Фирдоуси. Шах-наме Миниатюра из рукописи «Шах-наме»

Бижан приходит в шатер Манижи

Он вышел из-под кипарисной тени,

За мамкой вслед пошел в тайник весенний,

Направился, судьбу благодаря,

Он к дочери туранского царя.

Бижан вступил в щатер, высок и строен.

Был в золотой кушак затянут воин.

Царевна подошла, как день светла,

Обняв его, кушак с него сняла.

Спросила: «Хороша ль была дорога?

Была ли в битве у тебя подмога?

Зачем ты свой красивый лик и стать

Привык на поле боя изнурять?»

И мускусом, и розовой водою

Ему помыли ноги пред едою.

На скатерти была обильца снедь,

Служанки не давали ей скудеть!

От музыки бежали все печали,

Вином и пеньем гостя услаждали,

Напев рабынь был нежен и крылат,

И чанг звенел, и не смолкал барбат.

Парча блестела, как наряд павлиний,

Казалось,— шкура барса на долине!

Шатер пленял резьбою золотой,

Благоухал он амброю густой.

Вдвоем с Бижаном из хрустальной чары

Пила царевна сок хмельной и старый.

Три дня, три ночи было им дано

Спать, обниматься, петь и пить вино!


Манижа увозит Бижана в свой дворец

Настал для двух счастливцев час прощальный,

И головой поник Бижан печальный.

Любимым, как душою, дорожа,

Служанкам приказала Манижа

Смешать с вином, что пил Бижан доселе,

Сознания лишающее зелье.

Он выпил — и свалился, погружен

В забвение, беспамятство и сон.

С тем спящим, что ей близок стал отныне,

Отправилась царевна в паланкине:

Удобно было в паланкине том

Лежать вдвоем и отдыхать вдвоем!

Был паланкин сработан из сандала,

И ложе мускусом благоухало.

У городских ворот, ночной порой,

Богатыря завесила чадрой.

Чтоб не заметил их никто случайно,

Царевна во дворец вступила тайно.

Лег на айване юноша в постель,—

Владели им беспамятство и хмель,

И вот ему впустили в уши зелье,

Чтобы вернуть сознанье и веселье.

Бижан проснулся, голова свежа,

В объятьях — трепетная Манижа.

Сюда попав таинственно и странно,

Лежит он с дочерью царя Турана!

Бижан взмолился, чтоб ему господь

Помог владыку мрака побороть:

«О боже, если я отсель не выйду,

Узнай мою печаль, мою обиду.

Быть может, за содеянное зло

Гургина покараешь тяжело:

Дурной вожатый сотней заклинаний

Привел к тому, что я теперь в капкане!»

А Манижа: «Не плачь и пей вино,

Все — прах, чему свершиться суждено.

Для витязя всему приходят сроки:

Сегодня — праздник, завтра — бой жестокий».

И пиршествовать принялись опять,

Не зная, смерти или счастья ждать.

Красавиц созывали, украшая

Тех девушек парчою из Китая,

И звонкий руд, и песни — день и ночь,

Прошли, как сон чудесный, день и ночь!

Так миновали сутки, и в охране

Один слуга проведал о Бижане:

Пустой хвастун всегда приносит вред,

Всегда раскачивает древо бед!

Сперва тайком, обдуманно, умело

Исследовать решил он это дело.

Кто сей пришелец? Из каких земель?

Какую здесь преследует он цель?

Чтобы спасти себя, исполнен страха,

Осведомить решил он туран-шаха.

Вот опустил он полог за собой,

Пошел к владыке быстрою стопой.

Сказал он шаху: «Весть моя плачевна,—

С иранцем тешится твоя царевна».

«О боже!» — возопил Афрасиаб,

Подобно иве в бурю, стал он слаб,

Слезами окровавились ресницы,

Сказал, не зная бешенству границы:

«Несчастлив тот, на чьем челе венец,

Кто в то же время — дочери отец!»

Туранский шах царевной был расстроен.

Был призван Карахан — почтенный воин.

Шах молвил: «Дочь моя низверглась в грязь.

Как поступить? Увы, беда стряслась!»

Ответил Карахан царю державы:

«И в этом деле нужен разум здравый.

Ты время попусту не трать сейчас:

Не все, что слышал слух, увидит глаз!»

Афрасиаб согласен был с ответом,

Он внял вельможи знатного советам.

Сказал он Гарсивазу: «Сколько ран

Еще готов нам нанести Иран!

Найдется ль выход в нашем долгом споре?

Убьем юнца,— Иран повергнем в горе!

Пусть двинутся с тобой богатыри,

Дворец ты снизу, сверху осмотри,

И если есть там обитатель новый,—

Сюда приволоки, закуй в оковы!»