера 
поэта-романтика Жуковского. Как многие другие стихотворения Жуковского, «Теон и Эсхин» не 
только романтическое, но и дидактическое произведение. Свои любимые положительные идеи 
Жуковский настойчиво внушает читателю: «…боги для счастья послали нам жизнь, но с нею печаль 
неразлучна», «…для сердца прошедшее вечно, страданье в разлуке есть та же любовь, над сердцем 
утрата бессильна». Для стихотворения свойственна прозрачная ясность мысли и выражения – 
классическая ясность. По содержанию мысль характерно романтическая: идея Жуковского, его уроки 
всегда отвечают романтическому строю души.
Для романтиков характерны темы дружбы и поэзии, эти темы в романтическом преломлении 
близки друг другу, внутренне соотнесены между собой. Дружба, которую воспевают романтические 
поэты, – это дружба людей, одинаково мыслящих и одинаково чувствующих, равно присягнувших 
единой поэтической вере. В элегии «Вечер» (1806) Жуковский пишет:
О братья, о друзья, где наш священный круг? 
Где песни пламенны и музам и свободе? 
В послании «К Батюшкову» (1812):
А ты, мой друг-поэт, 
Храни твой дар бесценный; 
То Весты огнь священный; 
Пока он не угас – 
Мы живы, невредимы… 
Внутренняя нераздельность темы дружбы и темы поэзии свойственны Жуковскому. Послание 
посвящено другу-поэту, оно о дружбе и еще больше – о поэзии. Тема поэта и поэзии в 
мировоззренческом плане особенно дорога Жуковскому, для него это идейно-ключевая тема (как и 
для многих других романтиков, например Веневитинова). Жуковский постоянно возвращается к этой 
теме: в посланиях, элегиях, балладах, поэмах. Тема поэзии занимает видное место в его дружеской 
переписке: «Поэзия – откровение и счастье», –сообщает он в письмах, адресованных Козлову, 
Вяземскому. 

---

17
Одна из самых известных баллад Жуковского «Светлана» (1811). Баллада –народная песня 
средних веков, произведение по преимуществу романтическое. По своему происхождению баллада 
восходит к средневековой песне-сказке. Баллады Жуковского – «Людмила» и «Светлана» – написаны 
четырехстопным хореем, который в русской литературной традиции имел преимущественное 
употребление в жанрах песни и сказки (песни Сумарокова, Державина, сказки Пушкина и Ершова). 
«Людмилу» (1808) и многие другие баллады Жуковский одевает в песенные, народные одежды. 
Баллада «Людмила» – своеобразная «переделка» «Леоноры» Бюргера. Баллада Жуковского – 
сочинение романтическое. Жуковского захватило стремление в даль средних веков, в давно 
исчезнувший мир сказаний и преданий. Успех «Людмилы» воодушеви Жуковского. Переводы 
непрерывно следуют один за другим. Лучшие переводы Жуковского – из Шиллера. Из оригинальных 
поэтических произведений Жуковского к этому времени относится «Громобой», первая часть 
большой поэмы «Двенадцать спящих дев». Внесением романтического содержания в свою поэзию 
Жуковский значительно расширил утвердившийся до него сентиментализм русской литературы, но 
из содержания романтизма Жуковский брал только то, что отвечало его собственным идеальным 
устремлениям и мечтам. Поэзия Жуковского, будучи субъективной, в то же время служила общим 
интересам развития романтической литературы. Субъективизм Жуковского был важным шагом 
вперед на пути отрешения русской литературы от классицизма. Он внес в русскую литературу 
малоизвестный ей мир внутренней жизни человека. Жуковский развивал идеи человечности и своим 
неподдельным, задушевным чувством возвышал нравственные требования и идеалы.
С 1809-1810 годы Жуковский является редактором журнала «Вестник Европы» и живет в 
Москве, затем Жуковский вернулся в деревню и здесь пережил тяжелую сердечную драму. Поэт 
страстно полюбил Марию Протасову. Мечты о взаимной любви и счастье семейной жизни становятся 
любимыми мотивами поэзии Жуковского. Поэту приходилось скрывать свою любовь; она находила 
выход только в поэтических излияниях: Мария Протасова была племянницей Жуковского. В 1812 
году Жуковский решился просить у Екатерины Протасовой (младшей дочери А.Бунина) руки Марии, 
ее дочери, но получил решительный отказ, мотивированный родственными отношениями. Вскоре 
после этого Жуковский уехал в Москву и поступил в ополчение. В лагере под Тарутином он написал 
«Певца в стане русских воинов», сразу доставившего ему несравненно большую известность, чем вся 
предшествовавшая его поэтическая деятельность. В тысячах списков оно разошлось в армии и в 
России. В конце 1812 года Жуковский заболел тифом и в январе 1813 года вышел в отставку.
С 1810 года Жуковский усердно работает над своим самообразованием, с особенным 
усердием занимается изучением истории, всеобщей и русской, и приобретает в ней знания серьезные 
и основательные. В 1814 году Жуковским написано «Послание императору Александру», которое 
навсегда решило судьбу поэта. Императрица Мария Федоровна выразила желание, чтобы Жуковский 
приехал в Петербург. С 1817-1841 годы – период придворной жизни Жуковского, сначала в качестве 
воспитателя наследника престола Александра. К этому периоду относятся нередкие поездки 
Жуковского за границу, отчасти вследствие служебных обязанностей, отчасти для лечения. Так, 
отправившись осенью 1820 года в Германию и Швейцарию, Жуковский в Берлине принимается за 
перевод «Орлеанской Девы» Шиллера, который заканчивает к концу 1821 года. Под впечатлением 
осмотра Шильонского замка Жуковский переводит «Шильонского узника» Байрона. К тому же 
времени относятся переводы Мура («Пери и Ангел» и некоторые другие пьесы). Тяжелые утраты, 
перенесенные поэтом в 1828-1829 годах: смерть императрицы Марии Федоровны и близкого друга 
А.Воейковой – вызывают перевод баллад Шиллера «Поликратов перстень» и «Жалобы Цереры». Под 
влиянием Пушкина Жуковский пишет «Спящую царевну», «Войну мышей и лягушек», «Сказку о 
царе Берендее» (1831). Зиму 1832-1833-х годов Жуковский проводит на берегу Женевского озера. К 
тому времени относится целый ряд переводов из Шиллера, Гердера, отрывков «Илиады», а также 
продолжение перевода «Ундины». В 1837 году Жуковский объездил с наследником цесаревичем 
Россию и часть Сибири; годы 1838-1839-е Жуковский проводит с ним в путешествии по Западной 
Европе. В Риме поэт особенно сближается с Гоголем. Влияние, которое Жуковский оказал на 
цесаревича Александра, было благотворным: в истинно-гуманном направлении вел Жуковский 
воспитание наследника.
После появления баллады «Светлана» Жуковский стал «певцом Светланы». Эта баллада в 
большей степени народна. Народные элементы в ней более заметны и более органичны. В 
«Светлане» чувствуется общая атмосфера народности; в ней черты народного быта, народные 
обряды, стилизованные, но народные в своей основе склад речи и форма выражения чувств. 
Создается ощущение атмосферы народности, оно возникает уже с самых первых стихов баллады:
Раз в крещенский вечерок 

---

18
Девушки гадали:
За ворота башмачок, 
Сняв с ноги, бросали; 
Снег пололи; под окном 
Слушали; кормили 
Счетным курицу зерном;
Ярый воск топили… 
И над чашей пели в лад 
Песенки подблюдны…
Баллада «Светлана» романтическая не только благодаря приметам народности, но и по 
другим признакам. В ней характерный романтический пейзаж – вечерний, ночной, кладбищенский – 
сюжет, основанный на таинственном и страшном (такие сюжеты любили немецкие романтики), 
романтические мотивы. Все это выглядит отчасти условным и книжным, но условно-книжный, в 
известном смысле сказочный мир, согрет авторской верой в истинность изображаемого и любовью к 
героине. Героиню, и все, что с ней связано, отличают черты живой жизни. Сказка, сказочная история, 
рассказанная автором, силою его любви делается как бы подлинной, делается реальнее самой 
каждодневной реальности. Высокая внутренняя правда и теплый лиризм доброй сказки – вот главные 
ощущения, которые вызывает в читателе баллада «Светлана». Для героини баллады все дурное 
оказывается сном, дурное кончается с пробуждением. «Светлана» наполнена верой в доброе. В 
«Светлане» и в некоторых других балладах вера в доброе выступает у Жуковского не только в 
сказочной, но и отчасти в религиозной форме, однако существо этой веры не в одной религиозности, 
а еще больше в глубокой человечности Жуковского. В конце баллады «Светлана» звучат слова с 
несомненной религиозно-дидактической окраской:
Вот баллады толк моей: 
«Лучший друг нам в жизни сей 
Вера в провиденье. 
Благ зиждителя закон: 
Здесь несчастье – лживый сон; 
Счастье – пробужденье». 
В этих словах отражено и религиозное сознание Жуковского, и его глубокий оптимизм, в 
основе которого – сильное желание добра и радости для человека. В «Светлане», при общем 
поэтически-светлом колорите, почти не ощущалось страшное в сюжете – страшное смягчалось 
складом легкого повествования и легкого стиха.
Романтический характер поэзии Жуковского в большей степени проявляется в особенностях 
его стилистики, в своеобразии его языка. В этом, как и во всем другом, индивидуально-неповторимое 
у Жуковского перемешивается с родовым, типологическим, создавая в итоге особую языковую 
разновидность романтизма, особую языковую романтическую традицию, к которой принадлежали и 
Тютчев, и Фет, и Блок. Язык поэзии Жуковского характеризуется значительной долей условности в 
лексике и фразеологии: «младость с мечтами», «любови сладость», «пленительные кудри», 
«туманная даль», «туманный поток», «суета света», мечта и ночь и т.д. Некоторые из этих слов и 
выражений романтическая поэзия Жуковского, да и романтическая поэзия вообще, унаследовала от 
языка сентименталистов. В языке романтиков унаследованное оказалось органически усвоенным, 
вполне своим. Более того: повторяемость известного рода сочетаний и выражений в романтической 
поэзии приводит к тому, что эти сочетания и выражения становятся чем-то вроде постоянных 
выражений и постоянных признаков романтизма. Романтизм, таким образом, создает свой 
собственный относительно неподвижный ряд языковых значений, в которых отражается глубинное 
сознание поэзии этого типа. Язык романтиков – это язык необычный, внебытовой, как и мир их 
поэзии. В языке поэзии Жуковского заметно особенное пристрастие к неожиданным звучаниям и 
сочетаниям слов, к столкновению антиномий, интерес к языковой экзотике в названиях, в именах, в 
определениях.
Присущее романтическим поэтам стремление создать истинную поэзию сердца, проникнуть в 
непоказанные глубины человеческой души, поэтически раскрыть ее тайны порождало особое 
отношение романтиков к слову. В поисках глубин выражения Жуковский неоднократно 
провозглашал в своих стихах невозможность словом передать всю полноту мысли и чувства. В таких 

---

19
поэтических декларациях заключалось своеобразное указание на внетекстовую значимость слова, на 
его «бездны пространства». Отрицание способности языка служить вполне средством общения было 
отчасти стилистическим приемом, особым средством языковой выразительности. Вот почему и 
Жуковский, и другие романтики так часто говорили о «невыразимом»: 
Мы верим сладостным словам, 
Невыражаемым, но внятным…
Для Жуковского проблема языковой «невыразимости» имела такое важное значение, что он 
посвятил ей особое стихотворение – «Невыразимое»: 
Кто мог создание в словах пересоздать? 
Невыразимое подвластно ль выраженью? 
Святые таинства, лишь сердце знает вас. 
……………………………………. 
Хотим прекрасное в полете удержать,
Ненареченному хотим названье дать – 
И обессиленно безмолвствует искусство…
Стихотворение «Невыразимое» заканчивается выразительными, афористически острыми и 
едкими словами: «И лишь молчание понятно говорит». Спустя немного времени другой 
романтический поэт, во многом близкий Жуковскому, Тютчев, прямо откликнется на эти слова в 
своем стихотворении «Silentium», скажет о том же, что и Жуковский, но с новой силой и новой 
глубиной. В своей поэзии романтики не только указывали на недостаточную выразительность слова, 
тем самым отчасти преодолевая ее, но и стремились иными путями обогатить слово, выйти за его 
видимые пределы. Они широко пользовались в языке средствами музыкальными и живописными, 
большое значение у них приобретает, наряду с полновесным словом, слово неточное и 
неопределенное. У Жуковского неточность и неопределенность слова всегда компенсируется 
сильной музыкальной его выразительностью. В то же время сама музыкальная неопределенность 
поэтического слова Жуковского давала представление о непоказанной глубине. Когда мы говорим о 
романтическом характере поэзии Жуковского, мы должны иметь в виду термин «романтизм» не 
только в основном его понимании (романтизм как поэзия внутреннего, души человеческой), но и 
романтизм как право на поэтическую свободу, как реакцию на нормативность классицизма. Поэзия 
Жуковского отличалась в лучших своих образцах не одной сердечной глубиной, но и поэтической 
смелостью. Эта смелость Жуковского-поэта, может быть, особенно заметна в его версификаторских 
новшествах и нововведениях, в его опытах обновления традиционных стиховых форм.
Большой заслугой Жуковского перед русским стихом явилось то, что он одним из первых в 
русской поэзии испытал и утвердил гекзаметр. Гекзаметром он написал «Ундину», «Войну мышей и 
лягушек», сказку о царе Берендее, стихотворение на смерть Пушкина, не говоря уже о переводе 
«Одиссеи» Гомера. Гекзаметр Жуковского появился до выхода в свет «Илиады» Гнедича, до 
произведений Дельвига и воспринимался читателем как несомненное новшество. Славу 
первооткрывателя Жуковский разделяет не только с Гнедичем, но и с Радищевым, и с 
Тредиаковским. Жуковский обращается к гекзаметру вразрез с господствующей поэтической 
традицией. В этом заключалось его смелость и новаторство. Новаторство Жуковского проявилось 
еще в большей степени в том, что он с самого начала пользовался гекзаметром широко, в 
произведениях разного жанра и стиля, придавая гекзаметру соответственно разное звучание. Так, в 
сказке «Война мышей и лягушек» он использован Жуковским в тексте пародийно-комическом и 
передает авторскую иронию. Совсем иначе, возвышенно-строго и вместе с тем не книжно, передавая 
непосредственное авторское чувство, живую боль от тяжелой утраты, звучит тот же размер в 
стихотворении, посвященном памяти Пушкина, – «Покойнику». 
Общий характер поэзии Жуковского вполне выразился к 1815-1816 годам, огромное 
воздействие на русскую литературу оказали и переводы Жуковского, помимо высокого совершенства 
формы, мягкого, плавного и изящного стиха, они важны тем, что ознакомили русского читателя с 
лучшими явлениями европейского литературного творчества. Белинский писал: «Благодаря 
Жуковскому, немецкая поэзия нам – родная». По тому времени это была высокая задача, перед 
русским читателем открывались совершенно новые, широкие горизонты. Жуковский воспринимался 
современниками не просто как романтик, но и как первооткрыватель романтизма в русской 
литературе. Так понимал значение Жуковского и Белинский: «…Жуковский был переводчиком на 
русский язык не Шиллера или других каких-нибудь поэтов Германии и Англии: нет Жуковский был 

