учащихся.
— Я ответил, что шесть месяцев, — сказал Генка.
— Вот и не правильно, — сказал Миша, — год.
— Нет, шесть месяцев! — настаивал Генка. — Я
так ответил, и председатель сказал, что
правильно.
— Как же так, — недоумевал Миша, — я сам читал устав.
Вызвали Мишу. Он вошел в большую комнату. За одним из столов заседала комиссия. Сбоку
сидел Коля Севостьянов. Миша робко сел на стул и ждал вопросов.
Председатель, молоденький белобрысый паренек в косоворотке и кожаной куртке, торопливо
прочел Мишину анкету, поминутно вставляя слово “так”: “Поляков — так, Михаил Григорьевич — так;
учащийся — так…”
— Это
наш актив, — отрекомендовал Коля Севостьянов, — вожатый звена и член учкома.
— Ты своих не хвали, — отрезал председатель, — сами разберемся.
Миша ответил на все вопросы.
Последним был вопрос о кандидатском стаже.
Миша знал, что год, но Генка… И он нерешительно сказал:
— Шесть месяцев…
— Не правильно, — сказал председатель, — год. Ладно, иди.
Из райкома ребята поехали к Свиридову, вызвавшему их на десять часов утра. Всю дорогу Миша
и Слава ругали Генку. Слава тоже не правильно ответил.
— Теперь начинай все сначала, — говорил Миша, — всех примут, а нас нет. Позор на всю школу!
— Зато у него большие успехи по конькам! — сказал Слава. — Целые дни пропадает на катке,
даже газеты в руки не берет.
Генка молчал и только яростно дышал на замерзшее стекло трамвая.
Однако молчание ему не
помогало. Друзья продолжали его бранить и, самое обидное, говорили о нем в третьем лице, даже не
обращались к нему.
— У нас все в порядке, — передразнил Миша Генку, — знай наших! Мы сами-с усами, лаптем щи
хлебаем.
— Шапками закидаем, — добавил Слава.
— Он все о кладе мечтает, — не унимался Миша, — все клад и клад… Какой кладовщик нашелся!
— Он в миллионеры метит, — добавил Слава, но более мягко. Ему стало жаль Генку.
Они доехали до большого здания на Петровке, где внизу их ожидал
пропуск в комнату номер
двести три, к товарищу Свиридову.
— Что же вы, друзья, опаздываете? — спросил Свиридов, когда они явились.
— В райкоме задержались, на приемной комиссии.
— Ого! — Свиридов поднял брови. — Поздравляю молодых комсомольцев.
Мальчики вздохнули.
— Что случилось? — спросил Свиридов.
— Провалились, — сказал Миша.
— Провалились? — удивился Свиридов. — На чем?
— На вопросе о кандидатском стаже.
— Это я виноват, — угрюмо произнес Генка.
— А на остальные вопросы как ответили?
— Как будто правильно.
— Что же вы горюете? — рассмеялся Свиридов. — Из-за одного не правильного ответа вам не
откажут. Так что не огорчайтесь… А теперь, ребята, приступим к делу. Слушайте меня внимательно.
Никитский упорно именует себя Сергеем Ивановичем Никольским. При этом он ссылается на ряд
свидетелей, в том числе и на Филина, — Свиридов усмехнулся. — Хотя после пропажи ножен они все
передрались:
Филин сваливает на филателиста, филателист — на Филина. Между прочим, — он
посмотрел на ребят, — свой склад они заблаговременно ликвидировали: видимо, их кто-то спугнул.
Мальчики молча уставились в пол.
— Да, — повторил Свиридов, — кто-то их спугнул. А сейчас будет очная ставка между каждым из
вас и Никитским. Вы должны рассказать все, что знаете. На все вопросы отвечайте честно, так, как оно
было на самом деле, ничего не выдумывая. Теперь идите в соседнюю комнату и ждите.
Когда надо
будет, вас вызовут. Да… — Свиридов вынул из ящика кортик и протянул его Мише:
— Когда я спрошу, из-за чего Никитский убил Терентьева, ты, Поляков, предъявишь кортик.
Do'stlaringiz bilan baham: