Книга II. Муад-диб

«Я не должен бояться. Страх убивает разум. Страх — это малая смерть. Он способен
погубить все. Я встречаю мой страх лицом к лицу. Пусть он пройдет надо мной. Пусть он
пройдет сквозь меня. Когда он пройдет, я обернусь и прослежу его путь внутренним взором.
Там, где был страх, не будет ничего. Останусь только я».
Он почувствовал, что к нему вернулось спокойствие и сказал:
— Что ж, старуха, давай начнем.
— Старуха! — сердито каркнула она. — Ты смел, ничего не скажешь. Ну, теперь
посмотрим, господин смельчак. — Она наклонилась к нему и заговорила почти шепотом. —
Твоей руке, в коробке, будет больно. Больно! Но если ты ее вытащишь, я коснусь твоей шеи гом-
джаббаром. Смерть быстрая, как топор палача. Вынь руку — и сразу гом-джаббар! Понял?
— Что в коробке?
— Боль.
Он почувствовал, что покалывание в руке стало острее, и плотно сжал губы. 
Почему это
называется испытанием? Непонятно. 
Покалывание превратилось в зуд.
— Тебе приходилось слышать о животных, которые отгрызают себе лапу, чтобы вырваться
из капкана? Так ведут себя животные. Человек остается в ловушке, дожидается охотника и
убивает его, чтобы избавить от опасности своих соплеменников.
Зуд перешел в легкое жжение.
— Зачем ты это делаешь? — раздраженно спросил Поль.
— Чтобы определить, Человек ты или нет. Помалкивай.
По мере того как жжение в правой руке усиливалось, Поль все крепче сжимал левую руку в
кулак. Оно нарастало медленно: горячо, еще горячее, еще… Он чувствовал, как ногти левой
руки впиваются в ладонь. Он попытался расслабить пальцы пылающей правой руки, но не смог
даже пошевелить ими.
— Жжет, — прошептал он.
— Молчи!
Боль дергала руку. На лбу выступил пот. Каждая клеточка кожи, казалось, молила
выдернуть руку из огненной ямы, но… гом-джаббар. Не поворачивая головы, он скосил глаза,
пытаясь увидеть эту ужасную иголку у своей шеи. Услышал свое собственное судорожное
дыхание, захотел выровнять его, но не смог.
Больно!
Весь мир сжался. В нем осталась только пылающая рука и старушечье лицо в нескольких
сантиметрах от его собственного.
Губы так ссохлись, что он с трудом разлепил их.
Горит! Как горит!
Ему казалось, будто он чувствует, как сползает клочьями кожа, как кусками отваливается

---

мясо и остаются одни обгорелые кости.
И вдруг все!
Боль прекратилась, словно по щелчку выключателя.
Поль почувствовал, как дрожит измученная рука. Он был весь мокрый от пота.
— Довольно, — пробормотала старуха. — Кул вахад! Ни один из рожденных женщиной
еще никогда не выдерживал такого. Н-да. Я бы, пожалуй, предпочла, чтобы ты сдался. — Она
отклонилась назад, отводя гом-джаббар от его шеи — Вынь руку из ящичка, маленький Человек,
и посмотри на нее.
Он подавил дрожь и уставился в бархатную черноту, куда добровольно засунул
собственную руку. Память о боли осталась в каждом движении. Рассудок подсказывал, что из
коробки появится обгорелый обрубок.
— Ну!
Он выдернул руку и изумленно уставился на нее. Ничего. Никакого следа от ожога. Он
приблизил к глазам ладонь, повернул, сжал и разжал пальцы.
— Боль вызывается косвенным нервным возбуждением, — пояснила старуха. — Не можем
же мы изувечить предполагаемого Человека. Хотя найдутся люди, которые много бы заплатили
за тайну этого ящика, — и ящичек снова исчез в складках платья.
— Но боль…
— Боль, — фыркнула она. — Человек может управлять любым нервом своего тела.
Поль почувствовал, как ноет левая рука, разжал стиснутые пальцы и посмотрел на четыре
кровоточащих ранки — там, где ногти впивались в ладонь. Он уронил руку и взглянул на
старуху.
— С моей матерью делали то же самое?
— Тебе никогда не приходилось просеивать песок сквозь сито?
Внезапная перемена темы заставила его насторожиться. 
Песок сквозь сито? 
Он кивнул.
— Бен-Джессерит просеивает людей, чтобы найти Человека.
Он поднял правую кисть, вспоминая о перенесенной боли.
— И это все, что для этого нужно? Только боль?
— Я наблюдала за тобой, малыш. Боль — внешняя сторона испытания. Твоя мать
рассказывала тебе, как мы умеем наблюдать. Я видела в тебе следы ее выучки. Испытание
состоит в том, чтобы загнать человека в угол и изучать его поведение.
В голосе старухи звучала такая уверенность, что он сказал:
— Да. Это так.
Старуха в упор уставилась на него. 
Он чувствует истину! Неужели тот самый?
Возможно 
ли 
это? 
Она подавила волнение, напомнив себе: 
Надежда притупляет
наблюдательность.
— Ты различаешь, когда люди сами верят в то, что они говорят, а когда — нет? — спросила
она.
— Различаю.
Его интонация в дополнение к тому, что она уже видела, убедила ее. Изучив ее достаточно,
Преподобная Мать сочла себя вправе сказать:
— Вполне возможно, что ты Квизац Хадерак. Присядь у моих ног, маленький брат.
— Я лучше постою.
— Было время, когда твоя мать сидела у меня в ногах.
— Я — не моя мать.
— Похоже, ты нас недолюбливаешь? — она посмотрела на дверь и позвала:
— Джессика!