---

20
переводчиком на русский язык романтизма средних веков… Вот значение Жуковского и его заслуга в 
русской литературе». В творчестве Жуковского романтическая поэтика нашла свое самое полное 
выражение. Для Жуковского романтизм был не этапом в его творчестве, а внутренним пафосом всей 
его поэзии, при этом романтиком Жуковский был и по характерной тематике большинства своих 
произведений, и по излюбленным поэтическим мотивам, и по своеобразию жанрового материала, и 
по особенностям своей стилистики, и по своему стремлению к максимально свободным и новым 
формам поэтического выражения. 
Константин Батюшков
Творчество Константина Николаевича Батюшкова сыграло большую и значительную роль в 
историко-литературном процессе. Белинский, ясно и точно определивший место Батюшкова в 
литературном процессе, писал: «Батюшков много и много способствовал тому, что Пушкин явился 
таким, каким явился действительно». Белинский настаивал на том, что поэзия Батюшкова имеет 
самостоятельную идейно-художественную ценность: «Батюшков как талант сильный и самобытный, 
был неподражаемым творцом своей особенной поэзии на Руси».
К.Чуковский назвал Батюшкова «великим русским лириком». Батюшков как поэт 
сформировался в первом десятилетии XIX века. Поэт-романтик выдвинул идею личности и создал 
образ человека, который ставит выше всего земные радости. Романтическая поэзия Батюшкова, 
отражающая острый конфликт поэта с действительностью, оставалась в пределах реального, 
конкретно-чувственного мира. Батюшков – романтический поэт, но отличающийся от Жуковского, 
его эстетический идеал был иным. Жуковский воспевал бессмертие человеческой души; для 
Батюшкова ценность определялась вечностью искусства (искусства Античности, эпохи 
Возрождения).
Начало литературной деятельности Батюшкова было ознаменовано его участием в 
петербургском обществе «поэтов-радищевцев». Так, в послании «К Филисе» заметно влияние 
Радищева. Именно под влиянием поэтов-радищевцев Батюшков создает свои наиболее острые, 
обличительные произведения, например, вольный перевод первой сатиры Буало. Батюшкова 
интересовали поэты Античности, он переводил Анакреона, Тибула.
Самая важная черта поэзии Батюшкова – любовь к «земному миру», к «мирским 
наслаждениям», к зримой и звучащей красоте жизни. Поэт видел мир в ярких красках, проповедовал 
радость бытия, дружбу, застолья, пиры, любовь красавиц. Поэт-эпикуреец прославлял радость жизни, 
но сам был личностью трагической. Уже в раннем творчестве Константина Батюшкова возникает 
образ беспечного поэта-жизнелюбца. Центральный образ лирики Батюшкова возник на основе 
острого конфликта поэта с действительностью, романтический по своей природе образ лирического 
героя воплощал судьбу автора. Батюшков характеризовал свою лирику как дневник, отразивший 
«внешнюю» и «внутреннюю» биографию поэта. Рисуя своего лирического героя, поэт называет его 
«чудаком». «Поэт-чудак» резко отделяет себя от света. В поисках уединения он бежит в «тихую 
хижину», в скромный сельский домик. Образ этой хижины («простого шалаша») является одним из 
главных в стихотворениях Батюшкова. К этому «домашнему» счастью всегда стремился сам поэт: 
лирический герой Батюшкова не только «автономен», но и свободолюбив. Из любви к свободе 
вытекает и отказ поэта от славы. Лирический герой отвергает и богатство: «Пусть парка не прядет из 
злата жизнь мою». В стихотворении «Беседка муз» «злату» как средству обогащения 
противопоставлено «золото блистающих акаций». В «Моих пенатах» поэт просит друзей оставить его 
могилу «без надписей златых»; вместо этих надписей он хочет увидеть на ней эмблемы домашнего 
уюта и цветы. Почету и богатству лирический герой противопоставляет идеал покоя. Поэт у 
Батюшкова – «философ-ленивец», на корме жизненного корабля которого «зевая» сидит Лень. Но 
лень отнюдь не мешает жить лирическому герою полной интеллектуальной жизнью. Вместе с тем 
лирический герой обладает большой отзывчивостью, он воплощение благородной гуманности. Еще 
более существенна другая черта лирического героя, ясно обнаруживающая романтическую природу 
этого образа, способность мечтать. Мечты повсюду сопровождают поэта и «устилают» его 
«мрачный» жизненный путь цветами. Культ мечты – один из самых устойчивых мотивов лирики 
Батюшкова, поэт ясно сознает, что «мечта» защищает его от ударов жизни:
…
от печали злыя 
Мечта нам щит.
Батюшков выдвинул тезис: «Мечтание – душа поэтов и стихов». Новаторство Батюшкова 
проявилось и в подчеркнутом вольнолюбии лирического героя, и в его жизнелюбивой, 
оптимистической философии. Культ наслаждения в поэзии Батюшкова был своего рода декларацией 

---

21
– воплощенной в яркие художественные образы мечтой о человеке, который без помех может 
пользоваться «земными радостями». Своему лирическому герою Батюшков придает беспечность, он 
не задумывается над скучными, будничными делами. В «Опытах» Батюшков пишет о том, что поэт 
«беспечен, как дитя всегда беспечных граций». «Беспечный герой» полностью отдается искреннему 
яркому веселью. Выразившаяся в блестящих художественных формах философия наслаждения 
жизнью явилась новым словом, которое было дано сказать Батюшкову в поэзии. Философия 
наслаждения жизнью приобретает особую «предметность» и зримость. Сочинение поэта-романтика 
«Веселый час» – полнозвучный гимн радости. Тема веселья, наслаждения, радости жизни в лирике 
Батюшкова сплетается с темой смерти. Говоря о наслаждениях, поэт подчеркивает их краткость, 
«минутность» и «скоротечность». Контраст между этими радостями и смертью звучит в 
стихотворении «Надпись на гробе пастушки». Однако поэт, рассуждая о «мгновенности» жизни, 
сохраняет спокойствие и светлую ясность духа.
В лирике Батюшкова видное место занимает тема дружбы, это чувство для поэта было 
утешением в остро ощущаемом разладе со «светом». Лирический герой – веселый и беспечный поэт – 
видит в друзьях свидетелей своей жизни в ее радостях и печалях: 
О! Дай же ты мне руку, 
Товарищ в лени мой, 
И мы… потопим скуку 
В сей чаше золотой! 
(«Мои пенаты») 
Благодетельная роль «союза дружества» и подвиги, совершенные ради него, становятся темой 
стихотворения «Дружество». Новаторство Батюшкова раскрывается в его поэзии любви, поэт считает 
одной из задач писателя узнать «человека в страсти его», научиться угадывать «тайную игру 
страстей». В посвящении к «Опытам» он предупреждает друзей о том, что в его стихах запечатлелась 
именно история страстей:
Но дружество найдет мои в замену чувства, 
Историю моих страстей…
(«К друзьям») 
Лирический герой способен испытывать бурные страсти, стремясь передать высшее 
напряжение страстей, поэт передает их «пламенность»: 
О пламенный восторг! О страсти упоенье! 
О сладострастие … себя, всего забвенье! 
(«Мщение») 
Души в пламени сольем, 
То воскреснем, то умрем. 
(«Веселый час») 
Любовь в лирике Батюшкова – это «пламенная страсть». Поэт подчеркивает 
«единственность» своего чувства, его полное преобладание над другими переживаниями. Батюшков 
не ограничивает любовь «плотскими наслаждениями»: в ней органически сливаются и как бы 
растворяются друг в друге физическое и духовное, телесное и интеллектуальное. Батюшков, рисуя 
«земные прелести» любви, несомненно, выступает как новатор. В литературе классицизма строгий 
голос рассудка отменял все слишком смелые проявления страстей и в особенности их «физического» 
начала. Батюшков не только создает портрет возлюбленной, но и фиксирует впечатления, связанные 
с ее образом. Поэта волнует голос красавицы, и он старается передать его «выражения». Большое 
место в любовной лирике занимает описание счастья влюбленных, объятий и поцелуев, 
«сладострастья и неги», яркое горение «земных страстей». Любовная лирика Батюшкова строилась на 
основе «земного», чуждого мистике отношения к жизни, именно поэтому она стала новым словом 
русской литературы, ее выдающимся художественным завоеванием. Таким образом, эта лирика несла 
в себе прогрессивное содержание, определявшееся прогрессивными идеями, в ней декларировались 
высокая ценность свободы человеческой личности и ее право на земные радости и наслаждения.
В элегии «Выздоровление» Батюшков говорит о тонкой границе между жизнью и смертью, и 
солнечный мир так часто неотделим от смерти и небытия, хрупкая граница существует между 
жизнью и смертью, сама смерть как бы заглядывает в эту жизнь и подстерегает. «Парки отрежут нить 
жизни», – пишет поэт. Если что-то и оправдывает эту жизнь, то это наслаждение, жизнь 
краткосрочна, поэтому нужно жить и радоваться, ведь смерть все равно похитит жизнь. По мысли 

---

22
поэта, человек должен помнить об этом, но лучше умереть в объятиях возлюбленной, чем больным и 
старым. У Жуковского нет предметности, он отвлечен от нее, эта предметность есть у Батюшкова. 
Аллюзии в элегии чрезвычайно материальны: ландыш вянет под серпом – человек умирает на 
смертном одре. Элегию отличает точность, скульптурность языка. Не случайно Пушкин учился у 
Батюшкова.
Батюшков открыл новую страницу в истории русского перевода. Переводы К.Батюшкова – 
это вольные переводы, в которых поэт обнаруживает полную творческую самостоятельность и 
замечательное мастерство. Батюшков прекрасно владел итальянским языком, переводил стихи 
Петрарки и Тассо. Батюшкова-поэта интересовала и «новая» итальянская литература конца XVIII – 
начала XIX века, наибольшее место в этих его интересах занимал итальянский поэт. Кстати,
Батюшкова привлекала резкая сатирическая направленность ряда произведений, ему нравилось и 
жизнелюбие итальянского поэта, выражавшееся в утверждении пылкой «земной» любви. Блестящим 
образцом вольного перевода является стихотворение «Рыдайте, амуры и нежные грации». Батюшков 
прекрасно владел французским языком, перевел первую сатиру Буало, приблизив ее к условиям 
русского быта; ценил творчество Лафонтена с его мотивами уединения и «лени», известен его 
«Перевод Лафонтеновой эпитафии». Занимался Батюшков и переводами Парни: стихотворение 
Константина Батюшкова «Вакханка» – это вольный перевод Парни.
Батюшков высоко ценил поэтов классицизма, он с почтением говорил о «божественном 
стихотворце» Державине, Кантемире, Ломоносове, Сумарокове, в котором видел смелого 
литературного полемиста. 
Начало Отечественной войны 1812 года стало рубежом, открывшим второй период 
поэтической деятельности Батюшкова с его новыми темами и проблемами. Поэт был «горячим и 
пламенным» патриотом. Патриотизм Батюшкова проявился в его отношении к военной службе, 
современники воспринимали поэта не только как «певца любви», но и как «отважного воина», 
«пламенного героя на ратном поле». Во время Отечественной войны 1812 года Батюшков остро 
чувствовал необычайную значительность происходящих событий, был уверен в разгроме 
наполеоновской армии и отвергал всякую мысль о мире, понимал огромную роль военного 
руководства Кутузова, с восторгом рассказывал в письмах к друзьям о подвигах Кутузова. 
Патриотической чувство окрасило военную лирику Батюшкова, которая достигла своего высшего 
расцвета в стихотворениях, посвященных Отечественной войне 1812 года. В центре многих 
лирических стихотворений этого периода – образ русского воина. Смерть «на ратном поле» – один из 
любимых мотивов Батюшкова. Элегия «К Дашкову» отразила трагические переживания поэта, 
связанные с разорением и сожжением Москвы и народными несчастьями. Батюшков написал и ряд 
лиро-эпических произведений, посвященных славному пути русской армии 1812-1814 гг. Этот путь 
проделал и сам поэт в качестве боевого офицера, очевидца и участника событий величайшего 
исторического значения. До нас дошел отрывок из большого стихотворения Батюшкова «Переход 
русских войск через Неман I января 1813 года». В отрывке правдиво изображены страшные будни 
войны. Другое стихотворение лиро-эпического характера этого периода – «Переход через Рейн» 
(1816-1817). Батюшков был участником этого перехода, знаменовавшего вступление русских войск 
во Францию. «Переход через Рейн» стал одним из наиболее ярких и значительных произведений 
Батюшкова. Военная лирика Батюшкова замечательна и в художественном плане: он отказывается от 
характерной для русских писателей XVIII века высокопарно-торжественной манеры изображения 
сражений, основанной на «мифологизации» действительности. В послании «К Никите» Батюшков 
запечатлел чувства воина, вполне сроднившегося с военным бытом, горячо любящего походную 
жизнь: 
Как сладко слышать у шатра 
Вечерней пушки гул далекий 
И погрузиться до утра 
Под теплой буркой в сон глубокий.
Батюшков воспроизводит будни войны, показывает неприглядность «изнанки» войны, ее 
тяготы и ужасы. Все более запутанными и неразрешимыми кажутся Батюшкову общие проблемы 
жизни. Старательно возведенный поэтом-эпикурейцем мир мечты рухнул. В 1815 году душевный 
кризис Батюшкова достигает своего апогея. Стиль поэта в этот период остается очень конкретным и 
по-прежнему отражает любовь к земному, чувственному миру, даже религиозные образы в элегиях 
Батюшкова 1815 года удивительно конкретны и пластичны.

---

23
В последние годы творческой деятельности Батюшков начинает обнаруживать интерес к 
декабристскому вольнолюбию. Характеризуя вольнолюбие поэта, можно указать на стихотворение 
«Брут», но не дошедшее до нас. Вместе с тем Батюшков отказался быть членом политического 
общества. Душевный кризис при всей мучительности заставил Батюшкова ясно понять, что перед 
литературой стоят новые задачи, своеобразно отражая все нарастающее недовольство русского 
передового дворянства, Батюшков старался откликнуться на требования современности. Центральной 
в послевоенном творчестве Батюшкова стала тема судьбы, которая приобрела остро трагическую 
окраску. В стихотворении «Судьба Одиссея» отразились личные несчастья и разочарования 
Батюшкова. Чаще всего Батюшков рисует судьбу «несчастных счастливцев» – замечательных 
мастеров слова. Одним из значительных послевоенных произведений Батюшкова на тему 
трагической судьбы поэта была элегия «Гезиод и Омир – соперники» (1816-1817), вольный перевод 
Мильвуа. Теме трагической судьбы поэта посвящена и элегия «Умирающий Тасс», где поэт 
размышляет о несчастьях гения. Батюшков считал эту элегию своим лучшим произведением и 
подчеркивал самобытность содержания и стиля. «Умирающий Тасс» играет исключительную роль в 
поэзии Батюшкова, концентрируя в себе все его идеи о трагической судьбе поэта. Несчастный, но 
гениальный Тасс изображен в элегии как «певец, достойный лучшей доли», автор подчеркивает силу 
и мощь дарования своего героя. Герой элегии – бесприютный странник, всегда и всюду гонимый, не 
находящий нигде пристанища и приюта. В центре элегии – конфликт поэта с действительностью.
Батюшков внес в элегию свои религиозно-мистические настроения. Новое романтическое 
мировоззрение выразилось и в сказке «Странствователь и домосед». Эта сказка, в сущности, 
представляет собой стихотворную повесть сатирического характера. Сатирическая сказка, в которой 
шутливо описывались похождения обыкновенных героев, была объективной формой повествования, 
предполагавшей верное воспроизведение быта. Тема странничества в сказке Батюшкова отражала 
глубокие социально-психологические процессы, происходившие в сознании передового русского 
дворянства. В любовной лирике «послевоенного» Батюшкова звучит и романтический мотив бегства 
поэта и его возлюбленной в далекие страны, где можно найти подлинное, неомраченное счастье, этот 
мотив становится лейтмотивом в элегии «Таврида». В этот период Батюшкову свойственна и 
романтическая душевная раздвоенность. Усиление романтических тенденций Батюшкова сказалось и 
в его переводах, которые диктовались органическим творческим развитием поэта. Интересы 
Батюшкова-переводчика в этот период переместились с французской и итальянской литературы на 
немецкую и английскую. Самое видное место в кругу новых интересов поэта занимает творчество 
Шиллера и Гете.
В последние годы творческой жизни Батюшков создает лирические циклы «Из греческой 
антологии» (1817-1818) и «Подражание древним» (1821). Жанр антологического стихотворения 
требовал от поэта прежде всего умения выразить мысль и чувство в максимально экономной, сжатой 
форме. Органичность батюшковского цикла «Из греческой антологии» выражалась в том, что поэт не 
просто перелагал в русские стихи французские переводы Уварова, но вносил в свой творческий 
материал самостоятельные, оригинальные мотивы. По мнению исследователя Д.Д.Благого, Батюшков 
придавал «образам-штампам» «гораздо большую художественную выразительность». В 
антологической лирике Батюшкова преобладает тема любви, земной пылкой страсти. Однако рядом с 
темой пылкой страсти сосуществует героическая тема борьбы с опасностями, связанная с 
прославлением презрения к смерти. Таким образом, тема трагической смерти становится одной из 
центральных. Одно из стихотворений цикла «Подражание древним» можно считать батюшковским 
завещанием: «Ты знаешь, что изрек» (1821). Батюшков в этот период находится на грани своего 
здравого бытия, с горечью говорит о жизни, дает ей оценку: «Рабом родится человек». Поэт задается 
вопросом: «Есть ли смысл человеческого бытия». Это было сказано в романтическую эпоху. С точки 
зрения Батюшкова, никакой политический процесс не может отстоять политическую свободу, свою 
свободу человек защищает сам, сам оберегает ее. Любовь, пиры, дружеские застолья – это тоже 
протест против несвободы, рабства. В 1829 году Батюшков сошел с ума и уже ничего не писал, был 
выключен из общественной жизни. Поэт не вынес суровой реальной действительности. В эпоху 
романтизма романтична и трагична судьба самих поэтов.
Декабристское движение 
В эпоху политических бурь рождалась и политическая поэзия – поэзия декабристов. Эпоха 
создала этих личностей, время рождало героев.
Война 1812 года стала эпохальной вехой в русской истории, она как бы указывала новый для 
России путь, отрывала Россию от ее исторического прошлого, ставила Россию на путь прежде 

