Карты смысла. Архитектура верования

социалистической
идеологии, а в идеологии как тако-
вой. Она упрощенно делила мир на тех, кто мыслил и действовал правильно, и на тех, кто этого
не делал. Позволяла верующему прятаться от собственных недопустимых фантазий и жела-
ний. Эти выводы разрушили мои убеждения (даже саму веру в убеждения) и сорвали планы,
которые я строил, основываясь на них. Я уже не мог отличить хороших от плохих – не знал,
кого поддерживать, а с кем бороться. Такое положение дел оказалось весьма затруднительным
как с практической, так и с философской точки зрения. Я хотел стать юристом по корпора-
тивному праву – сдал вступительный экзамен в юридическую школу, два года посещал подго-
товительные курсы. Я хотел изучить пути моих врагов и начать политическую карьеру. Этот
план провалился. Мир явно не нуждался в очередном юристе, и я больше не считал, что знаю
достаточно, чтобы притворяться лидером.
Одновременно я разочаровался в политологии, хотя изначально ехал в колледж изучать
именно эту науку. Я выбрал ее, чтобы побольше узнать о структуре человеческих убеждений (и
по практическим, карьерным соображениям, о которых я уже рассказывал). На первом курсе
колледжа политология оставалась для меня очень интересной дисциплиной: я узнал основы
истории политической философии. Но когда я переехал в главный кампус Университета Аль-
берты, этот интерес пропал. Меня учили, что людьми движут рациональные силы, что их убеж-
дения и действия определяются экономическим давлением. Это объяснение казалось недоста-
точным. Я не мог поверить (и не верю до сих пор), что сырьевые товары, например природные
ресурсы, имеют внутреннюю и самоочевидную ценность. В отсутствие такой ценности стои-
мость вещей должна определяться социально или культурно (или даже индивидуально). Этот
акт определения казался мне 
нравственным
– он казался мне следствием философии нрав-
ственности, принятой обществом, культурой или личностью. То, что люди ценили экономиче-
ски, лишь отражало то, что они считали важным. То есть реальную мотивацию следует искать
в области ценности, нравственности. Преподаватели, с которыми я изучал политологию, этого
не понимали или не считали важным.
Мои изначально неглубокие религиозные убеждения исчезли еще в подростковом воз-
расте. Уверенность в социализме (то есть в политической утопии) растаяла, когда я понял, что
3
«Иногда смотрю я на кудрявого социалиста-интеллектуала, который носит пуловер, пишет социалистические трактаты
и цитирует Маркса, – и задаюсь вопросом, что, черт побери, им движет на самом деле. Трудно поверить, что это любовь,
особенно к рабочему классу, от которого он далек, как никто другой». [Orwell G. 
The road to Wigan Pier
. London, Penguin, 1981].

