Те слова, что мы не сказали друг другу

Я знаю, что был неправ. Да, Стена пала, и процесс освобождения
казался необратимым, но кто мог гарантировать это на сто процентов,
Джулия? Те, кто пережил Пражскую весну? Или наши демократы,
оставившие с тех пор безнаказанными столько преступлений и
несправедливостей? Возможно ли сказать с полной уверенностью, даже
сегодня, что Россия навсегда избавилась от своих вчерашних деспотов?
Так вот, я испугался, я действительно безумно испугался, как бы
диктатура не захлопнула едва раскрывшиеся двери и не погребла тебя в
своей тоталитарной могиле. Испугался того, что меня, отца, навсегда
разлучат с родной дочерью, но не потому, что она сама этого захотела, а
потому, что так решила за нее диктатура. Я знаю, ты никогда мне этого
не простишь, но если бы дело тогда обернулось скверно, я вовеки не
простил бы себе того, что не подоспел к тебе на выручку. А теперь могу
признаться, что в каком-то смысле я счастлив, что оказался тогда
неправ.
— Я могу вам чем-нибудь помочь? — спросил голос в конце коридора.
— Я ищу архив, — растерянно проговорил Энтони.
— Это здесь. Что вам угодно найти?
Через несколько дней после падения Стены служащие политической
полиции ГДР в предвидении неизбежного крушения режима начали
уничтожать все, что могло пролить свет на их деятельность. Но как
ликвидировать в столь короткие сроки миллионы досье с информацией о
личной жизни граждан, скопившейся за сорок лет существования
тоталитарного режима?! Уже в декабре 1989 года население страны, узнав
об этих происках, начало осаждать филиалы архивов Госбезопасности. В

---

каждом городе Восточной Германии люди врывались в помещения Штази,
чтобы помешать уничтожению картотеки, занимавшей сто восемьдесят
километров в длину и содержавшей донесения всех видов, которые
наконец-то стали доступны народу.
Энтони спросил, можно ли ему ознакомиться с досье некоего Томаса
Майера, жившего в доме № 2 по Комениусплац в Восточном Берлине.
— К сожалению, я не могу удовлетворить вашу просьбу, — извинился
перед ним чиновник.
— Как?! Я полагал, что закон предписывает облегчать гражданам
доступ к архивам.
— Это верно, но тот же закон одновременно предписывает ограждать
наших людей от любого проникновения в их частную жизнь, каковое
может привести к плачевным последствиям в результате предоставления
их персональных данных посторонним лицам, — объявил служащий,
выпалив единым духом этот параграф, видимо давно заученный наизусть.
— Именно в этом пункте правильное истолкование закона особенно
важно. Если не ошибаюсь, первоочередной целью данного закона, который
интересует нас обоих, является обеспечение каждому желающему
свободного доступа к досье Штази, чтобы можно было выяснить, какое
влияние служба госбезопасности оказала на его собственную судьбу, не
правда ли? — напомнил Энтони, в свой черед повторив текст, написанный
на табличке у входа в помещение архива.
— Да, разумеется, — подтвердил служащий, не понимая, к чему клонит
посетитель.
— Томас Майер — мой зять, — беззастенчиво солгал Энтони. — Ныне
он живет в Соединенных Штатах, и я счастлив сообщить вам, что скоро
стану дедом. Вы должны понять, что для него крайне важно когда-нибудь
рассказать детям о своем прошлом. Да и кто бы отказался от такой
возможности?! У вас есть дети, господин?..
— Ганс Дитрих! — ответил чиновник. — Да, у меня две
очаровательные дочки, Эмма и Анна, семи и пяти лет.
— Ах, как чудесно! — воскликнул Энтони, восторженно аплодируя. —
Как вы, должно быть, довольны!
— О, я просто счастлив!
— Бедный Томас! Воспоминания о трагических событиях, отметивших
его юность, еще слишком свежи, чтобы он мог лично предпринять эти
розыски. Я приехал из далекой страны, приехал по его просьбе, чтобы дать
ему возможность примириться со своим прошлым, и, кто знает, может
быть, когда-нибудь он найдет в себе силы привезти сюда свою дочь, ибо —

