Практикум по философии. Содержание заданий практикума привязано к темам семинарских

специализирующим видением, русский же, исходя из своего чувства 
всеобщности, обладает видением универсальным. Первый, свое основное 
переживание противоположности «Я» и мира, переносит и на всю картину мира. 
Он не видит органической всеобщности жизни (Киреевский), а только лишь 
единицы, пункты, в лучшем случае - сумму пунктов. Перед властным взором 
боязливо планирующего человека вселенная распадается на бездушные, друг 
другу враждебные части; перед любящими взорами самоотверженного человека 
та же вселенная сливается в одно гармоническое целое. К власти можно придти 
только через разделение, к целому только через самоотвержение. Духовная 
сущность европейца - анализ, этическая - компромисс и примирение. Человек 
точечного чувства видит лишь осколки, несовершенное, и ищущее своего 
оформителя. Человек всеобщего чувства ощущает совершенное, перед которым 
он смиренно преклоняется… 
Во взаимоотношениях людей друг с другом точечное чувство соответствует 
себялюбию, а чувство всеобщности - увству братства. Когда европеец смотрит на 
себе подобного, им тотчас же и невольно овладевает ощущение: это мой враг. 
Человек человеку – волк. Каждый за себя и каждый сам по себе бог, а потому 
каждый друг против друга и все против Бога – такова сущность и характер 
европейского общежития. В науке это воззрение на жизнь, как на войну всех 
против все отразилось в дарвинском учении борьбы за существование. Отсюда не 
случайно, что именно русский, князь Кропоткин выступил с обратным учением в 
своей книге. «Взаимная помощь как фактор эволюции» (Лондон, 1902). В ней он 
защищает тезис о взаимопомощи в мире людей и зверей… 
Русский переживает мир, исходя не из «Я» и не из «Ты», а из «Мы». 
Противоположение личности не является для него чем-то основным. Со 
стихийной живостью он ощущает прежде всего неразделимое целое, в котором 
находятся все люди. Поэтому, «он один из всех европейцев обладает 
непосредственным отношением к душе своего ближнего». Если он смотрит на 
ближнего, он видит в нем не врага, а брата. Его первое движение, есть движение 
симпатии и доверия. Он верит в естественную доброту ближнего, вплоть до 
доказательства противного. В России люди, которые только что друг с другом 
познакомились, быстро становятся задушевными друзьями: через час кажется, 
что они были знакомы друг с другом чуть ли не целую жизнь. В Европе, особенно 

---

373
в Германских странах, наоборот: там можно знать друг друга всю жизнь, но даже 
другу душа не открывается для своих сокровенных глубин... 
Чувство братства делает русскому жизнь много легче и выносимое, чем 
европейцу с его инстинктами борьбы, грабительства и конкуренции. Попадающий 
в нужду среди русских не окончательно погиб, он всегда найдет помощь. В то 
время, как европеец «из принципа» не одалживает денег, русский одалживает 
всегда, даже если знает что (обычно) свои деньги он обратно не получит. Быть 
равнодушным к чужой нужде противоречит идее любви, господствующей среди 
русских. Тактичная нежность, с которой русский оказывает помощь, отнимает от 
нее то унизительно-безжалостное, что отравляет большинство пожертвований... 
Сущность русского чувства братства исходит не из того, что люди в 
одинаковой степени чем-то владеют, и не из того, что они равны, а из одинакового 
уважения к ним ... 
Русские против римлян, чувство братства против воли власти, смирение 
против высокомерия, простота против помпы, вдохновение божественной любви 
против пафоса насилия - таковы альтернативы грядущих поколений... 
Русское чувство братства настолько сильно, что распространяется и на 
грешников. Вид чужой вины напоминает русскому о его собственной вике, а не как 
некогда еврейским фарисеям - о собственном превосходстве. Русский глубоко 
ощущает: все мы в какой-то степени грешники. Европеец же разделяет: ты 
виновен, а я нет. В России преступника больше сожалеют, нежели проклинают. 
Русский не впадает столь легко в обычную для Запада отвратительную привычку 
думать лишь о своем самооправдании, отклоняя от себя вину и отвергая упреки. 
Русский часто даже чувствует потребность в признании своей вины. 
Братское чувство русских, открывая пути к вершинам человечества, 
одновременно ставит их и перед пропастью опасности. То, что на высшей ступени 
граничит с нравственным совершенством, то на низшей ступени опускается ниже 
среднего уровня. В одном случае чувство личной ответственности обострено до 
крайности, в другом - заглушено. В одном случае говорится: каждый ответственен 
за всех и за все, а в другом: никто не ответственен ни за кого и ни за что. Тут 
царство всеобщего соучастия в вине, там - всеобщей безответственности. Так 
случается, что в моральном отношении русские вершины далеко превосходят 
европейские высоты, а средний русский во многих отношениях не может 
удержаться на среднем европейском уровне... 
Социальная жизнь Европы подчиняется другим законам, чем русская. 
Западный человек также не может обойтись без себе подобных, - ему нужны 
сотрудники, партнеры, слушатели, почитатели. Но не в ближних ищет он роста 
своего «Я», а 
в вещах, идеях, понятиях. Европеец, не будучи способен жить в 
ближних, живет, тем не менее, в общих целях. Он предметный человек, в то 
время как русский - душевный человек Европейцев объединяет общий предмет, 
русских объединяет человечность, предметность придает надежность и сознание 
долга. Западный человек служит предмету, он исполняет долг Русский служит 
непосредственно людям, но не из сознания долга, а из чувства братства. Европа