Тысячеликий герой

Рис. 11. Возвращение героя. Самсон, несущий притвор храма.
Воскресение Христа. Иона

---

Однако как же вновь учить тому, что уже верно преподавалось и
неверно было усвоено тысячи раз на протяжении тысячелетий
благоразумной глупости человечества? В этом заключается последняя
труднейшая задача героя. Как перевести обратно на язык светлого мира
невыразимые речью откровения тьмы? Как представить на двухмерной
поверхности трехмерную форму или в трехмерном образе многомерный
смысл? Как выразить посредством «да» и «нет» истины, которые
становятся бессмысленными при каждой попытке определения через пары
противоположностей? Как передать людям, которые настаивают на
исключительности свидетельства своих чувств, послание всепорождающей
пустоты?
Множество провалов подтверждают трудность пересечения этого
жизнеутверждающего порога. Первая проблема возвращающегося героя
состоит в том, чтобы после переживания спасительного для души видения
по завершении пути принять как реальность все преходящие радости и
печали, все банальности и вопиющие непристойности жизни. Зачем
возвращаться в такой мир? Зачем пытаться сделать правдоподобным или
даже интересным знакомство с трансцендентным блаженством для мужчин
и женщин, поглощенных страстями? Как сновидения, исполненные смысла
ночью, при свете дня могут казаться пустыми, так и поэт, и пророк могут
оказаться в роли дураков в глазах здравомыслящих судий. Легче всего
просто вверить людское общество дьяволу, а самому вернуться в
божественную каменную обитель, закрыть дверь и запереть ее на засов. Но
если какой-либо духовный акушер тем временем перекрыл путь
отступления (
сименава
), тогда задача представить вечность во времени и
осознать во времени вечность оказывается неизбежной.
Примером незавидной участи возвращающегося героя является
история о Рип Ван Винкле. Рип отправился в страну приключений
неосознанно, как и все мы каждую ночь, когда отправляемся спать. В
глубоком сне, утверждают индусы, самость нерушима и блаженна; поэтому
глубокий сон называется состоянием познания
[322]
. Но, хотя эти еженочные
погружения во тьму как в источник освежают и укрепляют нас, саму нашу
жизнь они не меняют; подобно Рипу, мы возвращаемся, не имея ничего в
подтверждение пережитого нами, кроме отросшей бороды.
Он осмотрелся, разыскивая свое ружье, но, вместо нового,
отлично смазанного дробовика нашел рядом с собою какой-то
ветхий самопал; ствол был изъеден ржавчиною, замок отвалился,

---

червями источено ложе... Поднявшись на ноги, он почувствовал
ломоту в суставах и заметил, что ему недостает былой легкости и
подвижности... Подходя к деревне, Рип повстречал нескольких
человек, но среди них никого, кто был бы ему знаком; это
несколько удивило его, ибо он думал, что у себя в округе знает
всякого встречного и поперечного. Одежда их к тому же была
совсем другого покроя, чем тот, к которому он привык. Все они
глазели на него с одинаковым удивлением и всякий раз, взглянув
на него, неизменно хватались за подбородок. Видя постоянное
повторение этого жеста, Рип невольно последовал их примеру и,
к своему изумлению, обнаружил, что у него выросла борода
длиной в добрый фут!.. Рип начал подумывать, уж не попали ли
под власть колдовских чар он сам и весь окружающий мир...
Появление Рипа, его длинная белая борода, ржавое-
прержавое ружье, странное платье и целая армия женщин и
ребятишек, следовавших за ним по пятам, немедленно привлекли
внимание трактирных политиканов. Они обступили его и с
великим любопытством стали разглядывать с головы до ног и с
ног до головы. Оратор в мгновение ока очутился возле Рипа и,
отведя его в сторону, спросил, за кого он будет голосовать. Рип
недоуменно уставился на него. Не успел он опомниться, как
какой-то низкорослый и юркий маленький человечек дернул его
за рукав, поднялся на носки и зашептал ему на ухо: «Кто же вы —
федералист, демократ?» Рип и на этот раз не понял ни слова.
Вслед за тем почтенный и важный пожилой джентльмен в
треуголке с острыми концами пробился к нему сквозь толпу,
расталкивая всех и слева и справа локтями, и, остановившись
пред Рипом ван Винклем, подбоченился, оперся другою рукой на
трость и, проникая как бы в самую душу его своим пристальным
взглядом и острием своей треуголки, строго спросил, на каком
основании он явился на выборы вооруженным и чего ради привел
с собою толпу: уж не намерен ли он поднять в деревне мятеж?
— 
Помилуйте, 
джентльмены! 
— 
воскликнул 
Рип,
окончательно сбитый с толку. — Я человек бедный и мирный,
уроженец здешних мест и верный подданный своего короля, да
благословит его бог!
Тут поднялся отчаянный шум:
— Тори! Тори! Шпион! Эмигрант! Держи его! Долой!
Важный человек в треуголке с превеликим трудом