---

пусть это останется между нами — мне стало известно, что родится
девочка. Итак, он мог бы привезти ее сюда, на землю своих предков, чтобы
помочь ей ощутить связь со своими корнями. Дорогой Ганс, —
торжественно продолжал Энтони, — я как будущий дед обращаюсь к вам,
отцу двух прелестных дочурок, с просьбой: помогите мне, помогите дочери
вашего соотечественника Томаса Майера, станьте тем щедрым другом,
который подарит ей это счастье, чего все мы горячо желаем!
Ганс Дитрих, потрясенный до глубины души, не знал, что и думать.
Затуманенный слезами взгляд посетителя окончательно добил его. Он
протянул Энтони бумажный платок.
— Вы сказали — Томас Майер?
— Именно так! — ответил Энтони.
— Присядьте за столик там, в зале, а я схожу посмотрю, что у нас есть
на него.
Четверть часа спустя Ганс Дитрих водрузил на стол перед Энтони
Уолшем железный ящичек из картотеки.
— Кажется, я нашел досье на вашего зятя, — сияя, объявил он. — Нам
повезло: оно не вошло в число тех, что подверглись уничтожению; видите
ли, восстановление разорванных досье будет закончено не скоро, мы никак
не дождемся нужных кредитов.
Энтони горячо поблагодарил его, одновременно дав понять смущенным
взглядом, что теперь нуждается в уединении, чтобы изучить прошлое
своего зятя. Ганс тотчас исчез, и Энтони погрузился в чтение пухлого
«дела», заведенного в 1980 году на молодого человека, за которым следили
в течение девяти лет. На десятках страниц тщательно фиксировались все
события его жизни, знакомства, пристрастия и литературные вкусы; были
здесь и донесения о его высказываниях в частных разговорах и на публике,
о его мнениях, о степени его преданности общественным ценностям. Все,
чему предстояло сформировать личность Томаса, — его юные замыслы и
надежды, первые любовные томления, первые опыты и разочарования, —
было известно и учтено. Поскольку Энтони далеко не блестяще владел
немецким, он решил прибегнуть к помощи Ганса Дитриха, чтобы тот помог
ему разобраться в обобщающем заключении, которое было приложено к
досье; последняя запись в нем датировалась 9 октября 1989 года.
Томас Майер, сирота, выросший без отца и матери, еще в студенческие
годы вызывал подозрение у властей. Его лучшему другу и соседу, с
которым он был тесно связан с самого детства, удалось бежать на Запад.
Этот молодой человек по имени Юрген Кнапп пересек границу, скорее
всего спрятавшись под задним сиденьем машины, и больше никогда не

