Те слова, что мы не сказали друг другу

* * *
Где-то вдали церковный колокол прозвонил восемь раз. Томас
потянулся и подошел к окну. Джулия села на кровати и взглянула на
силуэт в оконном проеме — игра света и тени делала его рельефным.
— До чего же ты красивая! — сказал Томас, обернувшись к Джулии.
Она не ответила.
— Ну что теперь? — ласково спросил он.
— Я хочу есть!
— А эта сумка на кресле, она уже собрана?
— Да, я ведь уезжаю… сегодня утром, — нерешительно ответила
Джулия.
— Мне понадобилось десять лет, чтобы забыть тебя, и я думал, что
забыл; мне казалось, что я узнал страх на тех войнах, где побывал, но я
ошибся по всем пунктам: ничто не идет в сравнение с тем, что я чувствую
сейчас, рядом с тобой, в этой комнате, при мысли, что снова потеряю тебя.
— Томас…
— Что ты хочешь мне сказать, Джулия, — что это была ошибка?
Может быть. Когда Кнапп признался, что ты здесь, в Берлине, я вообразил,
что время каким-то чудом вдруг стерло все препятствия, разлучившие
нас, — тебя, девушку с Запада, и меня, парня с Востока. Я надеялся, что
теперь, когда мы повзрослели, хотя бы это принесет нам удачу. Но наши
жизни по-прежнему идут разным курсом, не так ли?
— Я стала рисовальщицей, ты репортером, мы оба осуществили свои

---

мечты…
— Да, но не самую главную мечту — во всяком случае, у меня. Ты так
и не рассказала, каким образом твой отец вынудил тебя отменить свадьбу.
Может, он сейчас появится в этой комнате и снова набьет мне морду?
— Мне было восемнадцать лет, и пришлось покориться, ведь я еще
была несовершеннолетней. Что касается отца, то он умер. И его похороны
пришлись как раз на тот день, когда была назначена моя свадьба; вот
теперь ты все знаешь…
— Сочувствую — и ему, и тебе тоже, если испортил тебе жизнь.
— Сочувствие тут бесполезно, Томас.
— Так почему же ты приехала в Берлин?
— Ты же сам знаешь, ведь Кнапп тебе все объяснил. Я получила твое
письмо только позавчера и не могла приехать быстрее…
— И не могла выйти замуж, не удостоверившись… так, что ли?
— Тебе не обязательно быть злым. Томас присел на кровать.
— Я научился жить в одиночестве, для чего мне понадобилось адское
терпение. Я проехал полсвета в поисках воздуха, которым дышала ты.
Говорят, мысли двух влюбленных в конце концов встречаются, и я часто
спрашивал себя, засыпая по ночам, вспоминаешь ли ты меня хоть изредка,
как я вспоминаю о тебе; однажды я приехал в Нью-Йорк и стал ходить по
улицам, надеясь встретить тебя и одновременно жутко боясь этой встречи.
Много раз мне чудилось, будто я тебя вижу, и сердце у меня замирало,
когда вдали возникал женский силуэт, похожий на твой. Я поклялся
никогда больше не влюбляться так страстно, так безумно, до полного
забвения самого себя. Но время прошло, и наше время прошло тоже, разве
нет? Спросила ли ты себя об этом, прежде чем сесть в самолет?
— Замолчи, Томас, не смей портить то, что было. Что ты хочешь от
меня услышать? Долгими днями и ночами я смотрела в небо, уверенная,
что ты видишь меня оттуда, сверху… Поэтому я ни о чем не спрашивала
себя, когда садилась в самолет.
— И что же ты предлагаешь? Остаться друзьями? Хочешь, чтобы я
звонил тебе, когда судьба забросит меня в Нью-Йорк? Чтобы мы заходили
куда-нибудь выпить по стаканчику и перебрать приятные воспоминания,
как парочка сообщников, связанных чем-то запретным? Чтобы ты
показывала мне фотографии своих детей — своих, а не наших общих?
Чтобы я уверял тебя, что они похожи на свою мамочку, стараясь не
угадывать в их лицах отцовские черты? А сейчас, пока я буду стоять в
душе, ты снимешь трубку и позвонишь своему будущему супругу и я
включу воду на полную катушку, чтобы не слышать, как ты скажешь ему:

---

«Доброе утро, милый!» Кстати, ему известно, что ты уехала в Берлин?
— Прекрати! — закричала Джулия.
— Что же ты ему расскажешь по возвращении? — спросил Томас,
снова отходя к окну.
— Понятия не имею.
— Вот видишь, я был прав, — ты совсем не изменилась.
— Нет, Томас, я, конечно, изменилась, но стоило судьбе подать мне
знак, который привел меня сюда, и я поняла, что чувства мои остались
прежними…
Внизу Энтони Уолш шагал взад-вперед по тротуару, то и дело
поглядывая на часы. Он уже не в первый раз поднимал голову,
всматриваясь в окна номера своей дочери, и даже с высоты седьмого этажа
было заметно написанное на его лице нетерпение.
— Напомни мне, когда умер твой отец? — спросил Томас, опуская край
тюлевой занавески.
— Я же сказала: похороны состоялись в прошлую субботу.
— Тогда больше не говори ничего. Ты права, не стоит портить
воспоминание об этой ночи, как не стоит лгать тому, кого любишь, — это
недостойно ни тебя, ни нас обоих.
— Но я тебе не лгу…
— Ладно, забирай свою сумку — вон она, на кресле, — и возвращайся
домой, — прошептал Томас.
Он быстро надел брюки, рубашку, пиджак и даже не стал
зашнуровывать ботинки. Подойдя к Джулии, он протянул ей руку и
привлек к себе.
— Сегодня вечером я лечу в Могадишо. Я знаю, что и там буду все
время думать о тебе. Не беспокойся и ни о чем не жалей; я столько раз
мечтал об этой встрече, что и сосчитать не могу, — это было настоящее
чудо, любовь моя. Назвать тебя любимой еще хоть один раз — вот и все,
чего я хотел и на что уже не смел надеяться. Ты была и навсегда
останешься самой прекрасной женщиной в моей жизни, с тобой у меня
связаны самые драгоценные воспоминания, а это уже много. И я прошу
только об одном: обещай мне, что будешь счастлива.
Томас нежно поцеловал Джулию и ушел не оборачиваясь.
Выйдя из гостиницы, он направился к Энтони, который все еще ждал,
стоя возле машины.
— Ваша дочь скоро спустится, — сказал он, кивнул на прощание и
пошел прочь.