---

24
неизвестного ей пути. Отечественная война 1812 года со всей ясностью показала, что государство не 
может себя защитить, Россию защищал народ, боровшийся с иноземными захватчиками. Бессилие 
армии было налицо, русская армия не смогла противостоять наполеоновскому нашествию. О 
Бонапарте в то время говорили как о гениальном полководце, император Франции выиграл 60 
сражений, был и считался непобедимым. Суворов уже умер, во главе армии стоял стареющий 
Кутузов. Отечественная война 1812 года была выиграна усилиями всего народа. Что за этим стоит? 
Особое национальное самосознание, которое объединяло весь народ, разрушило все сословные 
границы. Произошло нечто невероятное: все сословия сражались бок о бок, жаждали только одного – 
спасти Отечество. На батарее Раевского был убит начальник артиллерии, 28-летний генерал 
Александр Кутайсов. На Бородинском поле пролилась кровь двух из пяти братьев – генералов 
Тучковых. Марина Цветаева в стихотворении «Генерам двенадцатого года» писала: 
Ах, на гравюре полустертой,
В один великолепный миг, 
Я видела, Тучков-четвертый, 
Ваш нежный лик… 
В одной невероятной скачке
Вы прожили свой краткий век… 
Александр Тучков-четвертый принадлежал, действительно, к самым романтическим фигурам 
12-го года. Отец его был генералом, все братья Тучковы вошли в русскую историю. Тучков-первый и 
Тучков-четвертый пали на поле Бородина. Тучков-второй, Сергей, тоже боевой генерал, вошел в 
историю, в частности как друг Пушкина во время Южной ссылки поэта и как один из основателей 
масонской ложи в Кишиневе, которая, можно полагать, была замаскированным филиалом тайного 
общества декабристов (возможно, «Ордена русских рыцарей»). Известно настойчивое свободолюбие 
Сергея Тучкова, его дружба с такими людьми, как Пушкин и Пнин, его ненависть к Аракчееву. 
Видимо, в семье сочетались воинские подвиги со свободолюбивыми настроениями.
Русские «вели войну не по правилам». Л.Толстой в романе «Война и мир» пишет о том, что 
Наполеон не переставал жаловаться: русские вели войну не по правилам. «Со времени пожара 
Смоленска началась война, не подходящая ни под какие прежние предания война, сожжение городов 
и деревень, отступление после сражений, удар Бородина и опять отступление, пожар Москвы и опять 
отступление, партизанская война – все это было отступление от правил». Л.Толстой называет 
партизанскую войну «дубиной народной войны»: «Дубина народной войны поднялась со всей своей 
грозной и величественной силой, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не 
погибло все нашествие». Армия справилась только при поддержке народа, в 1812 году русский народ 
сам решал свою судьбу. Французы были изгнаны из России, русская армия увидела свободную 
Европу, в то время как крестьяне были закрепощены в своей стране. В этот период было пробуждено 
русское самосознание как в среде дворянства, так и в среде крестьянства. Декабрист Муравьев-
Апостол с глубоким основанием сказал о поколении декабристов: «Мы были дети 12-го года». 1825-й 
год корнями уходит в год 1812-й. Эту эпоху называли эпохой вольнолюбия, вольномыслия. Это 
время, которое никогда не повторится в России, время поэзии, свободомыслия, литературных и 
политических кружков, обществ. Время, которое родит дворянский мятеж. Война 1812 года дала 
целому поколению русской дворянской молодежи тот жизненный опыт, который привел 
мечтательных патриотов начала XIX века на Сенатскую площадь. Военный быт 1812 года создавал ту 
атмосферу, внутри которой происходило духовное созревание молодого офицера, «свинца веселый 
свист заслышавший впервой».
Отечественная война 1812 года взорвала жизнь всех сословий русского общества, да и всей 
Европы. Войны в Европе не прекращались с 1792 года, они вспыхивали то на Рейне, то в Италии, 
захватывали то Альпы и Испанию, то Египет. Но когда война охватила пространство от Сарагосы до 
Москвы, и на карту были поставлены, с одной стороны, империя Наполеона, а с другой –судьба всех 
народов Европы, события приобрели такую грандиозность, что эхо их звучало весь XIX век. Война 
1812 началась в обстановке общественного подъема, навязанный России в 1807 году мир и союз с 
Наполеоном воспринимался как поражение и позор. Наполеон, опьяненный военными успехами, 
допустил в Тильзите ряд серьезных ошибок. Заставив Россию принять экономически разорительные 
для нее условия, он одновременно не удержался от демонстративных жестов, оскорбительных для 
гордости русских. Характерен такой эпизод: во время встречи двух императоров в Тильзите (встреча 
должна была произойти на воде – на плоту на реке Неман, разделявшей оба войска, – демонстративно 
на равном расстоянии от французской и русской армий) Наполеон намеренно подъехал к «плоту 

---

25
императоров» на несколько минут раньше и встретил Александра I не посередине плота, а на 
восточном краю его как «гостеприимный хозяин». В последовавшие за этим годы отношения между 
двумя империями накалились до предела, дело явно шло к войне, и мысль о ней была популярна не 
только в армии, но и среди русского дворянства. Нельзя, однако, полагать, что в обществе не было 
колебаний, прежде всего, двойственной была позиция самого Александра I. Слабовольный, но 
злопамятный Александр I испытывал к Наполеону личную ненависть: он навсегда запомнил 
унижения, которым его подверг торжествующий Наполеон. Кроме того, Александр I не мог не 
считаться с волной патриотизма, охватившей всю страну. Русский император с глубоким недоверием 
относился к Кутузову и Растопчину, однако он вынужден был обоим предоставить важнейшие 
должности, уступая общественному мнению. Вместе с тем русский император был охвачен 
нерешительностью: Наполеон казался ему непобедимым. Александр все еще не мог забыть «солнце 
Аустерлица». Позже Пушкин писал: «Под Аустерлицем он дрожал // В двенадцатом году дрожал». 
Одновременно Александр I, глубоко, не доверявший России, преувеличивал слабость своей империи. 
Это определило поведение царя в дни перед началом войны. С одной стороны, он подготавливал 
армию к войне и занимал бескомпромиссную позицию в дипломатических переговорах: инструкция, 
которую Александр дал направлявшемуся к Наполеону Балашову, фактически означала начало 
войны. Еще важнее детали, ставшие известными уже в недавнее время: вместе с Балашовым к 
Наполеону был отправлен молодой офицер, в будущем – один из лидеров декабризма, Михаил 
Орлов. Михаил Орлов получил разведывательные задания, характер сведений которые должен был 
сообщать Орлов, ясно говорил о том, что в штабе Наполеона готовились к войне. И все же Александр 
I до последней минуты надеялся, что пугавшей его войны удастся избежать. Известие о том, что 
Наполеон перешел Неман, застало императора в поместье Беннингсена. Историки зафиксировали 
слова Александра I, свидетельствующие и непримиримом настроении русского царя. 
Государственным деятелям Александр в эти дни охотно повторял понравившееся ему самому 
выражение, что он скорее отпустит бороду и будет питаться одним хлебом, чем пойдет на мир с 
Наполеоном. В этом обществе царь демонстрировал твердость, но были и другие свидетельства, 
зафиксировавшие растерянность русского государя. Не менее показательно письмо Александра к 
сестре Екатерине Павловне, особенно ему близкой. Письмо свидетельствует о неверии в себя, 
несправедливо низкой оценке русских полководцев и о паническом страхе перед Наполеоном.
Подавляющее большинство русского общества было охвачено антинаполеоновскими 
настроениями. Они были настолько сильны, что в напряженные моменты войны различие между 
отдельными идейными группами зачастую исчезало. Николай Карамзин, уезжая из Москвы (он 
покидал ее одним из последних, успев спасти лишь рукописи «Истории Государства Российского»), 
встретил при выезде из города своего старого знакомца, известного патриота Сергея Глинку. Глинка, 
стоя в толпе возбужденного народа и почему-то размахивая большим ломтем арбуза, пророчествовал 
о будущем ходе событий. Увидев Карамзина, Глинка обратился к нему с трагическим вопросом: 
«Куда же это вы удаляетесь? Ведь вот они приближаются, друзья-то ваши!» Кстати, Карамзин, 
которого Глинка, по старой памяти, представил галломаном, провел день следующим образом. 
Накануне, отправив семью из Москвы, он переехал в дом к Ростопчину, с которым его связывали 
родственные отношения. Характеры и симпатии Карамзина и Растопчина в обычное время были 
столь различны, что в иной ситуации их объединение могло бы изумить. В последние же дни перед 
сдачей Москвы Карамзин вечерами в доме Ростопчина пророчествовал гибель Наполеона не хуже 
Сергея Глинки. Более того, утром того дня, когда Глинка разоблачал его «галломанию», Карамзин 
собирался лично принять участие в сражении у стен Москвы и покинул столицу только тогда, когда 
было ясно, что она будет сдана французам. Так, вчерашний бонапартизм русских свободолюбцев 
сменился героическим патриотизмом.
Война 1812 года с первых же дней изменила повседневную жизнь русской армии, создала 
совершенно новый быт, полностью противоположный довоенному порядку. Русская армия начала 
XIX века (в отличие от армии петровской и суворовской) была «парадной армией». 1812 году не 
нужна была «парадная армия», истории стала необходимой народная армия, ей потребовались 
огромные массовые усилия, массовые жертвы. Война создала совершенно новый стиль и темп жизни 
не только для солдат, но и для офицеров, особенно для тех, чей военный опыт был невелик. К 
трудностям похода они не успели привыкнуть. Например, если в дни отступления у генералов 
оставались коляски, денщики, деньги, то младшие офицеры в первые же дни войны все это 
растеряли: исчезли куда-то коляски, отстали денщики, крепостные повара оказались где-то в других 
деревнях. А ведь офицеры в ту пору должны были питаться за свой счет, пищу надо было покупать 
самим. Так, братья Муравьевы сразу же оказались в прожженных, рваных шинелях, один из них 

---

26
заболел. При отступлении избы были наполнены ранеными, которых просто бросали на произвол 
судьбы, начался тиф, появились вши. Все это для молодых людей, которых воспитывали французы-
гувернеры и которые проводили детство в Швейцарии, оказалось совсем новым. Но они увидели в 
первую очередь не свои невзгоды, они увидели Россию, народные страдания. Трудно себе 
представить, насколько изменилась жизнь офицера, попавшего в боевые условия, на войне само 
собой отпало множество ненужных, но в мирное время обязательных деталей армейской жизни. 
Отпали не только парады, но и побудки, здесь уже не требуют с солдат петличек, вычищенных сапог. 
А главное – офицерская молодежь оказалась гораздо ближе к солдатам. До войны офицер встречался 
с солдатами как командир роты или батальона: он приходил на время учений, к восьми утра, а 
примерно к двенадцати – часу дня он уходил. Дальше солдатами занимался фельдфебель. Теперь 
солдат и офицер – все время рядом, и это окажет огромное влияние на молодежь будущего 
декабристского поколения. Между офицером и солдатам уже в период отступления сложились 
совершенно новые отношения, их не следует идеализировать, но одновременно офицеры увидели в 
солдатах соучастников исторических событий, особенно ярко проявился новый стиль отношений в 
партизанской войне. Партизанское движение, по сути, возникло еще до того, как Денис Давыдов 
изложил его принципы Кутузову. Однако история справедливо связала партизанскую войну с именем 
Дениса Давыдова. Поэт и воин-партизан оказался не только смелым практиком партизанского 
движения, но и разработал его уникальную теорию. Он отметил неизбежную народность 
партизанской войны, неизбежность сближения в ней солдата и офицера. Денис Давыдов писал о том, 
что народная война потребовала совершенно иных навыков. Когда гусары Давыдова впервые 
показались в русских деревнях, в тылу у врага, русские мужики их чуть не перестреляли, потому что 
мундиры – и французские, и русские в золотом шитье – были для крестьян одинаково чужими, и они 
приняли гусар за французов. Денис Давыдов пишет: «Тогда я на опыте узнал, что в Народной войне 
должно не только говорить языком черни, но и приноравливаться к ней и в обычаях и в одежде. Я 
надел мужичий кафтан, стал отпускать бороду, вместо ордена св. Анны повесил образ св. Николая и 
заговорил с ними языком народным». Святой Николай особенно почитаем русским народом. Икона 
святого Николая и самим Давыдовым воспринималась как знак его сближения с народом, как и сама 
партизанская деятельность. Только в таком виде (армяки, борода, икона), а главное – не говоря по-
французски, что тоже было запрещено гусарам-партизанам, отряд Дениса Давыдова начал быстро 
обрастать крестьянами, и это послужило сигналом к народной войне, которая сыграла столь большую 
роль в окончательной судьбе наполеоновской армии и еще большую – в перестройке сознания 
русского образованного человека, дворянина.
Молодые офицеры с первых дней войны были выброшены в совершенно новое пространство. 
В 1812 году (и вообще в ту пору) война была маневренная, подвижная, окопов не рыли. Для русской 
армии война началась с отступления: по Смоленской дороге двигалась первая армия, потом, когда 
она соединилась со второй, – вся армия. Колонна растянулась на 30-40 верст. Кавалерист мог 
проскакать это расстояние за несколько часов, поэтому съездить в соседний полк к приятелю, к 
брату, к соседу по поместью стало вдруг очень просто, фактически вся офицерская молодежь России 
была собрана в эти дни на Смоленской дороге. Офицеров сближали и материальные трудности, и 
общий патриотический подъем, и общие мысли о судьбе страны. Шли нескончаемые беседы и споры. 
В них рождался новый человек – человек декабристской эпохи. Фронтовые дневники и письма 
молодых офицеров тех дней (написанные зачастую по-французски) наполнены напряженными 
размышлениями о России, о народе, а рядом с ними – мысли о литературе, рисунки. В 1812 году 
молодому офицеру Александру Чичерину исполнилось девятнадцать лет (Чичерин едва дожил да 
двадцати лет, был тяжело ранен в Кульмском сражении и умер в военном госпитале в Праге; он 
похоронен там же, на русском кладбище). Молодой дворянин вел дневник (на французском языке), 
воспитателем Чичерина был Малерб, довольно известный в Москве преподаватель, он обучал и 
декабриста Лунина, и Лунин впоследствии называл Малерба в числе людей, наиболее сильно на него 
повлиявших. Семеновский офицер Чичерин живет в одной палатке с князем Сергеем Трубецким, 
будущим декабристом, затем –неудачным диктатором 14 декабря и многолетним каторжником, в 
одной палатке с Иваном Якушкиным, тоже будущим декабристом и каторжником. Сюда заезжает и 
Михаил Орлов, декабрист. Дневник Чичерина начинается сразу после Бородинского сражения, 
Александр Чичерин записывает свои впечатления и рисует, все записи очень интересны, содержание 
дневника –реальная, бытовая, настоящая жизнь. 
После Отечественной войны 1812 года возникает ряд обществ: «Русские рыцари» (1815), 
«Зеленая лампа» (1818). «Союз спасения» и «Союз Благоденствия», преобразуясь и реформируясь, 
соединяются в два нелегальных союза – «Северный» и «Южный» – явная оппозиция власти. Бурное 

