Закона и свободный рынок Слуги закона «Капитализм»

* *
. В другом месте, в книге «The Poverty of Historicism», я 
попытался опровергнуть эти аргументы и показать, что, вопреки их кажущемуся правдоподобию, они основаны на 
полном непонимании сущности научного метода и в особенности на пренебрежении различием между научным 
предсказанием и историческим пророчеством. Систематический анализ и критика историцизма помогли мне 
собрать определенный материал по истории этого социально-философского направления. Этот материал и 
послужил основой для настоящей книги.
Тщательный анализ историцизма должен был бы претендовать на научный статус. Моя книга таких претензий 
не имеет. Многие из содержащихся здесь суждений основаны на моем личном мнении. Главное, чем моя книга 
обязана научному методу, состоит в осознании собственных ограничений: она не предлагает доказательств там, 
где ничего доказанного быть не может, и не претендует на научность там, где не может быть ничего, кроме личной 
точки зрения. Она не предлагает новую философскую систему взамен старых. Она не принадлежит к тем столь 
модным сегодня сочинениям, наполненным мудростью и метафизикой истории и предопределения. Напротив, в 
ней я пытаюсь показать, что мудрость пророков чревата бедами и что метафизика истории затрудняет 
постепенное, поэтапное применение (piecemeal) научных методов к проблемам социальных реформ. И наконец, в 
этой книге я утверждаю, что мы сможем стать хозяевами своей судьбы, только когда перестанем считать себя ее 
пророками.
Прослеживая развитие историцизма, я обнаружил, что столь распространенная среди наших 
интеллектуальных лидеров склонность к историческим пророчествам обусловлена разными причинами. Всегда 
лестно считать себя принадлежащим к ограниченному кругу посвященных и наделенных необычной 
способностью предсказывать ход истории. Кроме того, распространено мнение, что интеллектуальные вожди 
обязаны обладать способностями к предсказанию и что отсутствие этих способностей грозит отлучением от 
касты. Вместе с тем, опасность того, что их разоблачат как шарлатанов, очень невелика — всегда можно сказать, 
что никому не возбраняется делать менее исчерпывающие предсказания и что границы между последними и 
пророчествами жестко не определены.
Однако иногда сторонники историцистских воззрений руководствуются другими, более глубокими мотивами. 
Те, кто пророчествует о приближении Царства Божия и конца света, обычно выражают глубокую 
неудовлетворенность существующей ситуацией. Их мечты действительно могут дать надежду и ободрение тем, 
кому сегодня очень трудно. Однако мы должны понимать и то, что их влияние способно заслонить от нас 
повседневные задачи общественной жизни. Пророки, объявляющие, что скоро произойдут определенные 
события — например, победа тоталитаризма (или, быть может, «менеджеризма»), независимо от их желания 
могут стать инструментом в руках тех, кто эти события готовит. Утверждение, что демократия не должна 
сохраняться вечно, столь же мало отражает суть дела, как и утверждение о том, что человеческий разум не 
должен существовать вечно. Ведь только демократические институты позволяют проводить реформы без 
применения насилия, а значит использовать разум в политике. Однако это утверждение способно лишить 
мужества тех, кто борется с тоталитаризмом и, следовательно, способствовать бунту против цивилизации. Кроме 
того, мне кажется, что историцистская метафизика освобождает человека от груза ответственности. Если вы 
убеждены, что некоторые события обязательно произойдут, что бы вы ни предпринимали против этого, то вы 
можете со спокойной совестью отказаться от борьбы с этими событиями. В частности, вы можете отказаться от 
попыток контролировать то, что большинство людей считает социальным злом, — как, скажем, войну или, 
упомянем не столь масштабный, но тем не менее важный пример, тиранию мелкого чиновника.
Не хочу утверждать, что всякий историцизм чреват такими последствиями. Существуют историцисты — в 
особенности марксисты, не желающие освобождать людей от груза ответственности. Вместе с тем существуют 
некоторые как историцистские, так и неисторицистские социально-философские учения, восхваляющие бессилие 
разума в общественной жизни и благодаря этому антирационализму пропагандирующие подход: «или следуй 
Вождю, о Великий Гражданин, или становись Вождем сам» — подход, который для большинства людей означает 
пассивное подчинение безымянным или персонифицированным силам, управляющим обществом.
Интересно отметить, что некоторые из тех, кто отвергает разум и даже обвиняет его в социальных грехах 
современности, поступают так потому, что, с одной стороны, понимают, что исторические пророчества находятся 
10