---

21
В продолжение всего перелета из Берлина в Нью-Йорк Джулия и ее
отец не обменялись ни единым словом, если не считать фразы, которую
Энтони повторил несколько раз: «Кажется, я опять сделал глупость» и
смысл которой его дочь так и не поняла до конца. Они прибыли в середине
дня, над Манхэттеном шел дождь.
— Послушай, Джулия, ты хоть что-нибудь скажешь или нет, в конце-то
концов? — возмущенно спросил Энтони, входя в квартиру на Горацио-
стрит.
— Нет! — коротко ответила Джулия, ставя свой багаж на пол.
— Ты виделась с ним вчера вечером? — Нет!
— Ну скажи мне, что произошло, может, я тебе что-нибудь
присоветую.
— Ты? Вот уж поистине мир перевернулся!
— Не упрямься, тебе ведь уже не пять лет, а мне остались всего одни
сутки.
— Я не видела Томаса, а теперь я иду принять душ. И точка!
Но Энтони преградил ей дорогу:
— Так ты, значит, рассчитываешь просидеть в этой ванной ближайшие
двадцать лет?
— Пропусти меня!
— Не пропущу, пока не ответишь.
— Ладно! Тебя интересует, что я собираюсь делать дальше? Вот что:
постараюсь склеить заново осколки моей жизни, которые ты так искусно
разбросал за одну неделю. Конечно, мне не удастся собрать полный
комплект, каких-то кусочков всегда будет не хватать; только не надо
изображать удивление, как будто ты не понимаешь, о чем я говорю, — ты
ведь непрерывно упрекал себя в этом во время полета.
— Я имел в виду вовсе не наше путешествие…
— Тогда что же? Энтони не ответил.
— Ну, так я и думала! — сказала Джулия. — Ладно, пока суд да дело,
пойду-ка я нацеплю на себя самые кокетливые подвязки для чулок и самый
сексуальный бюстгальтер, позвоню Томасу и отправлюсь к нему, чтобы
переспать. И если мне удастся снова наврать ему с три короба, как я уже
привыкла это делать за время общения с тобой, может, он и согласится

---

обсудить со мной новые планы насчет нашей свадьбы.
— Ты сказала «позвоню Томасу»! — Что?
— Еще одна твоя оговорка: ведь ты собиралась замуж за Адама.
— Отойди от двери, иначе я тебя убью!
— И напрасно потеряешь время, я и так уже мертв. А если ты думаешь,
что тебе удастся шокировать меня, расписывая свою сексуальную жизнь,
то тут ты сильно заблуждаешься, моя милая.
— Как только я войду к Адаму, — продолжала Джулия, в упор глядя на
отца, — я прижму его к стенке, раздену…
— Хватит! — вскричал Энтони и добавил, уже чуть спокойнее: — Я не
нуждаюсь в этих подробностях.
— Ну, теперь ты позволишь мне принять душ?
Энтони закатил глаза к потолку и пропустил Джулию в ванную. Затем
приник ухом к двери и услышал голос дочери, она звонила по телефону.
Нет-нет, не стоит отрывать Адама, раз он на совещании, она только
просит передать ему, что вернулась в Нью-Йорк. Если он будет свободен
сегодня вечером, то может заехать за ней в восемь часов, она будет ждать
его внизу на улице. А если не сможет, то в любом случае она уже в
пределах досягаемости.
Энтони на цыпочках прокрался в гостиную и сел на диван. Он взялся за
пульт, собираясь включить телевизор, но вовремя заметил, что это не тот.
Взглянув с улыбкой на злополучную коробочку с белой кнопкой, он
положил ее рядом с собой.
Прошло минут пятнадцать; на пороге появилась Джулия — в плаще,
накинутом на плечи.
— Уходишь куда-то?
— На работу.
— В субботу? В такую погоду?
— В студии по выходным всегда есть народ, а мне нужно разобрать
электронную и прочую почту.
Она уже шагнула за дверь, когда Энтони окликнул ее:
— Джулия!
— Ну что еще?
— Перед тем как ты совершишь капитальную глупость, я должен
сказать тебе одну вещь: Томас по-прежнему любит тебя.
— А ты откуда знаешь?
— Мы с ним столкнулись сегодня утром, он выходил из отеля и весьма
учтиво поздоровался со мной. Мне кажется, он заметил меня на улице из
окна твоего номера.

---

Джулия метнула на отца ненавидящий взгляд:
— Убирайся вон! Когда я вернусь, чтоб тебя здесь не было!
— И куда же мне идти — наверх, на тот мерзкий чердак?
— Нет, к себе домой! — крикнула Джулия и яростно хлопнула дверью.