---

27
время рождало патриотов. Все это сказалось и на литературном процессе. В Петербурге возник 
независимый патриотический журнал «Сын Отечества», в будущем сделавшийся основным изданием 
первого этапа декабристского движения.
1812 год со всей ясностью показал необходимость отмены крепостного права, и эта 
необходимость ощущалась всеми сословиями, а не только передовыми оппозиционерами. 1815-
1825г. – Вольнолюбивая эпоха в русской жизни, которая никогда больше не повторялась в русской 
истории. Одна из важнейших черт этого времени – возможность выражения своего неповиновения, 
утверждение своей личности, личность становится самоценной, самобытной. Личность находит 
возможность отразить себя. Молодые дворяне служили в гвардии, было престижно примкнуть к 
какому-либо обществу вольнодумцев. Обществ в этот период множество: «Арзамас», «Беседа», 
«Зеленая лампа». В эпоху вольнолюбия создавалась особая личность, формировался ее особый тип. 
Вольнодумцы бросали вызов рутине, консерватизму, старой морали, создавался особый тип 
поведения, формировалась новая этика, новая мораль, новый дух (так, молодые люди могли 
перевесить все вывески на Невском проспекте; впоследствии это происшествие стало литературным 
мотивом). Подобный стиль поведения – своего рода протест. Такое было возможно только в 
Вольнолюбивую эпоху. Пушкин писал о «Зеленой лампе»: «Здорово, молодость и счастье…» Особая 
атмосфера времени, в моде дуэли, бесстрашие. 
Декабристы проявили значительную творческую энергию в создании особого типа русского 
человека, по своему поведению резко отличавшегося от того, что знала вся предшествовавшая 
история, В этом смысле они выступили как подлинные новаторы. Специфическое, весьма необычное 
в дворянском кругу поведение значительной группы молодых людей, находившихся по своим 
талантам, характерам, происхождению, по своим личным и семейным связям, служебным 
перспективам в центре общественного внимания, оказало воздействие на целое поколение русских 
людей (большинство декабристов не занимало, да и не могло занимать по своему возрасту, высоких 
государственных постов, однако значительное число участников декабристского движения 
принадлежало к кругу, который, безусловно, открывал дорогу к таким постам в будущем). Идейно-
политическое содержание дворянской революционности породило и особые черты человеческого 
характера, и особый тип поведения, в том числе поведения повседневного, бытового. Так, мы 
воспринимаем Чацкого как декабриста, хотя он и не показан на заседании «секретнейшего союза». 
Мы видим его в бытовом окружении, в московском барском доме. Несколько фраз в монологах 
Чацкого, характеризующих его как врага рабства и невежества, конечно, существенны для нашего 
толкования, но не менее важна его манера держать себя и говорить. Именно по поведению Чацкого в 
доме Фамусова, по его отказу от определенного типа бытового поведения: 
У покровителей зевать на потолок, 
Явиться помолчать, пошаркать, пообедать, 
Подставить стул, поднять платок… – 
Чацкий безошибочно определяется Фамусовым как «опасный человек».
Многочисленные документы отражают различные стороны бытового поведения дворянского 
революционера и позволяют говорить о декабристе как об определенном культурно-историческом и 
психологическом типе. Существовало и некоторое специальное поведение, особый тип речей, 
действий и реакций, присущий именно члену тайного общества. Декабристы были в первую очередь 
людьми действия и серьезного поведения. В этом сказалась и их установка на практическое 
применение политического бытия России. В этом проявился и личный опыт декабристов как боевых 
офицеров, выросших в эпоху общеевропейских войн и ценивших смелость, энергию, 
предприимчивость, твердость, упорство не меньше, чем умение составить тот или иной программный 
документ или провести теоретический диспут. Политические доктрины интересовали их, как 
правило, не сами по себе, а как критерии для оценки и выбора определенных путей действия. 
Ориентация именно на деятельность ощущается в насмешливых словах Лунина о том, что Пестель 
предлагает «…наперед Энциклопедию написать, а потом к Революции приступить». Даже те из 
членов тайных обществ, которые были наиболее привычны к штабной работе, подчеркивали, что 
«порядок и формы» нужны именно для «успешнейшего действия» (слова С.Трубецкого). Главной 
формой действия парадоксально оказалось речевое поведение декабриста. Трудно назвать эпоху 
русской жизни, в которую устная речь: разговоры, дружеские речи, беседы, проповеди, гневные 
филиппики – играла бы такую роль. От момента зарождения движения, который Пушкин метко 
определил как «дружеские споры» «между Лафитом и Клико», до трагических выступлений перед 
Следственным комитетом декабристы поражают своей «разговорчивостью», стремлением к 

---

28
словесному закреплению своих чувств и мыслей. Пушкин имел основание так охарактеризовать 
собрание «Союза благоденствия»: 
Витийством резким знамениты 
Сбирались члены сей семьи…
Это давало возможность – с позиций более поздних норм и представлений – обвинять 
декабристов во фразерстве и замене дел словами. Чацкий с позиций декабризма, как показала 
М.В.Нечкина, упрекает Репетилова в пустословии и фразерстве, но он и сам не уберегся от такого же 
упрека со стороны Пушкина: «Все, что говорит он – очень умно. Но кому говорит он все это? 
Фамусову? Скалозубу? На бале Московским Бабушкам? Молчалину? Это непростительно. Первый 
признак умного человека – с первого взгляду знать, с кем имеешь дело…» (Письмо к А.Бестужеву 
1825г.). П.Вяземский в 1826 году, оспаривая правомерность обвинения декабристов в цареубийстве, 
будет подчеркивать, что цареубийство есть действие, поступок. Со стороны же заговорщиков не 
было сделано, по его мнению, никаких попыток перейти от слов к делу, он определяет поведение 
декабристов как «убийственную болтовню» и решительно оспаривает возможность осуждать за слова 
как за реализованные деяния. Это не только юридическая защита жертв неправосудия. В словах 
Вяземского есть и указание на то, что «болтовня» в действиях заговорщиков перевешивала «дело». 
Свидетельства этого рода можно было бы приумножить. Было бы, однако, решительным 
заблуждением видеть в «витийстве резком» лишь слабую сторону декабризма. Современники 
выделяли не только «разговорчивость» декабристов, они подчеркивали также резкость и прямоту их 
суждений, безапелляционность приговоров, «неприличную», с точки зрения светских норм, 
тенденцию называть вещи своими именами, избегая условности светских формулировок. 
Декабристов характеризовало постоянное стремление высказывать без обиняков свое мнение, не 
признавая утвержденного ритуала и правил светского речевого поведения. Такой резкостью и 
нарочитым игнорированием «речевого приличия» прославился Николай Тургенев. Подчеркнутая 
несветскость и «бестактность» речевого поведения определялась в близких к декабристам кругах как 
«спартанское» или «римское» поведение. Оно противопоставлялось отрицательно оцениваемому 
«французскому». Темы, которые в светской беседе были запретными (например, вопросы 
помещичьей власти, служебного протекционизма), становились предметом прямого обсуждения. 
Прежде всего отменялось различие между устной и письменной речью: высокая упорядоченность, 
политическая терминологичность, синтаксическая завершенность письменной речи переносилась в 
устное употребление. Фамусов имел основание сказать, что Чацкий «говорит, как пишет». В данном 
случае это не только поговорка: речь Чацкого резко отличается от речи других персонажей именно 
своей книжностью. Он «говорит, как пишет», поскольку видит мир в его идеологических, а не 
бытовых проявлениях. Так, в политическом лексиконе Н.Тургенева слово «хам» означало 
«реакционер», «крепостник», «враг просвещения». В письме брату Сергею он писал: «Тьма и хамство 
везде и всем овладели». Рылеев – человек серьезного поведения не только на уровне высоких 
идеологических построений, но и в быту такой подход подразумевает для каждой значимой ситуации 
некоторую единственную норму правильных действий. Дельвиг, как и арзамасцы или члены 
«Зеленой лампы», реализует игровое поведение, неоднозначное по сути. В реальную жизнь 
переносится ситуация игры, позволяющая считать в определенных случаях допустимой условную 
замену «правильного» поведения противоположным. Декабристы культивировали серьезность как 
норму поведения. Отношение декабристов к культуре словесной игры как форме речевого поведения 
было отрицательным. Дельвиг не предлагает всерьез воспринимать его слова как декларацию 
моральных принципов, его интересует острота высказывания. Рылеев же не может наслаждаться 
парадоксом там, где обсуждаются этические истины. Каждое его высказывание – программа. То, что 
для Дельвига вообще не имеет значения (не является знаком), для Рылеева было бы носителем 
идеологического содержания. Для Дельвига возможность быть одним в поэзии, другим в жизни не 
воспринимается им как двойственность и не бросает тени на характер в целом. Поведение Рылеева в 
принципе едино, и для него такой поступок был бы равносилен теоретическому признанию права 
человека на аморальность. Так разница между свободолюбцем Дельвигом и декабристом Рылеевым 
рельефно проявляется не только на уровне идей или теоретических концепций, но и в природе их 
бытового поведения.
Карамзинизм утвердил многообразие поведения, их смену как норму поэтического 
отношения к жизни. Напротив, для романтизма поэтическим было единство поведения, 
независимость поступков от обстоятельств. Так, Лермонтов писал о Наполеоне: «Один он был везде, 
холодный, неизменный». «Будь самим собою», – писал А.Бестужев Пушкину. Священник 
Мысловский, характеризуя поведение Пестеля на следствии, отмечал: «Везде и всегда был равен 

---

29
самому себе; ничто не колебало твердости его». «Единство стиля» в поведении декабриста имело 
своеобразную особенность – общую «литературность» поведения романтиков, стремление все 
поступки рассматривать как знаковые. «Театральность» поведения декабриста никак не означала его 
неискренности и не содержит никаких негативных характеристик. Это лишь указание, что поведение 
получает некоторый сверхбытовой смысл, причем оцениваются не сами поступки, а их 
символическое значение. Подчеркнутое внимание к слову, жесту, поведению в целом для самого 
декабриста связывалось с восприятие себя как исторического лица, а своих поступков – как 
исторических. Вступление в тайное общество осознавалось декабристом как переход в мир 
исторических лиц. Тайное общество – союз великих людей. Поведение же великого человека должно 
коренным образом отличаться от обыденной жизни человечества. Оно принадлежит Истории и будет 
изучаться философами, воспеваться поэтами. Осознание себя как героического лица заставило 
оценивать свою жизнь как цепь сюжетов для будущих историков, а вслед за ними – поэтов, 
художников, драматургов. С этой позиции в оценку собственной реальной жизни невольно 
вмешивался взгляд со стороны – с точки зрения потомков. Потомок – зритель и судья того, что 
великие люди разыгрывают на арене истории. И декабрист всегда ощущает себя на высокой 
исторической сцене. Отчетливо это чувство проявилось в словах самого молодого из декабристов 
Александра Одоевского, с которыми он вышел из квартиры Рылеева на Сенатскую площадь: «Умрем, 
братцы, ах, как славно умрем!» С точки зрения политического деятеля, общая гибель связана с 
неудачей, провалом, следовательно, может вызвать лишь горькие чувства, но с точку зрения 
грядущего историка, поэта, героическая смерть может выглядеть величественнее, чем прозаическая 
гибель. Поступок декабриста увенчивался Словом – его итогом, оценкой, раскрытием его 
символического смысла. В жизни слово существует, если влечет за собой действие, в воззрениях 
декабриста поступок существует, если увенчивается Словом. Гете провозгласил в «Фаусте», 
перефразируя Библию: «В начале было Дело». Для Просветителя 18 века в начале было Слово. Для 
декабриста Слово было и началом, и венцом, и импульсом к историческому действию, и его высшим 
смыслом. Достаточно сопоставить речь Чацкого и московских «старух» и «стариков». Язык Чацкого 
книжен и патетичен, язык «грибоедовской Москвы» – сочен и привлекает нас сейчас богатством 
смысловых оттенков. Но с позиций самого Грибоедова, речи Чацкого – патетический и гневный язык 
гражданина, а Москва говорит языком «старух зловещих, стариков». И наконец, слово декабриста – 
всегда слово, гласно сказанное. Декабрист публично называет вещи своими именами, «гремит» на 
балу и в обществе, поскольку именно в таком назывании видит освобождение человека и начало 
преобразований. Федор Глинка – один из активнейших и трогательно благородных людей эпохи, 
писатель и боевой офицер, полковник гвардии и нищий бессребреник, идя на бал, записывает: 
«Порицать Аракчеева и Долгорукова, военные поселения, рабство и палки, леность вельмож, слепую 
доверенность к правителям канцелярий…» Он идет на бал как на кафедру, «греметь» и поучать. Тут 
же на балу он оглашает случаи крепостнических злоупотреблений и организует подписки для выкупа 
на волю крепостного поэта или скрипача. Конечно, такое поведение в свете казалось наивным и 
смешным. Простодушен Глинка, «неуклюж» Кюхельбекер, неловок и «бестактен» Пьер Безухов в 
романе Л.Толстого «Война и мир». Однако прямолинейность и даже некоторая наивность, 
способность попадать в смешные, со светской точки зрения, положения были также совместимы с 
поведением декабриста, как и резкость, гордость и даже романтическое высокомерие. Поведение 
декабриста абсолютно исключает вовсе не эти «странности», а уклончивость, игру оценками, 
способность «попадать» в тон, как Молчалин.
Все эти особенности речевого поведения декабриста, по сути дела, глубоко парадоксальны, 
так как находятся в сложном и противоречивом отношении к проблеме конспирации, подпольной 
деятельности. Так, конспиратор вне круга «своих», погруженный в мир враждебного ему общества, 
может вести себя двумя способами. Первый способ – романтический: оставаясь конспиратором, 
декабрист не только не скрывает в обществе таинственного характера своей жизни, но, напротив, 
всячески его подчеркивает. Он не «нисходит» до того, чтобы прятать от общества свои убеждения, и, 
вступая в противоречие с самой сущностью конспирации, театрализует свою речь, интонации, жесты, 
одежду. Так, Николай Тургенев подводил под такое нарочитое нарушение конспиративности 
своеобразную теорию. Он говорил, что свободные взгляды приобретены молодежью не для того, 
чтобы нравиться «хамам». Не случайно в эпоху декабризма конспирация проявлялась в том, чтобы 
скрывать конкретные решения и планы тайного общества, но самый факт существования тайного 
общества и даже его состав, список практически не был секретным. Он был известен и императору и 
очень широкому кругу лиц. Не случайно в дальнейшем, в 1821 году, декабристам пришлось 
прибегнуть к фиктивному роспуску тайного общества, чтобы воскресить совсем исчезнувшую 

---

30
конспирацию. Перед нами – странная, парадоксальная ситуация, которая впоследствии часто будет 
сбивать с толку историков: декабристы выступают как странные «неконспиративные конспираторы», 
члены тайных обществ, которые считают неблагородным делать из своих взглядов тайну. Позже, во 
время следствия, некоторые, нарочито смешивая конспирирование с ложью, будут играть на 
декабристском представлении о неразрывности правдивости и чести. Искренность декабристов на 
следствии, до сих пор повергающая в изумление исследователей, логически вытекала из 
убежденности дворянских революционеров в том, что нет и не может быть разных видов честности. 
Для романтика декабристской эпохи конспирация всегда оставалась чем-то вынужденным и 
сомнительным, ей противостояла героическая публичность открытого агитационного жеста. Даже 
становясь заговорщиком и конспиратором, декабрист не начинал вести себя «как все». Никакие 
конспиративные цели не могли его склонить к поведению Молчалина, выражая оценку уже не 
пламенной тирадой, а презрительным словом или гримасой, он оставался в бытовом поведении 
«карбонарием». Поскольку бытовое поведение не могло быть предметом для прямых политических 
обвинений, его не прятали, а наоборот – подчеркивали, превращая в некоторый опознавательный 
знак.
Д.И.Завалишин, прибыв в Петербург из кругосветного плавания в 1824 году, повел себя так 
(причем именно в сфере бытового поведения: он отказался воспользоваться рекомендательным к 
Аракчееву), что последний сказал Батенькову: «Так, это-то Завалишин. Ну, послушай же Гаврило 
Степаныч, что я тебе скажу: он должно быть или величайший гордец, весь в своего батюшку, или 
либерал». Характерно, что, по представлению Аракчеева, «гордец» и «либерал» должны вести себя 
одинаково. Любопытно и другое: своим поведением Завалишин, еще не успев вступить на 
политическое поприще, себя демаскировал. Однако никому из друзей-декабристов не пришло в 
голову обвинять его в этом, хотя они были уже не восторженными пропагандистами эпохи «Союза 
Благоденствия», а конспираторами, готовившимися к решительным выступлениям. Напротив, если 
бы Завалишин, проявив умение маскировки, отправился на поклон к Аракчееву, поведение его, 
вероятнее, вызвало бы осуждение, а сам он возбудил бы к себе недоверие. Характерно, что близость 
Батенькова к Аракчееву вызывала неодобрение в кругах заговорщиков. Показателен и такой пример, 
Катенин в 1824 году не одобряет характер Чацкого именно за те черты «пропагандиста на балу», в 
которых М.В.Нечкина справедливо увидела отражение тактических приемов «Союза Благоденствия». 
Катенин писал: «…по моему мнению, он говорит много, бранит все и проповедует некстати».
Литературным героем романтизма был современник. Герои Байрона и Пушкина-романтика, 
Марлинского и Лермонтова порождали целую фалангу подражателей из числа молодых людей, 
которые перенимали жесты, мимику, манеру поведения литературных персонажей. Если 
реалистическое произведение подражает действительности, то в случае с романтизмом сама 
действительность спешила подражать литературе. Для реализма характерно, что определенный тип 
поведения рождается в жизни, а потом проникает на страницы литературных текстов (умением 
подметить в самой жизни зарождение новых форм сознания и поведения славился, например, 
Тургенев). В романтическом произведении новый тип человеческого поведения зарождается на 
страницах текста и оттуда переходит в жизнь.
«Высокий» романтизм Байрона, Пушкина, Рылеева, Лермонтова достаточно быстро обрел 
своих двойников: романтизм опошлившийся и романтическую автопародию. Поведение декабристов 
и жен декабристов, хотя и вдохновленное литературой, было в принципе непредсказуемым. Не 
случайно в Петербурге долгое время были уверены, что жены ссыльных или совсем не поедут в 
Сибирь, или вскоре вернутся. Генерал Раевский проявил глубокое понимание своей дочери Марии: 
умирая с портретом дочери в руках, он сказал, что она – самая удивительная из всех известных ему 
женщин («удивительное» поведение – высшая похвала). Декабристы были романтическими героями, 
а декабристки – романтическими женщинами. Поведение декабриста было отмечено печатью 
романтизма: поступки и поведенческие тексты определялись сюжетами литературных произведений, 
типовыми литературными ситуациями или же именами. Характерно, что только обращение к 
некоторым литературным образцам позволяет нам в ряде случаев расшифровать загадочные, с иной 
точки зрения, поступки людей той эпохи. Так, например, современников, а затем и историков 
неоднократно ставил в тупик поступок П.Я.Чаадаева, вышедшего в отставку в самом разгаре 
служебных успехов, после свидания с царем в Троппау в 1820 году. Как известно, Чаадаев был 
адъютантом командира гвардейского корпуса И.В.Васильчикова. После «семеновской истории» он 
вызвался отвезти Александру 1, находившемуся на конгрессе в Троппау, донесение о бунте в 
гвардии. Современники увидели в этом желание выдвинуться за счет несчастья товарищей и бывших 
однополчан (в 1812 году Чаадаев служил в Семеновском полку). Если такой поступок со стороны 