---

Дверь распахнулась. Джессика встревоженно заглянула в комнату. Увидев Поля, она сразу
успокоилась и позволила себе слегка улыбнуться.
— Джессика, ты наконец перестала меня ненавидеть? — спросила старуха.
— Я люблю и ненавижу вас одновременно, — ответила Джессика. — Ненависть — из-за
боли. Я так и не смогла забыть о ней. А любовь —…
— Главное уже сказано, — оборвала ее старуха, но голос ее стал почти мягким. — Теперь
ты можешь войти, только стой молча.
Джессика вошла в комнату, закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной. 
Мой сын
жив, 
думала она. 
Мой сын жив и… он Человек. Я знала это… но… он жив. Теперь я тоже
смогу жить. 
Она ощущала спиной тяжелую и прочную дверь. Все в комнате казалось
необыкновенным, все поражало ее.
Мой сын жив!
Поль посмотрел на мать. 
Она сказала правду. 
Ему захотелось остаться одному, чтобы
хорошенько все обдумать, но он знал, что не может уйти, пока его не отпустят. Старуха обрела
власть над ним. 
Они говорят правду. 
Его мать прошла такое же испытание. За этим скрывается
какой-то чудовищный умысел… и боль, и страх были именно 
чудовищными. 
Он угадывал этот
их умысел: они играют против всех. Здесь у них своя собственная выгода. Поль почувствовал,
что его тоже втянули в игру. Но конечная цель игры была ему пока неизвестна.
— Когда-нибудь, малыш, — сказала старуха, — ты, может, будешь так же стоять под
дверью. Для этого тоже нужно силы.
Поль опустил глаза на руку, ту, что прошла через боль, потом посмотрел на Преподобную
Мать. Ее голос звучал так, как ему еще никогда и ни у кого не доводилось слышать. Слова были
огранены словно алмазы. Каждое из них переливалось внутри себя. Он чувствовал, что на любой
вопрос он получит такой ответ, который вознесет его из этого скучного, обыденного мира куда-
то очень высоко.
— А зачем вы проверяли меня на Человека?
— Чтобы ты стал свободным.
— Свободным?
— Когда-то давно люди понадеялись на машины, думая, что с их помощью смогут
сделаться свободными.
Но вместо этого машины помогли меньшинству поработить большинство.
— «Да не дерзнет никто создавать машину по образу и подобию человеческого разума», —
процитировал Поль.
— Правильно. — Преподобная Мать одобрительно кивнула. — Так сказано в Истории
Бутлерианского Джихада и Оранжевой Католической Книге. Но на самом деле в Оранжевой
Книге должно быть сказано: «Да не дерзнет никто создавать машину, 
подменяющую
человеческий разум». Ты когда-нибудь изучал вашего ментата?
— Суфир Хайват обучает 
меня.
— После Великого Восстания человечество отбросило свои костыли. Начал развиваться
человеческий 
мозг. Появились школы, где стали использовать 
человеческие 
способности.
— Бен-Джессерит?
— Да. Из всех древних школ сейчас сохранились две: Бен-Джессерит и Космическая
Гильдия. Гильдия занимается почти исключительно математикой. У нас, в Бен-Джессерите,
немного другие задачи.
— Политика, — сказал Поль.
— Кул вахад! — старуха бросила свирепый взгляд на Джессику.
— Я ему ничего не говорила, Ваше Преподобие, — отозвалась та.

---

Преподобная Мать снова обратилась к Полю:
— Ты сделал правильный вывод, хотя у тебя не было почти никаких исходных данных.
Конечно, политика. Те, кто создавал Бен-Джессерит, понимали, что через всю человеческую
историю должна проходить нить преемственности. Они видели, что это не получится, если не