---

восстановил, наконец, порядок
[323]
.
Еще более удручающим, чем судьба Рипа, является рассказ о том, что
произошло с ирландским героем Ойсином, по его возвращении после
долгого пребывания у дочери короля Страны Юности. Ойсин, не в пример
несчастному Рипу, держал глаза открытыми в полной приключений стране.
Он сознательно (бодрствующим) спустился в царство бессознательного
(глубокий сон) и включил ценности подсознательных переживаний в свою
бодрствующую личность. Осуществилось преображение. Но именно
вследствие этого весьма благотворного само по себе обстоятельства,
опасности, связанные с его возвращением, были куда серьезнее. Так как вся
его личность теперь отвечала силам и формам вечности, то ему целиком
пришлось подвергнуться ниспровергающему, разрушительному удару сил и
форм времени.
Однажды, когда Ойсин, сын Финна МакКула, охотился вместе со
своими людьми в лесах Ирландии, к нему подошла дочь короля Страны
Юности. Люди Ойсина ушли далеко вперед с добычей, а их хозяина
сопровождали лишь три собаки. Перед ним появилось загадочное существо
с телом прекрасной женщины, но головой свиньи. Она сказала ему, что
голова ее такова из-за колдовства друидов, и пообещала, что все изменится
в ту же минуту, как он женится на ней. «Хорошо, если это действительно
так, — сказал он, — и если брак со мной освободит тебя от колдовства, то я
не позволю, чтобы голова свиньи и дальше оставалась у тебя».
Без промедления с головой свиньи было покончено, и вместе они
отправились в Тир-на-Ног, Страну Юности. Ойсин прожил там как король
много счастливых лет. Но в один день он подумал и сказал своей
необыкновенной супруге:
«Хотелось бы мне сегодня побывать в Ирландии и
повидаться с отцом и его людьми».
«Если ты уйдешь, — сказал ему жена, — и ступишь ногой на
землю Ирландии, то больше никогда не вернешься сюда, ко мне,
и станешь слепым стариком. Как ты думаешь, сколько времени
прошло с тех пор, как ты здесь?»
«Примерно три года», — ответил Ойсин. «Прошло триста
лет, — сказала она, — с тех пор, как ты пришел со мной в это
царство. Если тебе необходимо вернуться в Ирландию, я дам тебе
белого коня, который понесет тебя; но если ты сойдешь с него
или коснешься своей ногой земли Ирландии, в ту же минуту конь

---

вернется, а ты останешься там, где он бросит тебя, несчастным
стариком».
«Не тревожься, я вернусь, — сказал Ойсин. — Разве нет у
меня хорошей причины вернуться? Но я должен еще раз увидеть
отца, своего сына и своих друзей в Ирландии; я должен хоть один
лишь раз взглянуть на них».
Она приготовила Ойсину коня и сказала: «Этот конь понесет
тебя, куда бы ты ни пожелал».
Ойсин нигде не останавливался, пока конь не ступил на
землю Ирландии, и продолжал скакать дальше, пока не добрался
до Нок Патрик в Манстере, где он увидел мужчину, пасшего
коров. В поле, где паслись коровы, лежал широкий плоский
камень.
«Не мог бы ты подойти сюда, — сказал Ойсин пастуху, — и
перевернуть этот камень?».
«Конечно же, нет, — ответил пастух, — ибо я не смогу
поднять его, как не смогут и двадцать человек, таких как я».
Ойсин подъехал к камню и, протянув руку вниз, ухватился за
него и перевернул. Под камнем лежал великий рог фениан
borabu
, который закручивался, наподобие морской раковины.
Существовал такой закон, что когда кто-нибудь из фениан
Ирландии подует в рог 
borabu
, тут же соберутся другие, в какой
бы части страны они в это время ни находились
[324]
.
«Не подашь ли ты мне этот рог?» — спросил Ойсин пастуха.
«Нет, — ответил пастух, — ибо ни я, ни много больше таких, как
я, не смогут поднять его с земли». Услышав это, Ойсин
приблизился к рогу и, протянув руку вниз, взялся за него; но он
был так нетерпелив в своем желании подуть в него, что все забыл
и соскользнул с коня, так что одной ногой коснулся земли. В ту
же секунду конь исчез, а Ойсин остался лежать на земле слепым
стариком»
[325]
.
Приравнивание одного года пребывания в Раю к сотне лет земного
существования является темой, хорошо известной в мифологии. Полный
круг в одно столетие означает целостность. Подобным же образом триста
шестьдесят градусов круга означают целостность; соответственно
древнеиндийские Пураны представляют один год богов равным тремстам
шестидесяти годам человека. С точки зрения обитателей Олимпа, земная
история катится эра за эрой, постоянно обнаруживая гармоничную форму