---

31
известного своим благородством Чаадаева показался необъяснимым, то неожиданный выход его в 
отставку вскоре после свидания с императором вообще всех поставил в тупик. Сам Чаадаев в письме 
своей тетке А.М.Щербатовой от 2 января 1821 года так объяснял свой поступок: «…Моя просьба 
вызвала среди некоторых настоящую сенсацию. Сначала не хотели верить, что я прошу о ней 
серьезно, затем пришлось поверить, но до сих пор никак не могут понять, как я мог решиться на это. 
Дело в том, что я действительно должен был быть назначен флигель-адъютантом по возвращении 
императора… Я нашел более забавным пренебречь этой милостью, чем получить ее. Меня забавляло 
выказать мое презрение людям, которые всех презирают». Если бы Чаадаев вышел в отставку и 
поселился в Москве большим барином, членом Английского клуба, поведение его современникам не 
казалось бы загадочным, а тетушке – предосудительным. Но в том-то и дело, что заинтересованность 
Чаадаева в службе была известна, что он явно был заинтересован в личном свидании с государем, 
форсируя свою карьеру, шел на конфликт с общественным мнением и вызывал зависть и злобу тех 
сотоварищей по службе, которых он «обходил» вопреки старшинству. Следует помнить, что порядок 
служебных повышений по старшинству службы был неписаным, но исключительно строго 
соблюдавшимся законом продвижения по лестнице чинов. Обходить его противоречило кодексу 
товарищества и воспринималось в офицерской среде как нарушение правил чести. Именно 
соединение явной заинтересованности в карьере – быстрой и обращающей на себя внимание – с 
добровольной отставкой перед тем, как эти усилия должны были блистательно увенчаться, 
составляет загадку поступка Чаадаева. Племянник Чаадаева М.Жихарев вспоминал: «Васильчиков с 
донесением к государю Чаадаева, несмотря на то, что Чаадаев был младший адъютант и что ехать 
следовало бы старшему… По возвращении Чаадаева в Петербург, чуть ли не по всему гвардейскому 
корпусу последовал против него всеобщий, мгновенный взрыв неудовольствия». По мнению 
Ю.Тынянова, во время свидания в Троппау Чаадаев пытался объяснить царю связь «семеновской 
истории» с крепостным правом и склонить Александра на путь реформ. Идеи Чаадаева не встретили 
сочувствия у государя, и это повлекло разрыв. Александр I, вероятно, был неприятно изумлен 
неожиданным прошением об отставке, а затем раздражение его было дополнено упомянутым выше 
письмом Чаадаева к тетушке, перехваченным на почте. Хотя слова Чаадаева о его презрении к 
людям, которые всех презирают, метили в его начальника Васильчикова, император мог их принять 
на свой счет. Да и весь тон письма ему, вероятно, показался недопустимым. Видимо, это и были те 
«весьма» для Чаадаева «невыгодные сведения о нем, о которых писал князь Волконский 
Васильчикову и в результате которых Александр I распорядился отставить Чаадаева без производства 
в следующий чин». Тогда же император «изволил отзываться о сем офицере весьма с невыгодной 
стороны», как позже доносил великий князь Константин Павлович Николаю I. Обратимся к 
литературному сюжету, помогающему понять поведение Чаадаева. Думается, что сопоставление с 
шиллеровским сюжетом может многое объяснить в загадочном эпизоде биографии Чаадаева. В 
Московском университете, куда Чаадаев поступил в 1808 году, в начале XIX века царил настоящий 
культ Шиллера. Через пламенное поклонение Шиллеру прошли и университетский профессор 
Чаадаева А.Ф.Мерзляков, и его близкий друг Н.Тургенев. Другой друг Чаадаева, Грибоедов, говоря 
об участии республиканца «в самовластной империи», писал: «Опасен правительству и сам себе 
бремя, ибо иного века гражданин». Известно, что к 1820 году обещаниям царя не верил уже никто. 
Современникам – по крайне мере тем, кто мог, как Чаадаев, беседовать с Карамзиным, – было 
известно, как страдал Александр Павлович от одиночества, которое создавали вокруг него система и 
его собственная подозрительность. Современники знали и то, что Александр I глубоко презирал 
людей и страдал от этого презрения. Александр не стеснялся восклицать вслух: «Люди мерзавцы! 
Подлецы! Вот кто окружает нас, несчастных государей!» Чаадаев прекрасно рассчитал время: выбрав 
минуту, когда царь не мог не испытывать сильнейшего потрясения. Александр I был потрясен бунтом 
в первом гвардейском полку. Для Чаадаева добиться аудиенции и изложить государю свое кредо 
было лишь половиной дела – теперь следовало доказать личное бескорыстие, отказавшись от 
заслуженных наград. Чаадаев, следуя принципам, отказался от флигель-адъютанства. Таким образом, 
между стремлением к беседе с императором и требованием отставки не было противоречий – это 
звенья одного замысла.
Из этих же соображений последовательно отказался от всех предлагаемых ему должностей 
Н.Карамзин, полагая, что голос истории не должен заслоняться служебной зависимостью. Александр 
I был деспот, но не шиллеровского толка: добрый от природы, джентльмен по воспитанию, он был 
русским самодержцем, следовательно, человеком, который не мог поступиться ничем из своих 
реальных прерогатив. Он остро нуждался в друге, причем в друге абсолютно бескорыстном: 
известно, что даже тень подозрения в «личных видах» переводила для Александра очередного 

---

32
фаворита из ряда друзей в презираемую им категорию царедворцев. Друг Александра должен был 
соединить бескорыстие с бесконечной личной преданностью, равной раболепию. Известно, что от 
Аракчеева император снес и несогласие принять орден, и дерзкое возвращение орденских знаков. 
Демонстрируя неподкупное раболепие, Аракчеев отказался выполнить царскую волю, а в ответ на 
настоятельную просьбу императора согласился принять лишь портрет царя – не награду императора, 
а подарок друга. Однако стоило искренней любви к императору соединиться с независимостью 
мнений (важен был не их политический характер, а именно независимость), как дружбе наступал 
конец. Такова история охлаждения Александра к политически консервативному, лично его 
любившему и абсолютно бескорыстному, никогда для себя ничего не просившему Карамзину. 
Пример Карамзина в этом отношении особенно примечателен. Охлаждение к нему царя началось с 
подачи в 1811 году, в Твери, записки «О древней и новой России». Второй, еще более острый эпизод 
произошел в 1819 году, когда Карамзин прочел царю «Мнение русского гражданина». Так, не 
прогрессивность или реакционность высказываемых идей, а именно независимость мнения была 
ненавистна императору. Тем более Александр не мог потерпеть жеста независимости от Чаадаева, 
сближение с которым только началось.
Известен подвиг жен декабристов, его поистине великое значение для духовной истории 
русского общества. Поступок декабристок был актом протеста и вызовом, но в сфере выражения он 
неизбежно опирался на определенный психологический стереотип, поведение тоже имеет свои 
нормы и правила. Существовали ли в русском дворянском обществе до подвига декабристок какие-
либо поведенческие предпосылки, которые могли бы придать их жертвенному порыву какую-либо 
форму сложившегося уже поведения? Такие формы были. Прежде всего, следование за ссылаемыми 
мужьями в Сибирь существовало как вполне традиционная норма поведения в нравах русского 
простонародья. Этапные партии сопровождались обозами, которые везли в добровольное изгнание 
семьи сосланных. Это рассматривалось не как подвиг – это была норма. Более того, в допетровском 
быту та же норма действовала и для семьи ссылаемого боярина. В этом смысле именно 
простонародное (или исконно русское, допетровское) поведение осуществила свояченица Радищева, 
Елизавета Васильевна Рубановская, отправившись за ним в Сибирь. Насколько она мало думала о 
том, что совершает подвиг, свидетельствует то, что с собою она взяла именно младших детей 
Радищева, а не старших, которым надо было завершать образование. Никто не думал ни задерживать 
ее, ни отговаривать, а современники, кажется, и не заметили этой великой жертвы – весь эпизод 
остался в рамках семейных отношений Радищева и не получил общественного звучания. Родители 
Радищева даже были скандализованы тем, что Елизавета Васильевна, не будучи обвенчана с 
Радищевым, отправилась за ним в Сибирь, а там, презрев близкое свойство, стала его супругой. 
Слепой отец Радищева на этом основании отказал вернувшемуся из Сибири писателю в 
благословении, хотя сама Елизавета Васильевна к тому времени уже скончалась, не вынеся тягот 
ссылки. Совершенный ею высокий подвиг не встретил понимания и оценки у современников.
Существовала еще одна готовая норма поведения, которая могла подсказать декабристкам их 
решение. В большинстве своем они были женами офицеров. В русской же армии XVIII – начала XIX 
века держался старый обычай, уже запрещенный для солдат, но практикуемый офицерами – главным 
образом старшими по чину и возрасту, – возить с собой в армейском обозе свои семьи. Так, при 
Аустерлице в штабе Кутузова, в частности, находилась его дочь Елизавета Михайловна (в будущем – 
Хитрово), жена любимого адъютанта Кутузова, Фердинанда Тизенгаузена. После сражения, когда 
совершился размен телами павших, она положила тело мертвого мужа на телегу и одна – вся армия 
направилась по другим дорогам, на восток – повезла его в Ревель, чтобы похоронить в кафедральном 
соборе. Ей был тогда двадцать один год. Генерал Н.Н.Раевский также возил свою семью в походы. 
Таким образом, самый факт следования жены и детей за мужем в ссылку или в опасный и тягостный 
поход не был чем-то неслыханно новым в жизни русской дворянки. Именно поэзия Рылеева 
поставила подвиг женщины, следующей за мужем в ссылку, в один ряд с другими проявлениями 
гражданской добродетели. В думе «Наталия Долгорукова», в поэме «Войнаровский» был создан 
стереотип поведения женщины-героини: 
Забыла я родной свой град, 
Богатство, почести и знатность, 
Чтоб с ним делить в Сибири хлад 
И испытать судьбы превратность. 
Биография Натальи Долгорукой стала предметом литературной обработки уже до думы 
Рылеева – в повести С.Глинки «Образец любви и верности супружеской, или Бедствия и добродетели 
Наталии Борисовны Долгорукой, дочери фельдмаршала Б.П.Шереметева». Именно литература, 

---

33
наряду с религиозными нормами, издавна вошедшими в национально-этическое сознание русской 
женщины, дала русской дворянке начала XIX века программу поведения, сознательно осмысляемого 
как героическое. Таким образом, не Рылеев изобрел сюжет, где жена следует за мужем в ссылку, 
однако только после Рылеева такая поездка стала общественным и политическим фактом. Можно 
полагать, что именно дума «Наталия Долгорукая» оказала непосредственное воздействие на Марию 
Волконскую. И современники, начиная с отца ее, Н. Раевского, и исследователи отмечали, что она не 
могла испытывать глубоких личных чувств к мужу, которого совершенно не знала до свадьбы и с 
которым провела лишь три месяца из года, протекшего между свадьбой и арестам. Отец с горечью 
повторял признания Марии Николаевны, что «муж ей бывает несносен», добавляя, что он не стал бы 
противиться ее поездке в Сибирь, если был уверен, что «сердце жены влечет ее к мужу». Однако эти 
обстоятельства, ставившие в тупик родных и некоторых исследователей, для самой Марии 
Николаевны лишь усугубляли героизм, а следовательно – и необходимость поездки в Сибирь. Она 
ведь помнила, что между свадьбой Н.Шереметевой, вышедшей за кн. Долгорукого, и его арестом 
прошло три дня. Затем последовала жизнь-подвиг. По словам Рылеева, муж ей «был дан, как призрак, 
на мгновенье». Н.Раевский точно почувствовал, что не любовь, а сознательное стремление совершить 
подвиг двигало его дочерью. «Виновата» была русская литература, создавшая представление о 
женском эквиваленте героического поведения гражданина, и моральные нормы декабристского 
круга, требовавшие прямого перенесения поведения литературных героев в жизнь.
В начале XIX века начал выделяться некоторый особый тип разгульного поведения, который 
уже воспринимался не в качестве нормы армейского досуга, а как вариант вольномыслия. Элемент 
вольности проявлялся здесь в своеобразном бытовом романтизме, заключавшемся в стремлении 
отменить всякие ограничения, в безудержности поступка. Смысл поступка был в том, чтобы 
совершить неслыханное, превзойти того, кого еще никто не мог победить. Элемент соревнования и 
страсти первенствовать составлял отличительную черту модного в конце 1810-х годов «буйства», 
стоящего уже на грани «вольнодумства». В посвященной Михаилу Лунину литературе неизменно 
приводится эпизод, рассказанный И.Д.Якушкиным: «Лунин был гвардейским офицером и стоял 
летом со своим полком около Петергофа; лето жаркое, и офицеры, и солдаты в свободное время с 
великим наслаждением освежались купанием в заливе; начальствующий генерал-немец неожиданно 
приказом запретил под строгим наказанием купаться впредь на том основании, что купанья эти 
происходят вблизи проезжей дороги и тем оскорбляют приличие; тогда Лунин, зная, когда генерал 
будет проезжать по дороге, за несколько минут перед этим залез в воду в полной форме, в кивере, 
мундире и ботфортах, так что генерал еще издали мог увидеть странное зрелище барахтающегося в 
воде офицера, а когда поравнялся, Лунин быстро вскочил на ноги, тут же в воде вытянулся и 
почтительно отдал ему честь. Озадаченный генерал подозвал офицера к себе, узнал в нем Лунина, 
любимца великих князей и одного из блестящих гвардейцев, и с удивлением спросил: «Что вы тут 
делаете?» «Купаюсь, – ответил Лунин, – а чтобы не нарушить предписание вашего 
превосходительства, стараюсь делать это в самой приличной форме». Современники истолковали 
поступок Лунина как проявление «необузданности… протестов». Ценность разгульного поступка 
состоит в том, чтобы перейти черту, которой еще никто не переходил. Л.Толстой точно уловил 
именно эту сторону, описывая кутежи Долохова и Курагина. Другим признаком перерождения 
предусмотренного разгула в оппозиционный явилось стремление видеть в нем не отдых, 
дополняющий службу, а его антитезу. Мир разгула становился самостоятельной сферой, погружение 
в которую исключало службу. В этом смысле он начинал ассоциироваться, с одной стороны, с миром 
частной жизни, а с другой – с поэзией. Подобным буйством, уже выходящим за пределы 
«офицерского» поведения, было буйство знаменитого графа Федора Толстого-Американца. Оно 
также строилось по модели: «превзойти все до сих пор совершенное». Но Толстой-Американец 
разрушал не только нормы гвардейского поведения, но и все нормы в принципе. Этот безграничный 
аморализм, с одной стороны, придавал разврату Толстого романтически-титанический характер, что 
заставляло видеть в нем романтического героя, с другой – переходил границы всего, что могло быть 
официально допущено, и тем самым окрашивался в тона протеста. В поведении Толстого-
Американца был не политический, а бытовой анархизм, но под пером П.Вяземского, например, он 
очень легко приобретал оппозиционную окраску: 
Американец и цыган! 
На свете нравственном загадка… 
Всегда из края мечет в край, 
Из рая в ад, из ада в рай! 
Которого душа есть пламень, 

