Некрономикон

IV
Однако я дальше продолжал вести кропотливые записи сновидений,
которые так густо и осязаемо теснились вокруг меня. Подобные записи,
рассуждал я, представляют неподдельную ценность как психологический
документ. Обрывочные видения все еще походили, проклятым образом, на
воспоминания, но я сопротивлялся сему ощущению с немалой долей
успеха.
В записях я трактовал химеры как реально виденное, но во все
остальные минуты отмахивался от них как от возможных тенет всенощных
иллюзий. Я никогда не затрагивал подобных предметов в обыденных
разговорах, но слушок просочился, как тому и положено, и каких только
пересудов не вызвал, касательно моего душевного здоровья. Забавно
помыслить, что эти пересуды ходили только среди обывателей, не встретив
поборников среди врачей или психологов.
Я упомяну здесь лишь о нескольких из моих визий после 1914 года,
поскольку в распоряжении серьезного исследования есть более полные
сообщения и отчеты. Очевидно, что со временем странное торможение
несколько пошло на убыль, ибо мои видения обрели куда больший простор.
Ничем иным, однако, кроме разрозненных фрагментов без видимой четкой
мотивации, они так и не стали.
Казалось, в снах я раз от разу скитался все свободней. Через
множество удивительных зданий из камня я прошествовал, перебираясь из
одного в другое левиафановскими коридорами. Иногда, на самом нижнем
уровне, мне попадались те гигантские, запечатанные железами люки, от
которых исходила сильная эманация страха и заповеданности.
Я видел огромные мозаичные пруды и целые залы удивительных и
необъяснимых приспособлений мириад сортов. И колоссальные пещеры с
изощренными механизмами, абсолютно чуждые моему пониманию и по
своему назначению, и по внешнему виду; производимый ими звук стал мне
внятен лишь после долгих лет сновидчества. К сему можно заметить, что
зрение и слух — единственные дары чувств, которыми когда-либо я
пользовался в мире видений.
Сущий ужас начался в мае 1914 года, когда я впервые увидел живых
существ. Это случилось раньше, чем в моих штудиях мне открылось то,
чего — беря во внимание истории болезни и мифы — следовало ожидать.

---

По мере того как ментальные барьеры рушились, в разных местах — в
зданиях и на улицах — я стал прозревать огромные скопления
разреженного пара.
Неотвратимо они обретали отчетливость и плотность, пока наконец с
пугающей легкостью я не смог проследить их чудовищных очертаний. Это
были, мне чудилось, громадные радужно-переливчатые конусы, около
десяти футов высотой и десяти шириной у основания, из какой-то
складчатой, чешуйчатой субстанции. Из вершины выдавались четыре
гибкие округлые конечности, каждая в фут толщиной и такие же
складчатые, как и сами конусы.
Иногда эти члены сокращались почти до полного исчезновения,
иногда же растягивались на любое расстояние в пределах десяти футов. На
концах двух из них имелись огромные когти, или клещи. На третьем было
три красных, с раструбом, отростка. Четвертый заканчивался неправильной
формы желтоватой сферой около двух футов в диаметре и с тремя
огромными темными глазницами, расположенными по центральной
окружности.
Голову эту венчали четыре тонких серых стебля с напоминающими
чашечку цветка отростками, из-под нижней же ее части свисали восемь
зеленоватых антенн, или щупалец. Широкое основание самого конуса
обрамлялось похожей на резину серой субстанцией, которая и перемещала
весь корпус, сокращаясь и растягиваясь.
Их действия, хотя и безобидные, ужаснули меня даже более, чем их
внешность, ибо дурнота разбирает от вида чудовищных штуковин,
занимающихся тем, что лишь человеческому существу пристало.
Штуковины эти толково двигались по громадным комнатам, доставая с
полок книги, перенося их на огромные столы или