---

Д. Питерсон. «Карты смысла. Архитектура верования»
9
мир – это не просто обитель экономики. Вера в идеологию испарилась, когда я начал пони-
мать, что само отождествление по идейным принципам – вопрос непостижимый, поражаю-
щий своей глубиной. Я не мог принять теоретические объяснения, предлагаемые выбранной
мной областью науки. Никаких практических оснований двигаться дальше в первоначальном
направлении у меня также не было. Я отучился три года, получил степень бакалавра и поки-
нул университет. Мои убеждения, которые, пусть даже временно, упорядочивали хаос моего
существования, оказались ложными. Я больше ни в чем не видел смысла и пассивно плыл по
течению, не зная, что делать и что думать.
А что же другие? Существуют ли доказательства того, что кому-то удалось найти мало-
мальски приемлемое объяснение головоломных вопросов, с которыми я столкнулся? Привыч-
ные поступки и жизненная позиция моих друзей и членов семьи не предлагали никакого реше-
ния. Те, кого я хорошо знал, не отличались твердой целеустремленностью и не были всем
довольны. Их убеждения и образ жизни лишь маскировали частые сомнения и глубокое смя-
тение. А если взглянуть шире? Картина казалась еще тревожнее: весь мир словно погружался
в пучину безумия. Великие державы лихорадочно возводили ядерную махину с невообрази-
мыми разрушительными возможностями. Кто-то или что-то строил (или строило) ужасающие
планы. В чем причина? Вполне нормальные, хорошо устроившиеся в жизни люди как ни в чем
не бывало занимались повседневными делами. Их ничто не тревожило. Почему? Неужели они
просто не обращали внимания на происходящее вокруг? Неужели мне тоже было не до того?
Озабоченность общественно-политическим безумием и мировым злом, приглушенная
временным увлечением утопическим социализмом и партийными интригами, накрыла меня
с удвоенной силой. Непостижимая реальность холодной войны стремительно оккупировала
территорию моего сознания. Как все могло зайти так далеко?
История – как сумасшедший дом,
уж не понять, что стены, а что крыша.
Ты вскрыл тайник, прочел последний том,
но не заметил потайную нишу.
Уму непостижимо, как человечество могло допустить ядерную гонку: что окупало риск
уничтожения не только настоящего, но и прошлого, и будущего? 
Что могло хоть как-то
оправдать полное истребление всего сущего?
Ответа не было, но, по счастью, я открыл глаза на сам вопрос.
Я вернулся в университет и начал изучать психологию. Я стал посещать тюрьму строгого
режима на окраине города Эдмонтона под руководством внештатного преподавателя Универ-
ситета Альберты. Этот чудаковатый профессор оказывал психологическую помощь многочис-
ленным заключенным, осужденным за убийства, изнасилования и вооруженные нападения. Во
время своего первого визита я оказался в спортивном зале с силовыми тренажерами. На мне
были высокие кожаные сапоги и длинный шерстяной плащ с капюшоном, который я привез из
Португалии, фасона конца позапрошлого века. Сопровождавший меня психолог неожиданно
исчез, я остался в одиночестве. Вскоре меня окружила устрашающая группа крупных, нака-
чанных мужчин. Один из них особенно врезался мне в память. Он был очень мускулистым,
обнаженную грудь покрывали татуировки. От ключицы до пояса его тело рассекал ужасный
шрам. Возможно, он пережил операцию на открытом сердце. Или это был след от удара топо-
ром. В любом случае такое ранение убило бы менее сильного человека – кого-то вроде меня.
Кое-кто из заключенных предложил мне поменяться одеждой. Отдавать винтаж за
обноски совсем не хотелось, но как тут отказаться? Меня спасла сама судьба. Ко мне подошел
невысокий, тощий, бородатый мужчина, сказал, что его прислал психолог, и попросил следо-
вать за ним. Он был совсем один, а на мой плащ посягала целая толпа здоровяков. Я поверил

---

Д. Питерсон. «Карты смысла. Архитектура верования»
10
ему на слово. Он вывел меня из спортзала на тюремный двор и все время тихо, но разумно
говорил о чем-то незначительном (не помню о чем). Мы удалялись все дальше и дальше, я
начал с надеждой оглядываться назад. Наконец появился мой наставник и жестом позвал за
собой. Мы оставили бородатого заключенного и пошли в кабинет. Там я узнал, что безобид-
ный на вид человечек, который вывел меня из спортзала, заставил двух полицейских рыть соб-
ственные могилы, а затем хладнокровно убил их. У одного из полицейских были маленькие
дети, и он умолял сохранить ему жизнь ради них, пока копал, – по крайней мере, так утвер-
ждал сам убийца.
Я был потрясен до глубины души.
О подобных событиях, конечно, пишут в прессе, но они никогда не становились для меня
реальностью
. Я ни разу не встречал кого-то, кто хотя бы косвенно пострадал от такой жестоко-
сти, и уж точно не знал никого, кто действительно сделал бы что-то настолько ужасающее. Как
человек, с которым я разговаривал – который казался таким нормальным (и безобидным), –
мог сотворить нечто подобное?