Книга II. Муад-диб

разделить человечество на два стада: одно — стадо людей, а другое — животных. Для
сохранения чистоты породы.
Ее слова внезапно перестали сверкать бриллиантовым блеском. Поль уловил это чутьем,
которое его мать называла 
инстинктом истины. 
И вовсе необязательно, что старуха его нарочно
обманывала. Очевидно, она сама верила тому, что говорила. Но подлинные причины лежали
глубже.
— А почему мне мама рассказывала, будто многие выпускницы Бен-Джессерита не знают
своих родителей?
— Все генетические линии хранятся в наших архивах. Твоя мать знает, что, если она вышла
из Бен-Джессерита, значит, она из 
того 
стада.
— Тогда почему ей запрещается знать, кто ее родители?
— Некоторые знают… Но большинство — нет. Например, нам могло бы понадобиться
скрестить ее с близким родственником, чтобы получить необходимую доминанту в
генетическом коде. Мало ли какие у нас возникнут соображения!
И снова его инстинкт правды почувствовал неладное. Поль сказал:
— Вы слишком много на себя взяли.
Преподобная Мать недоуменно посмотрела на него: 
Он, кажется, нас критикует?
— Да, мы несем тяжелую ношу, — сказала она вслух.
Поль почувствовал, что он все больше и больше приходит в себя после испытания. Стараясь
глядеть на нее спокойно, он спросил:
— Вы сказали, что я, возможно… Квизац Хадерак. Это что, говорящий гом-джаббар?
— Поль, — воскликнула Джессика, — в каком тоне ты…
— Оставь нас, Джессика, — перебила ее старуха. — Скажи мне, малыш, что тебе известно
о наркотике — возбудителе Истины?
— Его принимают Императорские Судьи, он развивает способность распознавать ложь. Так
говорила мне мама.
— Ты когда-нибудь видел Судью Истины в состоянии транса?
Поль покачал головой:
— Нет.
— Этот наркотик — опасная вещь. Но он развивает внутреннее зрение. Когда Судья
Истины принимает его, он заглядывает в очень далекие уголки своей памяти, точнее — памяти
своего тела. 
Мы можем ходить по коридорам прошлого… но только по тем коридорам, куда
есть вход женщинам, — в ее голосе звучала грусть. — Но есть место, скрытое от глаз всех Судей
Истины. Это нас беспокоит, даже страшит. Предание гласит, что однажды придет Человек,
мужчина, который с помощью нашего наркотика получит дар внутреннего зрения. Он-то и
увидит то, чего нам не дано…
— Это и есть ваш Квизац Хадерак?
— Да, Квизац Хадерак — тот, кто может быть во многих местах сразу. Многие пробовали
принимать возбудитель Истины, очень многие, но все безуспешно.
— Пробовали, и ни у кого не получалось?
— Увы, — она покачала головой. — Пробовали и умирали.

---

~ ~ ~ 
Пытаться узнать Муад-Диба, не зная ничего о его смертельных
врагах, Харконненах, это все равно что пытаться увидеть правду,
ничего не зная о лжи, или увидеть свет, не представляя, что такое
тьма. Это невозможно.
Принцесса Ирулан, «Жизнеописание Муад-Диба».
Частично скрытый тонкой завесой рельефный глобус быстро вертелся, подталкиваемый
унизанной кольцами пухлой рукой. Он крепился на причудливой фигурной подставке к одной
из стен комнаты без окон. Остальные стены были сплошь заставлены стеллажами со свитками,
книгофильмами, кассетами и бобинами. Комната освещалась большими золотыми шарами,
висевшими в поплавковых полях.
Посередине стоял овальный стол с розовато-зеленой крышкой из окаменелого элаккового
дерева. Вокруг него располагались кресла, два из которых были заняты. В одном сидел
темноволосый юноша лет шестнадцати — круглолицый, с угрюмым взглядом. Во втором
расположился стройный невысокий мужчина с женоподобным лицом.
Оба, мужчина и юноша, смотрели на глобус и на вращавшего его человека, наполовину
скрытого за занавеской.
Оттуда прозвучал короткий смешок, и низкий голос пророкотал:
— Вот она, Питтер, самая большая ловушка, в которую когда-либо попадались люди. И
герцог Лето направляется прямо сюда! Чувствуете, сколь грандиозно то, что делаю я, барон
Владимир Харконнен!
— Вне всякого сомнения, барон, — отозвался мужчина. Он говорил сладким, мелодичным
тенором.
Пухлая рука опустилась, и глобус остановился. Теперь все взгляды устремились на его
поверхность. Это был экземпляр, выполненный специально для императорских сборщиков
налогов и губернаторов планет. На нем стояло клеймо императорских мастерских. Параллели и
меридианы были изготовлены из тончайшей платиновой проволоки, а полюса выложены
сверкающими бриллиантами.
Теперь пухлая рука скользила по рельефной поверхности.
— Извольте взглянуть, — пророкотал бас, — смотри, Питтер, и ты, мой дорогой Фейд-Рота,
от шестидесяти градусов северной широты до семидесяти южной идут эти изящные волны.
Обратите внимание на их цвет — правда, похоже на сладкую карамельку? И нигде ничего
синего — ни рек, ни озер, ни морей. Эти милые полярные шапки слишком малы. Разве можно
такое 
местечко 
с 
чем-нибудь 
спутать? 
Аракис! 
Единственный 
и 
неповторимый.
Исключительное место для нанесения решающего удара.
Питтер чуть заметно улыбнулся.
— А с другой стороны, барон: Падишах-Император считает, что отобрал у вас планету
пряностей и подарил ее герцогу Лето. Как остроумно!
— Чушь! — рявкнул барон. — Ты говоришь так, чтобы сбить с толку молодого Фейд-Роту.
Не надо морочить голову моему племяннику, ни к чему.
Угрюмый юноша шевельнулся в кресле, разглаживая морщинку на черном трико. Он
выпрямился, и в эту минуту в дверь за его спиной постучали.
Питтер сорвался с места, подскочил к двери, приоткрыл ее ровно на столько, чтобы можно

---

было просунуть скрученное в трубку послание. Потом закрыл дверь, развернул письмо и быстро
пробежал его глазами. Усмехнулся. Еще раз усмехнулся.
— Ну? — требовательно спросил барон.
— Пришел ответ от нашего дорогого глупца, барон.
— Когда, интересно, Атрейдсы упускали случай сделать красивый жест! И что же он
пишет?
— Он просто грубиян, барон. Называет вас «Харконнен» — ни «дражайший кузен», ни
титула, ничего.
— Харконнен — славное имя, — в голосе барона послышалось нетерпение. — Что же
пишет наш дорогой Лето?
— Он пишет: «Ваше предложение о встрече не принимается. Всем известно, что вы
способны на любое предательство, в чем я сам неоднократно убеждался».
— Дальше, — потребовал барон.
— Дальше: «Слово „кровомщение“ еще не забыто в Империи». И подпись: «Лето, герцог
Аракиса». — Питтер расхохотался. — Аракиса! Ох, не могу! Это уж чересчур.
— Успокойся, Питтер, — сказал барон, и смех оборвался, будто его выключили. — Значит,
кровомщение? — переспросил он. — Попросту говоря, око за око. Герцог пользуется этим
старым добрым словом, чтобы показать мне, сколь решительно он настроен.
— Вы предлагали мир, — Питтер усмехнулся. — Формальности соблюдены,
— Для ментата ты слишком много болтаешь, — оборвал его Харконнен, а про себя
подумал: