|
ясно, как будто это было вчера, — и пошел следом за пограничником. Мы с
Антуаном сидели и ждали и, хотя чувствовали себя ужасно одиноко в
этой железной западне, все-таки не произнесли ни слова, помня о его
распоряжениях.
Некоторое
время
спустя
Матиас
вернулся
в
сопровождении военного. По его лицу ни Антуан, ни я не могли понять,
что нас ждет. Молодой солдат по очереди внимательно рассмотрел нас,
затем вернул паспорта Матиасу и знаком разрешил проезжать. Никогда
в жизни, ни до ни после, я не испытывала такого страха перед чужим,
враждебным окружением, такого чувства потерянности, которое
леденило кровь, пронизывало до мозга костей. Машина медленно ползла в
сторону следующего пропускного пункта; там она опять остановилась, и
все началось по новой. Матиаса увели в глубь помещения, и, когда он
наконец вернулся, мы поняли по его улыбке, что все в порядке, дорога на
Берлин нам открыта. При этом нам запретили сворачивать с
автострады.
* * *
Ветерок, гулявший по променаду старого монреальского порта,
заставлял Джулию слегка поеживаться. Ее взгляд был по-прежнему
прикован к мужскому лицу, возникшему из прошлого и запечатленному на
белом листе бумаги, гораздо более белом, чем белая жесть будок,
возведенных на границе, которая некогда разделяла две Германии.
* * *
Томас, я тогда не знала, что еду к тебе. Мы были так беззаботны, а
ты — ты был еще жив.
Матиасу понадобился целый час, чтобы прийти в себя и снова запеть.
Если не считать нескольких грузовиков, единственными машинами,
которые они встречали или обгоняли на дороге, были «трабанты».
Казалось, все жители этой страны сообща решили покупать одинаковые
автомобили, чтобы избежать соперничества с соседями. Зато их
«пежо-504», гордо мчавшийся по автостраде ГДР, производил фурор; не
было водителя, который не присвистнул бы с восхищением при виде этой
машины, когда она проносилась мимо.
Позади остались Шермен, Тиссен, Кёперниц, за ними промелькнул
Магдебург и наконец Потсдам; до Берлина оставалось всего пятьдесят
километров. Антуан объявил, что непременно должен сидеть за рулем в тот
миг, когда они въедут в предместье. Джулия расхохоталась и напомнила
друзьям, что это ее соотечественники освободили город почти пятьдесят
пять лет тому назад.
— И сидят здесь до сих пор! — ехидно заметил Антуан.
— Вместе с французами! — так же ехидно парировала Джулия.
— Как же вы оба мне надоели! — заключил Матиас.
Все умолкли и так доехали до границы маленького анклава Западной
Германии, внедренного в Восточную; они не произнесли ни слова до тех
пор, пока не очутились в городе, и тут Матиас неожиданно провозгласил:
«Ich bin ein Berliner!»
[5]
10
Однако все их расчеты оказались неверными. День 8 ноября уже был на
исходе, но никто не волновался из-за задержек в пути. Они были измотаны,
но не думали об усталости. В городском воздухе явственно чувствовалось
возбуждение; стало ясно, что ожидаются какие-то события. Антуан
оказался прав: четыре дня назад по другую сторону железного занавеса
прошла миллионная демонстрация жителей Восточного Берлина с
требованием свободы. Стена, с ее тысячами солдат и сторожевых собак, с
патрулями, не смыкавшими глаз ни днем ни ночью, разделяла тех, кто
любил друг друга, тех, кто раньше жил вместе, а теперь ждал, почти ни на
что не надеясь, что им позволят воссоединиться. Вот уже двадцать восемь
лет, как родственники, друзья, просто соседи были отгорожены друг от
друга сорокатрехкилометровой бетонной стеной с колючей проволокой и
смотровыми вышками — ее с варварской жестокостью возвели в то
печальное лето, которое ознаменовало собой начало «холодной войны».
Присев за столик кафе, трое друзей прислушивались к разговорам
окружающих. Антуан призвал на помощь все свои знания немецкого,
полученные в лицее, стараясь как можно точнее переводить Матиасу и
Джулии то, что говорили берлинцы. Коммунистический режим долго не
продержится. Некоторые утверждали даже, что скоро откроются
пропускные пункты. Все изменилось с тех пор, как Горбачев в октябре
посетил ГДР. Журналист из «Тагесшпигель», забежавший в кафе на
минутку хлебнуть пива, сообщил, что в редакции его газеты царит полная
неразбериха.
Газеты, обычно поступавшие в этот час из типографий, до сих пор не
вышли. Назревало что-то важное, но что именно, он не знал.
С наступлением ночи усталость от поездки все-таки взяла свое. Джулия
непрерывно зевала, вдобавок на нее напала жуткая икота. Матиас
испробовал все известные ему способы избавления от этой напасти, для
начала испугав Джулию неожиданным криком, — каждая его попытка
вызывала лишь взрыв хохота, а Джулия икала все сильней. Тогда за дело
взялся Антуан. Он заставил ее выполнить какие-то хитроумные движения
— например, выпив стакан воды, опустить голову и раскинуть руки. Он
уверял, что этот метод безотказен, однако на сей раз и он не сработал —
спазмы только усилились. Некоторые посетители бара предлагали свои
способы, как то: выпить пинту жидкости залпом, до дна; постараться как
можно дольше не дышать, заткнув при этом нос; улечься на пол, согнув
колени и прижав их к животу. Они соревновались в изобретательности до
тех пор, пока один симпатичный врач, тянувший пиво у стойки, не
посоветовал Джулии на почти безупречном английском просто-напросто
отдохнуть: круги у нее под глазами — явное свидетельство того, что она
вконец измотана. И сон — лучшее лекарство. Трое друзей решили
поискать недорогой молодежный хостел.
Антуан спросил, где можно найти такой приют. Но усталость не
пощадила и его: бармен так и не понял, чего он хочет. В конце концов им
удалось снять два номера в какой-то маленькой гостинице — один
достался парням на двоих, второй — целиком Джулии. Они с трудом
взобрались на четвертый этаж и, разойдясь по комнатам, рухнули на
кровати. Правда, Антуану пришлось провести ночь на одеяле прямо на
полу, потому что Матиас, едва войдя в номер, уснул поперек постели.
Do'stlaringiz bilan baham: |