---

за пределами возможностей человеческого разума, и, с другой — не знают, что общественные науки, или, иначе 
говоря, разум в общественных делах, могут выполнять и иные функции помимо пророческих. Другими словами, 
они — разочарованные историцисты; они — люди, которые, осознавая нищету историцизма, не понимают того, 
что сохранили фундаментальный историцистский предрассудок — доктрину, будто общественные науки, если и 
могут быть полезными вообще, должны быть пророческими. Этот подход неизбежно влечет за собой отрицание 
применимости науки или разума к проблемам общественной жизни и в конечном счете приводит к доктрине 
власти, доктрине господства и подчинения.
Отчего все эти социально-философские учения защищают бунт против цивилизации? И в чем секрет их 
популярности? Почему они привлекают и соблазняют так много интеллектуалов? Я склонен полагать, что причина 
этого в том, что они выражают глубоко укорененное чувство неудовлетворенности миром, который не 
соответствует и не может соответствовать нашим моральным идеалам и мечтам о совершенстве. Склонность 
историцизма и родственных ему воззрений защищать бунт против цивилизации проистекает, возможно, из того, 
что сам историцизм является в значительной степени реакцией на трудности, встающие перед нашей 
цивилизацией, и на выдвинутое ею требование личной ответственности.
Эти последние соображения кажутся мне несколько смутными, но и их должно быть достаточно для 
«Введения». Впоследствии, в особенности в главе 10 «Открытое общество и его враги», они будут подкреплены 
историческим материалом. Я испытывал искушение поместить эту главу в самом начале книги, поскольку 
важность ее темы сделала бы из нее куда более захватывающее введение ко всей книге. Однако я обнаружил, 
что оценить значение и убедительность исторической интерпретации можно, лишь изучив предшествующий 
материал. По-видимому, только встревожившись сходством платоновской теории справедливости с теорией и 
практикой современного тоталитаризма, можно понять, насколько важным является анализ рассматриваемой в 
этой книге проблематики.
* Введенное К. Поппером понятие «the piecemeal social engineering» играет важную роль в его социальной 
философии. Это понятие, а также его производные, например, «the piecemeal methods of science for the problems 
of social reform», широко используются в настоящей книге. Значение этого понятия достаточно ясно: оно 
фиксирует такой тип социальной инженерии, технологии социального конструирования или социального 
реформирования, который противоположен утопической социальной инженерии, не обусловленной текущими 
потребностями общества, а основанной на историцистских представлениях. Таким образом, «piecemeal social 
engineering» состоит в постепенном, последовательном, можно сказать, пошаговом или поэтапном 
осуществлении социальных преобразований. Вместе с тем каждый из названных русских терминов не выражает 
всех сторон понятия «piecemeal». В отечественной философской литературе при обсуждении социальной 
философии К. Поппера термин «piecemeal» обычно переводится как «частичный», что нам представляется 
неудачным. Поэтому в переводе «Открытого общества» в соответствующих местах мы будем, как правило, 
использовать русские термины «постепенные социальные преобразования», «частные социальные решения» и 
им аналогичные, но просим читателя учесть указанную значительно более богатую семантику термина 
«piecemeal», которая заставляет нас в каждом конкретном случае искать наиболее адекватные русские 
выражения. Так, приведенная в начале этого примечания фраза К. Поппера, в которой речь идет о «piecemeal 
methods of science», переведена так: «постепенное, поэтапное применение научных методов к проблемам 
социальных реформ» (том 1, с. 33). — Прим. редактора и переводчиков.
 
Назад
**
В отечественной философской литературе при анализе социально-философской концепции К. Поппера 
обычно утверждается, что он критикует историзм, а не историцизм, однако такое словоупотребление приводит к 
путанице. Дело в том, что в «Открытом обществе» наряду с термином «historicism» используется также термин 
«historism», особенно в главах 22-24. Из текста книги и из личных пояснений автора следует, что «историзм» для 
него — это требование смотреть на вещи исторически, и ничего предосудительного в этом требовании, конечно, 
нет. «Историцизм» же для К. Поппера — это социально-философская концепция, утверждающая возможность 
открытия объективных законов развития истории, более того, считающая, что такие законы уже открыты и на их 
основе можно пророчествовать о путях исторического развития. Иначе говоря, «историцизм» придает 
значительно большее значение историзму, чем он на самом деле, по мнению К. Поппера, имеет. И именно 
критике историцизма в основном и посвящена книга К. Поппера «Открытое общество и его враги». Поэтому в 
русском переводе мы во всех случаях будем переводить «historicism» как «историцизм», а «historism» как 
«историзм». При этом мы учитываем, что «историзм» в марксистской интерпретации во многом подобен 
«историцизму» в смысле К. Поппера, но, имея дело с переводом его книги, мы следуем введенной им 
терминологии. — Прим, редактора и переводчиков.