---

возвращался в ГДР. Никто так и не смог доказать, что Томас Майер был
его сообщником: он говорил о планах своего друга с осведомителем
службы госбезопасности чрезвычайно искренне, что доказывало полную
его непричастность к этому делу. Агент, поставлявший сведения для его
досье, узнал от него о подготовке Кнаппа к бегству, но, увы, слишком
поздно, чтобы можно было арестовать последнего. Тем не менее близкая
дружба Томаса с человеком, предавшим свою страну, и тот факт, что он
своевременно не донес о его намерении бежать на Запад, не позволяли
считать его стопроцентно лояльным гражданином Демократической
Республики. Судя по материалам досье, его не собирались преследовать, но
было совершенно ясно, что никакой ответственной государственной
должности ему никогда не доверят. В конце «рапорта» рекомендовалось
оставить его под активным наблюдением, дабы убедиться, что он не
намерен в дальнейшем возобновлять отношения со своим бывшим другом
или с любым другим лицом, проживающим на Западе. Для пересмотра или
закрытия досье Томасу Майеру назначался испытательный срок, вплоть до
наступления тридцатилетнего возраста.
Ганс Дитрих уже заканчивал чтение документа. Он дважды изумленно
прочел имя осведомителя, поставлявшего информацию для досье Томаса,
чтобы убедиться, что он не ошибся. Он был не в силах скрыть свое
смятение.
— Кто бы мог вообразить такой поворот! — сказал Энтони, не отрывая
взгляда от фамилии, указанной в конце досье. — Грустно, очень грустно!
Ганс Дитрих, подавленный не меньше Энтони, был полностью с ним
согласен.
Энтони горячо поблагодарил его за неоценимую помощь. Внимание
чиновника привлекла одна деталь, но на какой-то миг он заколебался, не
решаясь открыть посетителю то, что обнаружил.
— Я считаю необходимым, — наконец сказал он, — сообщить вам для
полной ясности в ваших розысках, что ваш зять, несомненно, сделал то же
печальное открытие, что и вы. На обороте имеется отметка,
свидетельствующая о том, что он лично ознакомился со своим досье.
Энтони заверил Дитриха в своей горячей признательности и пообещал
принять посильное участие в финансировании проекта восстановления
архивов. Ибо теперь ему стало гораздо яснее, чем прежде, насколько важно
осмысливать свое прошлое, чтобы предвидеть будущее.
Покинув архив, Энтони ощутил сильное желание глотнуть свежего
воздуха, чтобы прийти в себя. Он зашел в скверик, расположенный рядом

---

со стоянкой, и присел на скамью.
В его памяти снова всплыло последнее признание Дитриха, и он
воскликнул, подняв глаза к небу:
— Ну как же я раньше не догадался!
Он встал и подошел к машине. Сел в нее, вынул мобильник и набрал
номер в Сан-Франциско.
— Я тебя не разбудил?
— Ну конечно нет — сейчас ведь всего три часа ночи!
— Извини, ради бога, просто я только что получил важную
информацию.
Джордж Пилгез включил ночник, выдвинул ящик тумбочки и пошарил
там в поисках ручки.
— Слушаю тебя, — пробурчал он.
— У меня появились основания думать, что наш подопечный решил
избавиться от своей фамилии, никогда больше не пользоваться ею или по
крайней мере сделать так, чтобы ему напоминали о ней как можно реже.
— Почему?
— Это длинная история.
— У тебя есть хоть какие-то предположения о том, как его сейчас
зовут?
— Ни малейших.
— Превосходно! Ты правильно сделал, что позвонил мне среди ночи,
это значительно облегчит мои поиски! — саркастически бросил Пилгез
перед тем, как повесить трубку.
Он потушил свет, сунул руки под голову и попытался заснуть, но
тщетно. По прошествии получаса жена сурово велела ему вставать и
приниматься за работу. Даром что до рассвета еще далеко, сказала она, но
ей уже невмоготу слушать, как он вертится в постели и кряхтит, пускай
уйдет и даст ей спокойно поспать.
Джордж Пилгез набросил халат и, проклиная все на свете, поплелся в
кухню. Для начала он сделал себе сэндвич, обильно намазав маслом два
куска хлеба: Наталья этого не увидит, а значит, некому будет пугать его
высоким холестерином. Свою добычу он отнес в кабинет и расположился
за
письменным
столом.
Он
знал,
что
некоторые
организации
функционируют круглые сутки, поэтому снял трубку и позвонил другу,
работавшему в службе пограничного контроля.
— Скажи, если человек, который официально сменил фамилию, въедет
на нашу территорию, его прежняя будет фигурировать в нашей картотеке?
— А откуда он родом? — спросил его собеседник.

---

— Немец, родился в ГДР.
— В таком случае это более чем вероятно; если он обратится за визой в
одно из наших консульств, эти сведения где-нибудь обязательно осядут.
— Тебе есть чем записать? — спросил Джордж.
— Я сижу перед компьютером, старина, — ответил его друг Рик Брем,
офицер службы иммиграции в аэропорту Кеннеди.