---

34
А ум холодный эгоист! 
Бытовое поведение Толстого-Американца являлось как бы реальным осуществлением 
идеалов поэзии Вяземского той поры. Характерно, что такой титанический разгул мог 
восприниматься как «поэзия жизни», а «беззаконная поэзия» - как «разгул в стихах». Продолжением 
этого явилось установление связи между разгулом, который прежде целиком относился с сфере чисто 
практического бытового поведения, и теоретико-идеологическими представлениями. Это повлекло, с 
одной стороны, превращение разгула, буйства в разновидность социально значимого поведения, а с 
другой – его ритуализацию. Культура начала XIX века оказывалась перед необходимостью выбора 
одной из двух концепций. Каждая из них при этом воспринималась в ту пору как связанная с 
определенными представлениями прогрессивной мысли. Традиция, идущая от философов XVIII 
столетия, исходила из того, что право на счастье заложено в природе человека, а общее благо всех 
подразумевает максимальное благо отдельной личности. С этих позиций человек, стремящийся к 
счастью, осуществлял предписания Природы и Морали. Всякий призыв к самоотречению от счастья 
воспринимался как учение, выгодное деспотизму. Страсть воспринималась как выражение порыва к 
вольности. Человек, полный страстей, жаждущий счастья, готовый к любви и радости, не может быть 
рабом. С этой позиции у свободолюбивого идеала могли быть два равноценных проявления: 
гражданин, полный ненависти к деспотизму, или страстная женщина, исполненная жажды счастья. 
Именно эти два образа свободолюбия поставил Пушкин рядом в стихотворении 1817 года: 
…в отечестве моем 
Где верный ум, где гений мы найдем? 
Где гражданин с душою благородной, 
Возвышенной и пламенно свободной? 
Где женщина – не с хладной красотой,
Но с пламенной, пленительной, живой?
Приобщение к свободолюбию мыслилось именно как праздник, а в пире виделась реализация 
идеала вольности.
Однако могла быть и другая разновидность свободолюбивой морали, она опиралась на тот 
сложный конгломерат передовых этических представлений, который был связан с пересмотром 
философского наследия материалистов XVIII века и включал в себя весьма противоречивые 
источники – от Руссо в истолковании Робеспьера до Шиллера. Это был идеал политического 
стоицизма, римской добродетели, героического аскетизма. Любовь и счастье были изгнаны из этого 
мира как чувства унижающие, эгоистические и недостойные гражданина. Здесь идеалом были 
суровый Брут и Марфа-Посадница. Нельзя не вспомнить брезгливое отношение декабриста 
Н.Тургенева к «пирам» как занятию, достойному «хамов»: «В Москве пучина наслаждений 
чувственной жизни. Едят, пьют, спят, играют в карты – все сие за счет обремененных работами 
крестьян». В свете этих представлений «разгул» получал прямо противоположное значение – отказа 
от «служения», хотя в обоих случаях подобное поведение рассматривалось как имеющее значение. 
Из области рутинного поведения оно переносилось в сферу символической, знаковой деятельности. 
Разница эта существенна: область рутинного поведения отличается тем, что личность не выбирает 
его себе, а получает от общества, эпохи как нечто, не имеющее альтернативы. Знаковое поведение – 
всегда результат выбора. Следовательно, оно включает свободную активность субъекта поведения.
Декабристы, как мы уже упоминали выше, были людьми серьезного поведения. Нельзя не 
вспомнит слова Чацкого: 
Когда в делах – я от веселий прячусь, 
Когда дурачиться – дурачусь, 
А смешивать два эти ремесла 
Есть тьма охотников, я не из их числа.
Бытовое поведение не менее резко, чем формальное вступление в тайное общество, 
отгораживало дворянского революционера не только от людей «века минувшего», но и от 
вольнодумцев «либералистов». То, что такая подчеркнутость особого поведения по сути дела 
противоречила идее конспирации, не смущало молодых заговорщиков. Показательно, что не 
декабрист Николай Тургенев, а его осторожный старший брат должен был уговаривать младшего, 
тянувшегося к декабристским нормам и идеалам, не обнаруживать своих воззрений в каждодневном 
быту. Николай Тургенев учил брата противоположному: «Мы не затем принимаем либеральные 
правила, чтобы нравиться хамам. Они нас любить не могут. Мы же их всегда презирать будем». 
Связанные с этим «грозный взгляд и резкий тон», отмеченные Софьей в Чацком, мало располагали к 
беззаботной шутке, не сбивающейся на обличительную сатиру. Декабристы не были «шутниками» 

---

35
(Тем более характерно сказанное старухой Хлестовой о Чацком – «шутник»: так прочитывалась 
гневная обличительность на языке московского общества). Декабристы, вступая в общества молодых 
либералистов, стремились направить их по пути «высоких» и «серьезных» занятий, разрушали самую 
основу этих организаций. Трудно представить, что делал Федор Глинка на заседаниях «Зеленой 
лампы». Однако декабристы пришли и в общество «Арзамас». Выступления Н.Тургенева и М.Орлова 
были пламенными и деятельными, но их трудно назвать исполненными беззаботного остроумия. 
Декабрист и боевой генерал Михаил Орлов, опытный разведчик и одновременно прекрасный оратор 
и умелый публицист, попал в общество поэтов. Пером Орлов владел не хуже, чем шпагой, и умел 
словом воодушевлять собеседников. По типу личности Орлов – политик, не лишенный хитрости. 
Образцом слияния облика полководца и политика, оратора и публициста был Наполеон, и Орлов 
хорошо усвоил этот опыт. Однако, подобно своему образцу, Наполеону, Орлов был лишен чувства 
юмора и в этом смысле действительно не походил на арзамасцев.
Отменяя господствующее в дворянском обществе деление бытовой жизни на области службы 
и отдыха, «либералисты» хотели бы превратить всю жизнь в праздник, заговорщики – в «служение». 
Все виды светских развлечений: танцы, карты, волокитство – встречают со стороны декабристов 
суровое осуждение как знаки душевной пустоты. Декабрист Муравьев-Апостол в письме Якушкину 
называл игру в карты «презренным занятием». Как «пошлое» занятие карты приравниваются танцам. 
С вечеров, на которых собирается «сок умной молодежи», изгоняется и то и другое. Н.Тургенев в 
письме брату Сергею удивляется тому, что во Франции, живущей напряженной политической 
жизнью, можно тратить время на танцы. Крайне интересное свидетельство отрицательного 
отношения к танцам, как занятию, несовместимому с «римскими добродетелями», с одной стороны, и 
одновременно веры в то, что бытовое поведение должно строиться на основании текстов, 
описывающих «героическое» поведение, - с другой, дают воспоминания Олениной, рисующей эпизод 
из текста Никиты Муравьева. Никите Муравьеву в шесть лет на одном из детских балов необходимо 
было танцевать, он же отказывался от этого занятия. Детские балы славились веселостью, здесь 
непринужденная обстановка детской игры могла незаметно перейти в увлекательное кокетство. 
Маленький Никитушка, будущий декабрист, стоит на детском балу и не танцует, мать спрашивает у 
него о причине. Никита отвечает следующее, осведомляясь: «Матушка, разве Аристид и Катон 
танцевали?» Он еще не научился многому, но он знает, что будет героем, как древний римлянин. У 
Никиты Муравьева и его сверстников было особое детство – детство, которое создает людей, уже 
заранее подготовленных не для карьеры, не для службы, а для подвигов. Людей, которые знают, что 
самое худшее в жизни – это потерять честь. Совершить недостойный поступок – хуже смерти. В 1812 
году шестнадцатилетний Никита Муравьев решает убежать из дому в действующую армию, чтобы 
совершить героический поступок: «Пылая желанием защитить свое Отечество принятием личного 
участия в войне, он решился явиться к главнокомандующему Кутузову и просить у него службы». 
Смерть не страшит подростков и юношей этого поколения: все великие римляне погибали 
героически, и такая смерть завидна. Люди живут для того, чтобы их имена записала в историю. 
Пушкин принадлежит поколению, которое жаждет подвигов и боится не смерти, а безвестности. 
Жажда славы – общераспространенное чувство, но у людей декабристской эпохи оно превращается в 
жажду свободы.
О том, что речь идет не о простом отсутствии интереса к танцам, а о выборе типа поведения, 
для которой отказ от танцев – лишь знак, свидетельствует то, что «серьезные» молодые люди 1818-
1819 годов (а под влиянием декабристов «серьезность» входила в моду ездят на балы, чтобы там не 
танцевать. Офицеры являлись на балы, не снимая шпаг (пушкинский «Роман в письмах»), было 
неприлично танцевать и заниматься дамами.
Идеалу «пиров» демонстративно были противопоставлены спартанские по духу и 
подчеркнуто русские по составу блюд «русские завтраки» у Рылеева, которые, как вспоминает 
Бестужев, «были постоянно около второго или третьего часа пополудни и на которые обыкновенно 
собирались многие литераторы и члены нашего Общества. Завтрак неизменно состоял: из графина 
очищенного русского вина, нескольких кочней кислой капусты и ржаного хлеба». Эта спартанская 
обстановка завтрака гармонировала «со всегдашнею наклонностию Рылеева – налагать печать 
руссицизма на свою жизнь». Особенность эта получала довольно неожиданные проявления. Так, 
Рылеев занимал квартиру в доме Русско-Американской компании на Мойке, в самом 
аристократическом районе Петербурга, содержал, по воспоминаниям его слуги во дворе дома корову 
как идеологический факт бытового опрощения. Бестужев далек от иронии, описывая литераторов, 
которые, «ходя взад и вперед с сигарами, закусывая капустой», критикуют туманный романтизм 
Жуковского.

---

36
Молодому человеку, делящему время между балами и дружескими попойками, 
противопоставляется анахорет, проводящий время в кабинете. Кабинетные занятия захватывают даже 
военную молодежь, которая теперь скорее напоминает молодых ученых, чем армейскую вольницу. 
Н.Муравьев, Пестель, Якушкин, Д.Завалишин, Батеньков и десятки других молодых людей их круга 
учатся, слушают лекции, выписывают книги и журналы.
Д.Завалишин, который шестнадцати лет был определен преподавателем астрономии и 
высшей математики в Морской корпус, только что блестяще им законченный, в восемнадцать лет 
отправился в ученое кругосветное путешествие, жаловался, что в Петербурге «вечные гости, вечные 
карты и суета светской жизни. …бывало не имею ни минуты свободной для своих дельных и 
любимых ученых занятий». Так, отшельничество декабриста сопровождалось недвусмысленным и 
открытым выражением презрения к обычному времяпрепровождению дворянина. Специальный 
пункт «Зеленой лампы» предписывал: «Не расточать попусту время в мнимых удовольствиях 
большого света, но досуги от исполнения обязанностей посвящать полезным занятиям или беседам 
люде благомыслящих». Становится возможным тип гусара-мудреца, отшельника и ученого – 
Чаадаева. Пушкин в своих сочинениях дает чрезвычайно точную гамму проявлений оппозиционных 
настроений в формах бытового поведения: «пиры» - вольные разговоры – чтения (…с Кавериным 
гулял, // Бранил Россию с Молоствовым, // С моим Чедаевым читал»). Это не только вызывало 
подозрения правительства, но и раздражало тех, для кого разгул и независимость оставались 
синонимами. В дневнике В.Раевского зафиксирован разговор с великим князем Константином 
Павловичем. В ответ на просьбу Раевского разрешить ему гулять Константин сказал: «Нет, майор, 
этого решительно невозможно! Когда оправдаетесь, довольно будет времени погулять». Однако 
далее выяснилось, что собеседники друг друга не поняли: «Вы хотите прогуливаться на воздухе для 
здоровья, а я думал погулять, т.е. попировать. Это другое дело». Великий князь Константин считает 
разгул нормой военного поведения (не случайно Пушкин называл его «романтиком»), недопустимый 
лишь для арестанта. Для «спартанца» же Раевского глагол «гулять» может означать лишь прогулку.
Однако было бы крайне ошибочно представлять себе члена тайного общества как одиночку-
домоседа. Приведенные выше характеристики означают лишь отказ от старых форм единения людей 
в быту. Более того, мысль о «совокупных усилиях» делается ведущей идеей декабристов и 
пронизывает не только их теоретические представления, но и бытовое поведение. Культ братства, 
основанного на единстве духовных идеалов, экзальтация дружбы были в высшей мере свойственны 
декабристу. Пламенный в дружбе Рылеев, по беспристрастному воспоминанию его наемного 
служителя из крепостных Агапа Иванова, «казался холоден к семье, не любил, чтоб его отрывали от 
занятий». Слова Пушкина: «Братья, друзья, товарищи» - исключительно точно характеризуют 
отношения между людьми декабристского лагеря. И если круг «братьев» имел тенденцию сужаться 
до конспиративного, то на другом полюсе стояли «товарищи» - понятие, легко расширяющееся до 
«молодежи», «людей просвещенных». Однако и это предельно широкое понятие входило для 
декабристов в еще более широкое культурное «мы», а не «они». Завалишин писал: «Места старших 
начальников (по флоту) были заняты людьми ничтожными (особенно из англичан) или нечестными, 
что особенно резко выказывалось при сравнении с даровитостью, образованием и безусловной 
честностью нашего поколения». Итак, декабристы требовали от молодежи героического поведения. 
Однако сам этот героический идеал мог двоиться, принимая (чаще всего) облик рылеевского 
революционного аскетизма, но также и пушкинской «жизни, льющей через край». В последнем 
случае интересен пример масонской ложи «Овидий», членом которой был Пушкин. О ложе 
«Овидий» мы знаем мало: вскоре после ее организации масонство в России было запрещено и все 
ложи распущены. Реальным напоминаем о ложе служат лишь альбомы пушкинских рукописей. 
Интересные свидетельства об этом масонском ордене принадлежат Пушкину. После 14 декабря 1825 
года Пушкин в письме Жуковскому перечислил обвинения, которые могут быть ему предъявлены. 
Среди них первым он назвал то, что был членом ложи «Овидий», считая, что именно эта ложа 
вызвала всеобщее запрещение масонства в России. Не может не показаться странным название ложи. 
Обычно названиями масонских лож были имена, предметы или общие понятия, имеющие мистико-
символический характер и не противоречащие христианским религиозным представлениям. Имя 
Овидия ни одного из этих требований не удовлетворяет. Зато в политической поэзии русского 
романтизма имя Овидия в эти годы повторяется достаточно часто, в первую очередь, у Пушкина. 
Овидий в пушкинской лирике – жертва тирании. Образ Овидия тревожил Пушкина и в Кишиневе. 
Однако характерно, что в романтическом образе римского поэта-изгнанника у Пушкина всегда 
проступает тень упрека: Овидий упрекается в отсутствии гражданского мужества. Лирическое «я» 
Пушкина противопоставлено Овидию: «Суровый славянин, я слез не проливал». Название ложи 

---

37
именем Овидия может быть продиктовано как призыв не возлагать надежд на Августа. В вопросе о 
«работах» ложи остается много неясностей. Все, что касалось ее, было тщательно скрыто. Ни 
М.Орлов, ни В.Раевский не упоминают о ней. Необъяснимо и другое, почему сам Пушкин придавал 
своему участию в ложе такое значение. Действительно, ложа не привлекла внимания следствия. Но в 
том, что разговоры о ней во время следствия не возникали, можно усмотреть одну из двух причин: 
либо Раевский и Орлов скрыли то, что им было известно, либо они и на самом деле не придавали 
политическому значению ложи «Овидий» особого смысла. Ни одна из этих возможностей не снимает 
вопроса о сущности ложи. Ложа «Овидий» – единственная организация, связанная с тайным 
обществом, в которую был допущен Пушкин. Вместе с тем следует помнить, что участие в ложе уже 
в 1820-х годах привлекло внимание именно в политической активности Пушкина. Это отразилось в 
недовольном тоне письменного вопроса кн.Волконского генералу Инзову: «Почему не обратили вы 
внимания на занятия его – Пушкина – по масонским ложам?» Князь Волконский – человек 
придворный, абсолютно лишенный собственных планов действий, конечно, задал этот вопрос не по 
своей инициативе. Бесспорно, он лишь повторял слова императора (а возможно, и просто переделал 
разраженный вопрос Александра I, почему Инзов не обратил внимания на связь Пушкина с 
масонами). Интонации раздраженного голоса императора, который прекрасно знал о масонских 
симпатиях Инзова, и о его отечески покровительственном отношению к Пушкину, слышатся в этой 
фразе. «Уже одного имени Раевского было достаточно, чтобы быть уверенным, что в ложе «Овидия» 
разговаривали не об одной благотворительности».
Однако наиболее интересный материал о ложе «Овидий» дает пушкинская поэзия, 
непосредственно с ней связанная. Характерно послание Пушкина из Кишинева в Каменку 
В.Давыдову. Стихотворение представляет собой конспиративный текст, но сам принцип конспирации 
специфичен. Пушкин описывает реальные события из жизни кишиневского общества, но для 
посвященного сами эти события – условные знаки, подлежащие расшифровке. Так, значительное 
место в начале стихотворения отведено двум, волновавшим южан событиям: женитьбе Михаила 
Орлова и его политическим планам.
Генерал Орлов занимал в тайном движении совершенно особое место. Опытный и 
решительный военный, он, единственный из всех заговорщиков, имел в подчинении реальную 
военную силу – дивизию, солдаты которой были привязаны к своему генералу. Орлов, готовя 
дивизию к восстанию, зашел уже очень далеко, и смелый характер его действий привлек внимание 
начальства. Под угрозой близкого ареста Орлов выдвинул предложение немедленных решительных 
действий, стремясь начать восстание до того, как у него отнимут дивизию. Однако Южное общество, 
его руководители, не поддержали этого плана, не поддержал и декабристский Север. В планах 
Орлова декабристам виделось отражение его авантюризма, его «наполеоновских» замашек. Вместе с 
тем в момент создания пушкинского стихотворения Орлов – все еще командир дивизии – был 
слишком большой силой, чтобы от него можно было просто отмахнуться. Поэтический рассказ 
строится как серия намеков «для понимающих». Стиль пушкинского послания – сочетание 
«высокого» содержания с бытовым, патетики с иронией, этот стиль невозможен декабристской 
поэзии Рылеева, но достаточно близок к «Зеленой лампе». В послании Давыдову ситуация 
доверительного разговора с друзьями создается тем, что политические намеки перемежаются с 
рассуждениями о женитьбе Орлова, видимо активно обсуждавшейся в дружеском кругу. Шуточная 
форма стихотворения для современного читателя, проникшего в скрытый политический смысл 
текста, может показаться данью конспирации: политически злободневное содержание Пушкин 
вынужден маскировать ироническими интонациями.
Послание к Пущину, также связанному с ложей «Овидий». Послание раскрывает совершенно 
необычный облик занятий ложи «Овидий». Текст связан с злободневными политическими 
проблемами. Во вторую строфу стихотворения вторгается масонская образность: «брат», 
«каменщик». Вместе с тем политические интересы были категорически запрещены масонству как 
занятия, искажающие самую цель ордена. В свое время Н.Новиков, мучимый сомнениями, обратился 
к известному теоретику масонства с вопросом: как можно отличить истинных масонов от ложных. 
Ответ: если в занятиях ложи обнаружится хоть след политики, то это мнимое масонство. 
Противопоставление нравственности и политики характеризовало масонство и в декабристскую 
эпоху. Следствием было то, что по мере созревания политического декабризма разрыв с масонством 
делался неизбежным.
Революционеры следующих этапов часто считали, что декабристы более говорили, чем 
действовали. Однако понятие «действия» исторически изменчиво. Со своей точки зрения декабристы 
были именно практиками. Их заседания – их «служение». Праздник всегда связан со свободой. 