---

целостного круга. Так что там, где люди видят только перемены и смерть,
благословенные наблюдают неизменную форму, мир, не ведающий конца.
Но сейчас проблема заключается в том, чтобы сохранить эту космическую
точку зрения перед лицом непосредственных земных страданий и радостей.
Вкус плодов временного знания уводит дух от сосредоточенности в центре
вечности к периферийному кризису момента. Равновесие совершенства
оказывается утерянным, душа колеблется, и герой терпит поражение.
Идея «изолирующей» лошади героя, которая оберегает его от
непосредственного соприкосновения с землей и в то же самое время дает
ему возможность передвигаться в мире людей, является ярким примером
той спасительной предосторожности, к которой обычно прибегают
носители сверхнормальной силы. Монтесума, император Мексики, никогда
не ступал ногой на землю, его всегда носили на своих плечах вельможи, и
если он где-либо опускался на землю, то предварительно перед ним
расстилали богатую ткань, чтобы он мог ступать по ней. Внутри своего
дворца царь Персии ходил по коврам, на которые больше никто не имел
права ступить, за пределами дворца его никто не видел на ногах, а только в
колеснице или верхом на лошади. Раньше ни цари Уганды, ни их матери,
ни их жены царицы не могли ходить пешком за пределами просторного
огороженного со всех сторон места, где они жили. Всякий раз, когда им
нужно было выйти наружу, их несли на своих плечах мужчины из рода
Буйвола, несколько из них всегда сопровождали каждую из этих
царственных особ в дороге и по очереди несли эту ношу. Царь сидел
верхом на шее носильщика, закинув ноги ему на плечи и засунув ступни
ему подмышки. Когда один из этих царских носильщиков уставал, то
передавал царя на плечи другого мужчины, не допуская, чтобы ноги царя
коснулись земли
[326]
.
Джеймс Фрэзер следующим образом, весьма выразительно, объясняет
тот факт, что повсюду на планете божественная особа не могла касаться
земли своей ногой.
«Первобытные вожди явно понимали святость, магическую
способность и другие таинственные свойства, якобы присущие
священным 
или 
табуированным 
лицам, 
как 
какую-то
материальную субстанцию, какой-то флюид, которым священное
лицо заряжено, как заряжена электричеством лейденская банка. И
подобно тому как при соприкосновении с проводником
лейденская банка может испустить электрический заряд,
священное лицо, по их убеждению, может выпустить свой заряд

---

святости или магической способности при соприкосновении с
землей, которая рассматривается как отличный проводник
магических флюидов. А для того чтобы этот заряд не был
израсходован вхолостую, первобытные народы тщательно следят
за тем, чтобы такое лицо не касалось ногами земли. Выражаясь
языком теории электричества, такой человек нуждается в
изоляции, чтобы не растратить впустую ценную субстанцию,
которой он наполнен до краев, как фиал. Во многих случаях
изоляция табуированного лица рекомендуется не просто как
превентивная мера для его же собственного блага, но и как мера,
направленная на благо других людей. Это и понятно: коль скоро
святость и табуированность рассматриваются наподобие мощной
взрывчатки, которая от малейшего прикосновения может
взорваться, в интересах общественной безопасности их действие
необходимо ограничить, чтобы сохранить от разрушения все то,
что придет в соприкосновение с ними»
[327]
.
Существует, 
несомненно, 
психологическое 
оправдание 
такой
предосторожности. Англичанин, который переодевается к обеду в джунглях
Нигерии, чувствует, что в его действиях есть смысл. Молодой художник,
носящий бакенбарды, войдя в холл Ритца, охотно объяснит отличительную
особенность своего стиля. Римский воротник выделяет проповедника.
Монахиня XX столетия носит одеяние Средневековья. Замужняя женщина
более или менее ограждена своим кольцом.
Рассказы Сомерсета Моэма описывают метаморфозы, происходящие с
носителями бремени белого человека, которые пренебрегают табу
смокинга. Многие народные песни свидетельствуют об опасностях,
которые приносит разбитое кольцо. И мифы — например, мифы,
собранные Овидием в его великом компендиуме