Книга II. Муад-диб

Подношение с праздника рождения, 
подумала Джессика.
Она взяла чашку и отхлебнула кофе, улыбнувшись про себя. 
В каком другом обществе
нашей Вселенной человек моего положения мог бы принять напиток неизвестно из чьих рук и

---

при этом ничего не бояться? Правда, я могла бы изменить формулу любого яда еще до того,
как он успел повредить мне, но ведь подносивший кофе не знал об этом.
Она осушила чашку и почувствовала, как ее содержимое, вкусное и горячее, прибавило ей
сил.
И она снова подивилась — в каком другом обществе с ней бы обращались столь тактично и
бережно: человек появился только затем, чтобы поднести свой дар, и не стал докучать ей
излишними церемониями. В подношении чувствовались уважение и любовь и лишь крохотная
примесь страха.
И еще одно показалось ей любопытным: стоило ей только подумать о кофе, и он сразу же
появился. Она знала, что тут не было никакой телепатии. Это было тау — общее «я» всех
живущих в одном сиче, как бы компенсация за состояние легкого отравления пряной пищей,
которую они разделяли. Огромное население сича, конечно же, никогда не могло надеяться на
то просветление, которое давали пряности ей, оно просто не было ни выучено, ни подготовлено
для этого. Мозг простых людей отвергал все, что не мог представить или понять. Тем не менее
они обладали способностью чувствовать и реагировать как единый организм.
Мысль о случайном совпадении никогда не могла прийти им в голову.
Прошел ли Поль испытание в песках или нет? 
спросила она себя. 
Он способный мальчик, но
даже с самым способным может случиться что-нибудь непредвиденное.
Ожидание.
Это ужасно. Ждать можно долго, но наступает момент, когда ты уже не в силах
справляться с ужасом ожидания.
С каким только ожиданием ни приходилось им сталкиваться!
Мы здесь уже больше двух лет, 
думала она, 
и пройдет еще по крайней мере вдвое больше,
прежде чем мы осмелимся помыслить об избавлении Аракиса от харконненского
ставленника — Мудира Нахья, Зверя-Раббана.
— Преподобная Мать?
Голос из-за портьер, закрывавших дверь в ее комнату, принадлежал Харе — женщине из
окружения Поля.
— Да, Хара.
Занавески раздвинулись, и Хара проскользнула внутрь. На ней были сандалии, какие
носили внутри сича; желтая ткань, обмотанная вокруг тела, оставляла руки обнаженными почти
до плеч. Черные волосы, разделенные на прямой пробор, маслянисто поблескивали и походили
на два крыла большого жука. Резкие, почти хищные черты выдавали озабоченность.
Вслед за Харой вошла Аля, девочка примерно двух лет.
Взглянув на дочь, Джессика, как всегда, подумала о ее сходстве с Полем в этом возрасте —
те же широко раскрытые глаза, серьезно отвечающие на ее вопрошающий взгляд, те же темные
волосы и жесткая линия рта. Но, несомненно, были и тонкие отличия, и именно они придавали
девочке так беспокоившую взрослых странность. Ребенок, почти младенец, вел себя со
спокойствием и собранностью, не свойственными ее возрасту. Взрослых потрясало, когда она
вдруг начинала смеяться при их разговорах, услышав тонкие намеки на отношения между
мужчиной и женщиной. Их потрясало, когда, прислушавшись к ее забавно шепелявым словам,
произносимым маленьким ротиком, они находили в них глубокий смысл, который мог исходить
только из жизненного опыта, никак невозможного у двухлетней крошки.
Хара, раздраженно вздохнув, опустилась на подушку и хмуро посмотрела на девочку.
— Аля, — поманила к себе дочь Джессика.
Та подошла, уселась на подушку возле матери и крепко взяла ее за руку. От
соприкосновения их тел тут же включилось общее сознание, которое возникло у них еще до

---

рождения Али. Речь шла не об общих мыслях, хотя, если они соприкасались в ту минуту, когда
Джессика изменяла пряный яд для какой-нибудь церемонии, случалось и такое. Это было нечто
большее — непосредственное восприятие другой живой искры, острое и пронзительное,
восприятие на уровне симпатической нервной системы, делавшее их в эмоциональном смысле
одним целым.
Джессика заговорила с Харой, следуя правилам обращения к человеку из окружения ее
сына:
— Субак уль кухар, Хара. В добром ли здравии встречает тебя эта ночь?
Соблюдая те же предписываемые традицией правила, та ответила:
— Субак ун нар. Я в добром здравии.
Слова прозвучали почти без всякого выражения. И Хара снова вздохнула.
Джессика почувствовала, что Алю это забавляет.
— Ганима моего брата дуется на меня, — прошепелявила девочка.
Джессика отметила слово, которое она употребила для Хары — ганима. На выразительном
языке вольнаибов оно обозначало «нечто, добытое в бою», а произнесенное с. определенной
интонацией еще и «непригодное больше для использования по своему первоначальному
назначению». Например, наконечник копья, который подвесили как украшение.
Хара окрысилась:
— Нечего меня оскорблять, дитя. Я знаю свое место.
— Что ты натворила на сей раз, Аля? — спросила Джессика.
За нее ответила Хара:
— Она не только отказалась сегодня играть с другими детьми, она вторглась туда…
— Я спряталась за занавесками и смотрела, как Субайя рожает ребеночка, — вмешалась
Аля. — Мальчика. Он так плакал, так плакал. Очень здоровые легкие. Когда он достаточно
выплакался…
— Она вылезла и прикоснулась к нему, — продолжила Хара. — И он сразу перестал
плакать. Всем известно, что вольнаиб, если он родился в сиче, должен выкричаться при
рождении, потому что больше ему уже никогда не разрешат кричать, чтобы не выдать нас во
время хаджа.
— Он достаточно выплакался. Я только хотела почувствовать его искру, его жизнь. Вот и
все. А когда он почувствовал меня, он не захотел больше плакать.
— Просто; среди людей опять пойдут разговоры, — сказала Хара.
— Мальчик Субайи здоров? — спросила Джессика. Она видела, что что-то глубоко
беспокоит Хару, и гадала, что бы это могло быть.
— Здоров так, как только может пожелать любая мать. Они знают, что Аля не причинила
ему вреда. Они даже почти не возражали против того, что она к нему прикоснулась. Он
угомонился и был совершенно счастлив. Но дело в том… — Хара пожала плечами.
— Дело в странности моей дочери, да? В том, что она говорит о вещах, которые ей не по
возрасту и о которых дети в ее годы знать не могут — о далеком прошлом.
— Откуда она может знать, каким был ребенок на Беле Тигойзе? — резко спросила Хара.
— Но он правда такой! Сын Субайи как две капли воды похож на мальчика, которого Мита
родила перед Расставанием.
— Аля! — воскликнула Джессика. — Я ведь тебя предупреждала.
— Но, мама, я сама видела, и это правда…
Джессика покачала головой, видя смятение на лице Хары.