---

38
Гвардейский праздник противопоставлял себя службе. В недрах декабристского тайного общества 
началась, но не успела завершиться выработка своего праздника, противопоставлявшего 
официальному миру «тайную свободу», а вседозволенности либеральной «вольницы» - высокий 
героический ритуал. Пушкинское понимание праздника родственно рылеевскому в высокой и 
героической стилистике, но отличается от него ярко выраженной апологией радости. Поведение 
дворянского революционера имело еще одну важную особенность: оно легко (вопреки идее 
конспирации) переходило в другие типы дворянского поведения. Для декабристов была характерна 
противоположная тенденция: бытовые, семейные, человеческие связи пронизывали толщу 
политических организаций. Если для последующих этапов общественного движения будут типичны 
разрывы дружбы, любви, многолетних привязанностей по соображениям идеологии и политики, то 
для декабристов характерно, что сама политическая организация облекается в формы 
непосредственно человеческой близости, дружбы, привязанности к человеку, а не только к его 
убеждениям. Все участники политической жизни были включены и в какие-либо прочные 
внеполитические связи. Они были родственниками, однополчанами, товарищами по учебным 
заведениям, участвовали в одних сражениях или просто оказывались светскими знакомыми. Связи 
эти охватывали весь круг от царя и великих князей, с которыми можно было встречаться и беседовать 
на прогулках, до молодого заговорщика. И это накладывало на всю картину эпохи особый отпечаток. 
Ни в одном из политических движений России мы не встретим такого количества родственных 
связей. Не говоря уже о целом переплетении их в семье Муравьевых – Луниных или вокруг дома 
Раевских: М.Орлов и С.Волконский женаты на дочерях генерала Раевского; В.Давыдов, осужденный 
по первому разряду к вечной каторге, приходится генералу единоутробным братом. Достаточно 
указать на четырех братьев Бестужевых, братьев Кюхельбекеров. Если же учесть связи свойства, 
двоюродного и троюродного родства, соседства по имениям (что влекло за собой общность 
воспоминаний и связывало порой не меньше родственных уз), то получится картина, которой мы не 
найдем в последующей истории освободительного движения в России.
Декабрист Сергей Волконский – князь, принадлежал старинному княжескому роду, который 
ведет свое начало от Рюрика (1788-1865). Отец – генерал от кавалерии, член Государственного 
совета. Мать – княгиня Александра Николаевна, дочь фельдмаршала Репнина, была статс-дамой (с 
1826) и обер-гофмейстериной, близким другом императрицы Марии Федоровны.
До 14 лет Волконский воспитывался дома. Дальнейшее образование получил в пансионе 
аббата Николя в Петербурге. С 1805 года поручик Кавалергардского полка. Участник кампании 1805-
1807 года (золотая шпага за храбрость) и 1810-1811 в Турции; флигель-адъютант (1811). Принимал 
участие почти во всех крупных сражениях Отечественной войны 1812 года и заграничных походах 
1813-1815 годов; полковник (1812); генерал-майор (1813). Масон, член ложи «Соединенных друзей» 
(1812), ложи «Сфинкса» (1814), основатель ложи «Трех добродетелей» (1815), почетный член 
Киевской ложи «Соединенных славян» (1820).
Член Союза Благоденствия (1819) и Южного общества, с 1823 года возглавлял Каменскую 
управу Южного общества. Арестован в Умани, доставлен в Петербург и заключен в 
Петропавловскую крепость. Осужден по первому разряду, приговорен в каторжные работы сроком на 
20 лет. Отправлен в Сибирь летом 1826 года, содержался в Благодатском руднике, Читинском остроге 
и Петровском заводе. На поселении с 1835 года (Петровский завод, с.Урик Иркутской губернии, 
Иркутск). В 1856 году амнистирован; жил, в основном, в Москве, за границей, с весны 1865 года в 
селе Воронки Черниговской губернии, где умер и похоронен.
Воспоминания. В Кавалергардском полку. Общий порыв молодежи всех слоев желать 
отомстить французам за стыдное поражение под Аустерлицем и Фридляндом. Это чувство было так 
сильно, что дворяне оказывали ненависть французскому посланнику Коленкуру. Многие прекратили 
посещать те дома, куда он был вхож, не ездили на бал, когда он приглашал, гвардейцев за это даже 
сажали под арест. В угловой гостиной его дома, что на Дворцовой набережной, был поставлен 
портрет Наполеона, а под ним было тронное кресло, другой мебели больше не было. Дворяне почли 
это обидой народности. Зимней порой в темную ночь гвардейцы, сев в сани, поехали по Дворцовой 
набережной, взяв с собой камни, и закидали этими камнями зеркальные стекла дворца. Был проведен 
розыск, но виновные так и не были найдены.
Первый предмет любви – весьма хорошенькая троюродная сестра, княжна Мария Лобанова-
Ростовская, за ней же ухаживал более счастливый соперник, Кирилл Нарышкин, его-то Волконский и 
вызвал на дуэль, переговоры шли в доме графа Воронцова и закончились примирением. Нарышкин 
поклялся, что не ищет руки княжны, но спустя год женился на ней; в этом же доме шли переговоры 

---

39
по поводу дуэли Арсеньева и Хрептовича; Арсеньев был влюблен в фрейлину Ренни. Дуэль 
завершилась трагически; Арсеньев был убит. Девица Ренни вышла замуж за Хрептовича.
В царствование Александра дуэли, когда при оных соблюдаемы были полные правила 
общепринятых условий, не были преследованы государем, а только тогда обращали на себя 
взыскание, когда условия не были соблюдены или вызов был придиркой так называемых бретеров и 
то не преследуемых законом, но отсылаемых на Кавказ. Дуэль почиталась государем как горькая 
необходимость в условиях общественных. Это решение суда чести и обязанность слепо повиноваться 
ему.
Вольнодумство и вольнолюбие: на полковом учении шефу полка Уварову показалось, что 
Волконский ошибся во фрунтовом деле, чего не было, и закричал взводу, командуемому князем: 
«Давить Волконского». Волконский был оскорблен, слез с лошади и отправился на гауптвахту, сдав 
оружие и объявив себя арестованным. Затем подал прошение об отставке. В летние месяцы 
кавалергарды выезжали на травяное продовольствие, жили в районе Новой деревни, Черной речки 
напротив Строганова сада. Волконский служил с Луниным (будущим декабристом). Оба наняли 
красивые избушки. Кроме занимаемой ими избы, на берегу Черной речки помещалась палатка, при 
которой были два живые на цепи медведя, да при них девять собак. Подобное общество пугало всех 
прохожих и проезжих. Одна из собак была приучена по тихо сказанному ей слову: «Бонапарт» - 
кинуться на прохожего и сорвать с него шапку или шляпу. В один из дней был устроен фейерверк, по 
соседству проживал граф Кочубей, а вместе с ним тетка Наталья Загряжская, которая пугалась собак 
и медведей.
Михаил Александрович Бестужев (1800-1871) брат Николая, Александра, Петра и Павла 
Бестужевых. Отец – Александр Бестужев, морской офицер, с 1800 правитель канцелярии Академии 
художеств. Мать из мещанской среды.
Воспитывался в Морском кадетском корпусе. Член Северного общества, активный участник 
восстания на Сенатской площади. Арестован 14 декабря 1825 года, содержался под следствием в 
Секретном доме Алексеевского равелина. Приговорен в каторжную работу вечно. С августа 1826 
года находился в заключении в Шлиссельбургской крепости, Читинском остроге, Петровском заводе. 
После амнистии 1856 года остался жить в Селенгинске. В 1867 году переехал в Москву.
Александр Муравьев (1792-1863), родился в Петербурге, старший из пяти сыновей генерал-
майора Николая Муравьева. Воспитывался дома и в Московском университете. Участник 
Отечественной войны 1812 года, получил золотую шпагу «За храбрость»; участвовал в заграничных 
походах 1813-1814 годов; полковник (1816). В 1818 году подал в отставку и уволен со службы. 
Масон, член ложи «Трех добродетелей» (с 1816 года). Член преддекабристской организации 
«Священная артель», один из основателей Союза Спасения, член Союза благоденствия. В январе 
1826 года арестован, доставлен в Петербург и заключен в Петропавловскую крепость, сослан в 
Сибирь без лишения чинов и дворянства. Жил на поселении, с 1828 года на гражданской службе в 
Иркутске, Тобольске, Вятке, Архангельской губернии. В 1851 году зачислен на военную службу 
полковником Генерального штаба. Участник Крымской войны, генерал-майор, Нижегородский 
военный губернатор, активный участник подготовки освобождения крестьян. В августе 1861 
назначен сенатором, с этого времени жил в Москве.
Екатерина Вторая запретила масонские ложи в России в 1762 году, они стали вновь 
открываться с 1803 года, а в 1810 году были официально разрешены.
Сергей Трубецкой князь (1790-1860), принадлежал старинному аристократическому роду. 
Воспитывался дома, с 1806 слушал лекции в Московском университете. Служил в Семеновском 
полку, участник Отечественной войны 1812 года, заграничных походов 1813-1814. Масон, член ложи 
«Трех добродетелей», член общества «Зеленая лампа». Один из основателей Союза спасения, один из 
руководителей Северного общества, основной автор плана восстания в Петербурге и «Манифеста к 
русскому народу», но на Сенатскую площадь не явился и участия в восстании 14 декабря не 
принимал. Арестован в ночь на 15 декабря 1825 и заключен в Секретный дом Алексеевского 
равелина, осужден на смертную казнь по первому разряду «отсечением головы», замененную вечной 
каторжной работой. Содержался в Благодатском руднике, Читинском остроге, Петровском заводе. 
Обращен на поселение в Иркутской области, амнистирован в 1856 году. С 1857 года жил в Киеве, 
Варшаве, Одессе. В 1859 году поселился в Москве. 
Бестужев-Рюмин в год казни исполнилось 25 лет. С виселицы сорвались, согласно донесению 
Голенищева-Кутузова, Рылеев, Муравьев-Апостол, Каховский. Причиной их падения явился обрыв 
веревок.
Суд и приговор 

---

40
Верховный уголовный суд вынес приговор 121 декабристу. Декабристы, преданные 
Верховному уголовному суду, были разделены на 11 разрядов. Н.Муравьев и В.Кюхельбекер 
осуждены по первому разряду (20 лет каторги); распорядителем смертной казни был Голенищев-
Кутузов, согласно его донесению Николаю I «сорвались, но вскоре были повешены» К.Рылеев, 
Каховский, Муравьев-Апостол. Согласно официальной версии, третьим сорвавшимся с виселицы был 
не Пестель, а Каховский. Большинство мемуаристов называет местом погребения казненных остров 
Голодай, ныне остров Декабристов. Алексеевский равелин назван в честь царя Алексея 
Михайловича.
Всего разрядов было одиннадцать, Пестель, Рылеев, Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин, 
Каховский были поставлены вне разрядов. 
Творчество К.Рылеева. Декабристский романтизм 
В эпоху политических бурь, несвободы, рабства рождалась политическая поэзия. 
Особенность поэзии декабристов состоит в том, что эпоха создала этих личностей. Это было время, 
которое рождало героев. В период Отечественной войны 1812 года необходимость отмены 
крепостного права ощущалась всеми сословиями, а не только оппозиционерами. 1815-1825 гг. – 
вольнолюбивая эпоха в русской жизни, которая никогда больше не повторялась. Одна из важнейших 
черт эпохи – возможность выражения своего неповиновения, утверждения своей личности. Именно в 
эту эпоху личность становится самоценной, самобытной. Личность находит возможность выразить 
самое себя: молодые дворяне служили в гвардии, было престижно примкнуть к какому-либо 
обществу, их множество – «Арзамас», «Беседа», «Зеленая лампа». Именно в это время создавалась 
особая личность, ее особый тип. Молодые дворяне бросали вызов рутине, консерватизму, старой 
морали, создавался и особый тип поведения личности, новая этика, новая мораль: молодые люди 
могли перевесить все вывески на Невском проспект, это впоследствии стало литературным мотивом. 
Так, Пушкин писал об обществе «Зеленая лампа»: «Здорово, молодость и счастье…» Особая 
атмосфера времени, в моде дуэли, бесстрашие. Реальный случай в основе повести Пушкина 
«Выстрел». Человек искушает себя ежесекундно, а честь важнее самой жизни, честь превыше всего, 
нет ничего дороже чести, дворяне погибали на дуэлях, презрев жизнь. Молодыми людьми был 
брошен вызов общественному вкусу, морали, самому обществу. В этом – особенность 
романтического восприятия жизни. Создавался образ вольнолюбца, рожденный самой эпохой, 
складывался тип вольнолюбивого поведения.
Однако внутри самого общества вырабатывался иной тип личности – декабристский тип 
поведения. Декабристы были людьми, которые не считали возможным соединять свои 
вольнолюбивые идеи с легким, светским поведением молодого дворянина. Так, для Пушкина 
возможны были возвышенный ум и страсти. Для человека политического поведения это было 
невозможно. Дельвиг был вольнолюбцем, а для Рылеева невозможно соединение одного с другим. 
Начал создаваться новый тип поведения дворянина, который живет не для сегодняшнего дня, а для 
истории, для которого слово и дело нерасторжимы. Молодые люди не желали принимать участия в 
застольях и пирах, отмежевывались от этого типа поведения, полагая, что не имеют права своим 
поведением скомпрометировать политическую идею. Декабрист – человек с высокими идеалами, 
высоким понимаем своего долга. Главным для себя он полагает служение Отечеству, жизнь должна 
быть отдана этому служению. Чацкий в комедии Грибоедова «Горе от ума» заявляет: «Служить бы 
рад, прислуживаться тошно». Чацкий – декабристский тип. Герцен называл Чацкого декабристом, 
которому уготованы каторжные работы. Личность декабриста не могла быть запятнана хоть в чем-
нибудь перед потомками. Позиция «просто вольнолюбцев» отличалась от поведения молодых людей 
«кружковского типа». Молодые декабристы размышляли о том, как должно вести себя на 
великосветских балах, можно ли веселиться, когда народ страдает от рабства. Молодых офицеров-
гвардейцев отправляли в Аничков дворец, чтобы дамы могли танцевать, но молодые люди 
занимались политикой, вели политические беседы, но не танцевали, не предавались веселью, а для 
этого не отстегивали шпаги, ведь со шпагой не потанцуешь, можно только стоять и наблюдать. 
Именно так ведет себя герой комедии Грибоедова «Горе от ума» Чацкий на балу у Фамусова, где 
говорит о русском народе, «умном», «бодром»; о крепостниках, продавших преданно служивших им 
слуг, что «честь и жизнь не раз спасали», «на них он выменял борзые три собаки»; о преклонении 
русского дворянства пред всем иностранным, о «французике из Бордо». Речь Чацкого наполнена 
гневом и обличением. В этот период формировался особый тип поведения: декабристы были людьми 

