|
Гарсиваз приводит Бижана к Афрасиабу
Подъехав ко дворцу в вечерний час,
Шум пиршества услышал Гарсиваз.
Томленье чанга, звучный стон рубаба
Звенели во дворце Афрасиаба.
Был сразу же дворец со всех сторон
Отрядом Гарсиваза окружен.
Хоть заперты ворота были глухо,
А бульканье вина дошло до слуха.
Снял Гарсиваз руками с петель дверь
И прянул во дворец, как дикий зверь.
Затем в покои двинулся туранец,
Где, понял он, скрывался чужестранец.
Когда предстал пред ним незваный гость,
В душе вельможи закипела злость.
Рабынь-красавиц в доме было триста:
Играли, пели, пили сок искристый.
В кругу красавиц восседал Бижан,
Полунагой, он весел был и пьян.
Воскликнул Гарсиваз! «Эй, отпрыск блуда,
Куда ты душу унесешь отсюда?
В когтях у льва погибнешь ты в борьбе,
Неведом станешь самому себе!»
Бижан ответил в этот миг тяжелый:
«Как я начну сраженье, полуголый?
Со мною вороного нет коня,
И счастье отвернулось от меня.
О, где ты, Гив, Гударза сын бесстрашный?
Ужель умру не в битве рукопашной?
Из родичей не вижу никого,
Надеюсь лишь на бога моего!»
За мягким голенищем из сафьяна
Всегда кинжал хранился у Бижана.
Из ножен быстро вынул он кинжал
И, подбежав к дверям, себя назвал:
«Из рода я Кишвада-полководца,
Зовусь Бижаном и готов бороться!
Никто с Бижана шкуры не сдерет,
А кто содрать задумает — умрет.
Хоть мир погибни — боя не покину,
Вовек врагам не покажу я спину!»
Он крикнул Гарсивазу: «Пред тобой
Стою сейчас, обманутый судьбой.
Ты знаешь, кто я, из какого дома,
Тебе мое прозвание знакомо.
Ты хочешь боя? Что же, я в бою
Омою вражьей кровью длань свою!
Ты хочешь крови? Меч я окровавлю,
Я множество туранцев обезглавлю.
Но если к шаху ты со мной пойдешь,—
Всю правду расскажу, развею ложь.
Ступай же к шаху с просьбой в каждом слове,—
Чтоб шах не проливал невинной крови».
Подумав, Гарсиваз взглянул опять
На остроту его когтей и стать.
Увидел, что воитель жаждет брани,
Что жаркой кровью умывает длани,—
И клятву дал, что, движимый добром,
Он защитит Бижана пред царем.
Он отобрал кинжал у сына Гива,
Затем словами, сказанными льстиво,
Связал Бижана, как цепного пса...
Что слава, если лживы небеса?
Тому, кто мягок, небосвод горбатый
Являет грубость, злобою объятый!
В слезах и в смуте, в путах и в пыли
Бижана к туран-шаху повели.
Так, в путах, с головою непокрытой,
Предстал пред шахом витязь именитый.
Воскликнул он с достоинством в очах:
«Ты вправе правды требовать, о шах!
Здесь не найдешь виновных: право слово,
Сюда без умысла попал я злого.
Я с кабанами встретился в бою,
В туранском оказался я краю:
Сюда мой сокол залетел в то время,
А я — за ним, забыв свой дом и племя.
Блуждал в лесу, вдали от всех дорог,
В тени под кипарисом я прилег.
Я стал добычей сонного бессилья.
Явилась пери, распростерла крылья
И унесла меня до рубежа,
Где двигалась со свитой Манижа.
Бежали слуги, караван покинув.
Охраны не нашлось у паланкинов.
Но, вдруг, раздвинув зелени навес,
Вступили всадники-туранцы в лес.
Я паланкин увидел посредине,
Был полог шелковый на паланкине.
В шатре красавица, как день светла,
Венец на ложе положив, спала.
В союз вступила пери с Ахриманом.
Он всадников развеял, став бураном.
Заколдовал царевну враг добра,
Низринул он меня под сень шатра.
Я спал, не слыша говора лесного,
Лишь во дворце пришел в сознанье снова.
Я чист перед тобой, о царь страны,
На дочери владыки нет вины.
Познал я муки плена в полной мере:
Я — жертва колдовства коварной пери».
Афрасиаб сказал ему в ответ:
«Настал твой горький день, погас твой свет!
Иранец, ты за славой боевою
С арканом поскакал и булавою,
Теперь, подобен связанной жене,
Как пьяница, болтаешь ты о сне.
Чтобы спастись, хитришь передо мною?
Мол, колдовской обман всему виною!»
Сказал Бижан: «О государь, сперва
Спокойно выслушай мои слова.
По-разному сражаются с врагами:
Когтями лев силен, кабан — клыками,
Чтоб недругов насмешливых рассечь,
Отважному нужны стрела и меч.
Но голый пленник победит едва ли
Противника, на ком наряд из стали.
Пусть в сердце льва — победоносный гнев,
Но без когтей что может сделать лев?
О, если хочет шах, стремясь ко благу,
Чтоб выказал я здесь свою отвагу,—
Коня и меч подай мне поскорей,
На тюркских двинусь я богатырей.
Коль всех не уничтожу до едина,
То я готов признать: я не мужчина!»
Властитель на Бижана бросил взгляд,—
Стал темен ликом, яростью объят.
Затем он бросил взгляд на Гарсиваза
И гневно вымолвил слова приказа:
«Сей Ахриман, что в мерзости погряз,
Смотри, злоумышляет против нас.
Того, что натворил, мерзавцу мало,—
Он бранной славы жаждет для кинжала!
Вот так, в цепях, злодея уведи,
Ты землю от него освободи.
Ты виселицу у ворот построишь,
Со всех сторон ты к ней проход откроешь.
Знай, что излишни разговоры здесь:
Преступника ты сразу же повесь.
Иранцы устрашатся этой кары,
Не подойдет к нам близко недруг старый!»
Увел назад Бижана Гарсиваз.
У пленника текла вода из глаз,
Смешалась со слезами пыль дороги,
И в той грязи его увязли ноги.
Сказал он: «Если суждено творцом,
Чтоб в день печальный стал я мертвецом,
То не боюсь, что я погибну рано,—
Боюсь насмешек витязей Ирана:
«Как труса, заарканили его,
Повесили, не ранили его!»
Пред шахом, предками, везде и всюду
Я после смерти опозорен буду.
Перед отцом исполненный стыда,
Куда мой дух сокроется, куда?
Увы, обрадуется враг в Туране,
Увы, умру я, не свершив желаний,
Увы, далек я от царя царей.
От Гива, от друзей-богатырей...
Помчись в Иран, о ветер быстроногий,
Скажи владыке в царственном чертоге,—
Скажи: «Бижан уже едва-едва
Трепещет в лапах яростного льва.
Скажи Гударзу, что я мир покину,—
Проклятие бесчестному Гургину:
Меня в такую он поверг беду,
Что я уже защиты не найду».
Скажи Гургину: «Витязь безрассудный,
Бижану что ты в день ответишь Судный?»
Do'stlaringiz bilan baham: | 