---

41
серьезного поведения. Никита Муравьев в 15 лет убежал из дому, чтобы разделить судьбу Отечества 
на поле Бородина.
Декабристы, чтобы быть записанными на скрижали истории серьезно занимались науками, 
готовили себя к тому, чтобы стать во главе государства, были образованнейшими людьми своего 
времени. Пестель – политэконом, Бестужевы – военачальники. Старший – морской офицер, 
художник. Александр Бестужев – писатель, книгоиздатель. Все пятеро братьев Бестужевых были в 
движении. Декабристы «ударились в науку», столь непривычную для дворянского типа поведения 
(двоюродный брат Скалозуба в комедии «Горе от ума», это были умнейшие люди, что тоже вызывало 
раздражение общества. Несомненно, этот тип поведения должен был опираться на какие-то модели. 
Декабристы вели себя как бы не совсем естественно, в «моде» был театральный тип поведения. Люди 
декабристского типа отстаивали свою независимость, свое человеческое достоинство, обличали 
пороки дворянского общества. Именно декабристы ввели в обиход литературный язык. Фамусов 
говорит о Чацком: «А говорит-то как, а говорит, как пишет». Речь Чацкого – правильная, 
литературная. Декабристы как бы приподняты над бытом, не сливались с обществом, им присущ 
«спартанский» или «римский» тип поведения, ориентировались на высокий идеал в своей жизни и 
своем поведении. Происходило внедрение романтического стиля, но в свою жизнь, в свою судьбу. 
Жить как в книгах – романтическая позиция. Это тип поведения был ориентирован и на Французскую 
революцию, и на республики Греции и Рима –своеобразный ключ идейного поведения и идейной 
ориентации. 
Героическая тематика заставляла обращаться к новым поэтическим жанрам. Совсем не 
случаен был спор поэтов-декабристов с элегическим романтизмом. Декабристы создали свое 
представление о романтическом идеале. Для них идеалом был не Шиллер, а Шекспир с его истинным 
трагизмом, истинными страстями. Декабристы считали: стыдно слагать элегии, когда народ в оковах, 
страдает, когда тиран на троне. Среди декабристов была резко отрицательная реакция на то, что 
Жуковский стал учителем детей императора. Поэты-декабристы начали литературную борьбу с 
элегиями Жуковского. Появляются баллады, которые противостоят балладам Жуковского. Поэт-
декабрист Катенин будет писать простонародные баллады, там, где Жуковский скажет «шорох 
теней», о том же самом Катенин напишет: «Адской сволочи скаканье». Появляется совершенно иной 
язык, начинают звучать иные мотивы. Литературная кампания, которую поэты-декабристы 
развернули против Жуковского, раздражала Пушкина. По Пушкину, Жуковский – это целое явление 
в русской литературе, он стоит у истоков русского романтизма, у истоков поэзии. Появляется 
литературный кружок «младоархаистов» (так он был назван Ю.Тыняновым). «Младоархаисты» 
видели другой путь развития русской литературы, чем «беседчики», «арзамасцы», они ратовали за 
национальное развитие русской культуры, развитие литературного языка связывали с национальной 
традицией. В этот кружок входили Грибоедов, Катенин, Гнедич, Глинка, Кюхельбекер. Не Шиллер с 
его художественной привлекал поэтов-декабристов, а Шекспир с его истинными страстями.
Декабристы, наметив новую тему поэзии, стали пропагандировать новые жанры, их 
привлекал критический пафос не только в обыденной жизни, но и в литературе. Трагедия и комедия 
стали ведущими жанрами в драматургии. Сатира и ода – в поэзии. Декабристы писали песни: 
Александр Бестужев, Рылеев писали агитационные песни. Катенин писал гимны. Рылеев писал думы. 
Таким образом, декабристы ввели в русскую литературу новые жанры, обновили многие жанры: 
гимн и ода – присущи классицистической поэзии. Жанры выражали содержание поэзии декабристов, 
их идеи долга, высокого служения Отечеству, жертвенности во имя свободы. Поэты-декабристы 
создавали новое, опираясь на старые жанры из классицистической поэзии. Вместе с тем ода у 
декабристов звучала иначе, чем у Державина. Рылеевская ода и сатира иная, отличная от 
державинской оды. Декабристы внесли свое, свою страсть, настроение, свои устремления, поэтому 
они – романтики. Темы декабристской поэзии связаны с их новыми программами: поэт – защитник 
прав человека, защитник свободы, лицо, независимое от трона. Тема поэта-пророка была подхвачена 
и развита Пушкиным именно от декабристской поэзии. Тема свободы в творчестве декабристов 
звучала как тема политическая, а не просто как тема нравственная. Декабристы создали особый 
поэтический словарь, особые поэтические сигналы, которые наполняли текст особым политическим 
смыслом. Тот исторический материал, который привлекали поэты-декабристы, звучал современно. 
Декабристы, привлекая имена героев французской революции, тем самым как бы приближали этот 
миг, столь долгожданный. Политический словарь поэзии декабристов наполнялся особым смыслом: 
например, со словом «высокий» («высоких дум», т.е. революционных, «высоких» страстей): «И дум 
высокое стремленье…». Декабристы одной из проблем своего творчества сделали проблему 
героического национального характера, доблестного, мужественного. Одна из ведущих проблем 

---

42
декабристской поэзии – проблема национального характера, такой характер декабристы искали в 
истории. Например, Новгородская республика – декабристы искали примеры вольницы в русской 
истории. Тема свободного Новгорода становится одной из ведущих в поэзии декабристов. Тема 
Новгорода – тема революции, свободомыслия. Интерес к истории не только должен был 
воспроизвести историю в реалиях, история привлекала своей героической стороной. 
Поэты-декабристы были романтиками так же, как и Жуковский, но романтизм их был иного 
склада и направления. Романтическое восприятие мира в поэзии декабристов выглядело как 
отрицание конкретной социальной действительности, конкретного общественного порядка. 
Отрицание декабристов, в отличие от Жуковского, было революционным отрицанием. Декабристы 
являлись романтиками и в своем искусстве, и в жизни, и в политике. Сама деятельность их, 
одушевленная высокими идеалами, носила на себе все черты романтизма. Их трагическое 
одиночество, их заведомая обреченность, их подвижничество и посмертная слава – все это делало их 
подлинно романтическими героями. Многие из декабристов были романтическими поэтами. У 
декабристов-поэтов жизнь и поэзия были неразделимы.
Среди поэтов-декабристов особенно известны имена К.Рылеева, В.Кюхельбекера, 
А.Одоевского. Их многое связывало в жизни, и их поэзия, при всем индивидуальном отличии, имеет 
в себе черты сходства. Это была поэзия возвышенных мыслей и чувствований, поэзия гражданского 
служения. Учить времена и народы – такова задача, которую ставили перед своей поэзией поэты-
декабристы. Романтическая поэзия декабристов носила отчетливо выраженный просветительский 
характер. Она представляла собой качественно иное явление, нежели романтическая поэзия в Европе. 
У поэтов-декабристов просветительские тенденции проявляются неизмеримо сильнее, чем у 
Жуковского, и им свойствен политический характер.
Кондратий Рылеев 
Первым стихотворением Рылеева, которое принесло ему известность и славу, была сатира «К 
временщику». Сатира была написана в 1820 году. Н.Бестужев писал о сатире Рылеева: «Это был 
первый удар, нанесенный Рылеевым самовластью». Сатира Рылеева, в которой современники сразу 
узнавали главного ее адресата – министра Аракчеева, была наполнена гнева и обличения: 
Надменный временщик, и подлый, и коварный, 
Монарха хитрый льстец и друг неблагодарный, 
Неистовый тиран родной страны своей…
Написав сатиру, Рылеев ожидал ареста. Декабристское слово и дело здесь соединились. 
Сатира свидетельствует о мужестве поэта. Сам же поэт становится властителем дум. 
«К временщику» - произведение высокого ораторского жанра, архаические тенденции 
проявляются не только в жанровом своеобразии, но и в языке сатиры: «взирать», «дерзаешь», «взор», 
«ярый» и т.д. Рылеев не случайно пользуется архаизмами: слово должно «пронзать» сердце и душу, 
слово должно заставить ужаснуться картине окружающего рабства. Архаические языковые 
тенденции вообще характерны для декабристов, которые очень дорожили внебытовым, высоким 
звучанием архаического слова. Показательно, что пренебрежение старинными элементами в языке 
поэт-декабрист Кюхельбекер воспринимал как серьезный недостаток современной ему литературы.
Сатира Рылеева «К временщику» представляет собой произведение «открытого» типа – 
разговор прямой, стихотворение наполнено гражданским пафосом. В значительной мере это и 
приближает стихотворение к произведениям ораторского жанра. Романтизм декабристов был 
просветительского и классицистического толка. Не случайно одним из литературных учителей 
декабристов, и Рылеева, в частности, был поэт Державин.
Ода Рылеева «А.П.Ермолову» (1821г.) звучит по-державински: 
Наперсник Марса и Паллады! 
Надежда сограждан, России верный сын, 
Ермолов!… 
… Тебя все ратники, тебя победы ждут… 
Последние слова оды для читателя декабристского умонастроения имели особый смысл, они 
воспринимались не только в контексте самой оды, но и в современном, очень злободневном 
контексте: декабристы возлагали на Ермолова надежды и упования. В соответствии с этими 

---

43
упованиями и прочитывались финальные слова оды Рылеева. Сходство с Державиным у Рылеева, 
разумеется, не было абсолютным, державинский характер имела стилистика оды, но не ее 
направленность и звучание. Рылеев многому учился у Державина, но путь, которым он шел в поэзии, 
даже в ранний период творчества, был особенным.
В 1823 году Рылеев пишет оду «Видение». В ней иные мотивы, иной адресат, нежели в оде, 
посвященной Ермолову, однако оба произведения похожи своим направлением, внутренним 
пафосом. Ода «Видение» была написана ко дню рождения великого князя Александра Николаевича, 
но в отношении к содержанию стихотворения это лишь внешний факт. Истинный смысл 
стихотворения – поучение, урок царям. Это урок царям, преподанный человеком внутренне 
свободным, независимым, урок, преподанный поэтом-гражданином: 
Твой век иная ждет судьбина, 
Иные ждут тебя дела… 
Уже воспрянул дух свободы 
Против насильственных властей… 
Быть может, отрок мой, корона 
Тебе назначена творцом; 
Люби народ, чти власть закона,
Учись заране быть царем. 
Твой долг благотворить народу,
Его любви в делах искать… 
В оде «Видение» заключена политическая программа: в ней наставление властителям, как 
должно управлять страной, на каких принципах основывать власть. В соответствии с общими 
воззрениями декабристов важное место занимает тема просвещения: «будь просвещенья 
покровитель, оно надежный друг властей». «Видение» написано в развитие ломоносовских и 
державинских одических традиций, но с усилением социального и политического аспекта, в ней 
появляются отчетливо выраженные демократические и свободолюбивые идеи. В творчестве Рылеева 
происходит обновление одического жанра, при этом жанр обновляется не только за счет содержания, 
но и внешним образом. В 1823 году Рылеев создает оду «Гражданское мужество», здесь он 
отказывается от привычного для этого жанра обращения к высоким лицам. Слава в стихотворении 
звучит не тому или иному историческому лицу, а гражданским добродетелям: 
…
Но подвиг воина гигантский 
И стыд сраженных им врагов 
В суде ума, в суде веков – 
Ничто пред доблестью гражданской.
Ода «Гражданское мужество» носит программный характер. 
В 1824 году Рылеев пишет стихотворение «На смерть Байрона». Байрон – поэт, во многом 
близкий Рылееву: близкий своим вольнолюбием, темпераментом и мужеством борца. Стихотворение, 
посвященное Байрону, - это хвала и слава не только поэту, а гражданским доблестям, свободе, борьбе 
за свободу. Сквозная, ведущая, «программная» тема всей поэзии Рылеева – тема свободы и славы 
гражданской – является ведущей и главной в этом стихотворении:
Царица гордая морей! 
Гордись не силою гигантской,
Но прочной славою гражданской 
И доблестью своих детей.
В стихотворении «На смерть Байрона» Рылеев не просто высказывает свои мысли, но и по 
обыкновению всех поэтов-декабристов «учит времена и народы». Стихотворение Рылеева 
синтезирует различные жанровые формы: это одновременно и элегия, соответствующая случаю (на 
смерть Байрона), и ода в ее характерной для Рылеева разновидности, заключающая в себе идеи и 
уроки общего значения.
Рылеев писал и просто элегии. В жанре «чистой» элегии созданы стихотворения 
«Воспоминания» (1823), «Стансы» (1824), «Элегии» (1824, 1825). В этих стихотворениях – 
сентиментально-романтическая образность и стилистика, романтические мотивы: «сладостные 

---

44
мечты», «безумство юных дней», «тоска и суеты», «пылкая юность», «горький жребий одиночества» 
в кругу людей, мир печальный, как «угрюмая могила». В этих стихотворениях Рылеев близок не 
Державину, а Жуковскому. Рылеев одновременно ученик Державина и Жуковского. В 1821 году в 
«послании к Гнедичу» Рылеев называл Жуковского «любимым Феба сыном» и «сокровищ языка 
счастливым властелином». В творчестве Рылеева оказываются органически связанными 
гражданственно-одическое и элегические направления. Применительно к эпохе, в которую жил 
Рылеев, это вполне закономерно. Классическое и романтическое начала в равной мере представлены 
в стихотворении «Я ль буду в роковое время…», здесь звучат мотивы гражданской оды и 
романтической элегии: 
Я ль буду в роковое время 
Позорить гражданина сан 
И подражать тебе, изнеженное племя 
Переродившихся славян?
Стихотворение Рылеева – глубоко лирическая, личная исповедь-раздумье, построенная на 
сугубо романтической антитезе высокого героя, поэтического «я», и «изнеженного племени 
переродившихся славян»; это и призыв, и воззвание, и ораторское слово, обращенное к 
современникам. У Рылеева не просто сочетаются в его произведениях классицистические и 
романтические начала – он создает, благодаря такому сочетанию, новый, оригинальный жанр в 
русской поэзии. Традиции этого жанра можно встретить и у Веневитинова, и у Лермонтова, и у 
Некрасова.
Рылеев создает цикл «дум», где обращается к героическим страницам истории. Пушкин, 
признавая Рылеева в 1823-1825 гг. своим литературным соперником, будет находить у него 
удивительные страницы. Рылеев писал думы в течение 1821-1823 годов. В 1825 году вышел 
отдельный сборник, включающий 21 думу. В сознании Рылеева думы как жанр были сродни 
народным песням-сказкам. Рылеева как поэта-романтика это не могло не привлекать: романтикам 
свойственно тяготение к народной поэзии и к «родным истокам». Романтический характер носило и 
обращение Рылеева в думах к историческому материалу. Думы Рылеева должны были дать 
представление о ходе русской истории и о ее славных героях. Нельзя не заметить, что думы Рылеева 
– и это тоже соответствовало авторскому замыслу – думы дают представление прежде всего о 
революционных убеждениях Рылеева. Думы Рылеева содержат в себе декабристские понятия об 
общественной нравственности и декабристскую программу просвещения: всем своим пафосом они 
направлены против невежества и деспотизма. В думах Рылеева все осязаемо. Герои дум – люди из 
разных исторических эпох, но одного характера, жизни свои они отдают служению Отечеству. У 
Рылеева есть дума «Олег Вещий», у Пушкина – «Песнь о Вещем Олеге». Дума Рылеева строится на 
летописном материале. Для Пушкина необходимо было проникнуть в ту историческую эпоху, а 
Рылееву необходимо было внести в ту историческую эпоху свою страсть, свою политическую мысль. 
События, связанные с жизнью Олега, излагаются в думе в том же порядке и те же самые, что и в 
летописи, но тон и глубинное содержание рассказа далеко не летописные. В думе «Олег Вещий» и 
стих звучит современно, отнюдь не архаически, и еще более современно звучат некоторые слова и 
мотивы. Голос гражданина, непосредственный авторский голос, то и дело вторгается в историческое 
повествование. Авторское, лирическое начало в рылеевских думах оказывается неизмеримо сильнее 
начала эпического. Думы Рылеева несут в себе революционно-просветительские начала, герои дум 
служат рупором авторских идей. Дмитрий Самозванец в одноименной думе «Дмитрий Самозванец» 
говорит в стиле рылеевских гражданских уроков: 
Для тирана нет спасенья: 
Друг ему – один кинжал!