…Убийство президента Кеннеди стало самым трагическим событием

разделенные шваброй. Если бы, конечно, Рок не был геем.
— И он не разыскал тебя?
— Нет. Я подала заявления в десяток разных школ, и ответы приходили на
абонентский ящик в почтовом отделении. Я чувствовала себя как женщина, которая
завела любовника. Именно так отнеслись ко мне отец и мать, когда узнали о моих
планах. Мой отец позже немного смягчился — думаю, он подозревал, как все плохо,
однако, разумеется, не желал знать никаких подробностей, — но мать? Только не
она. Она рвала и метала. Ей пришлось сменить церковь и перестать посещать
занятия в кружке вязания. Потому что, по ее словам, она не может ходить с поднятой

---

головой.
В определенном смысле поведение родителей представлялось мне таким же
жестоким и безумным, как и швабра, но я этого не сказал. Меня больше интересовал
другой момент, не связанный с родителями Сейди, которые придерживались
традиционных устоев Юга.
— Клейтон не рассказал им о твоем уходе? Я правильно тебя понял? Не
приехал к ним?
— Нет. Моя мать, разумеется, нашла тому объяснение. — Южный выговор в
голосе Сейди усилился. — Я так опозорила этого бедного мальчика, что он никому
ничего не хотел говорить. — Она перестала тянуть слова. — Это не сарказм. Она
понимает, что такое стыд, и понимает, что его надо скрывать. В этом она и Джонни
одного поля ягодки. Именно на ней ему следовало жениться. — Сейди рассмеялась,
и в смехе слышались истерические нотки. — Как знать, швабра маме могла
понравиться.
— Ни слова от него? Даже открытки с предложением: «Эй, Сейди, давай
свяжем свободные концы и попробуем начать все заново»?
— Каким образом? Он не знает, где я, и я не уверена, что его это интересует.
— А ты от него чего-нибудь хочешь? Я уверен, что адвокат…
Она поцеловала меня.
— Тот, кого я хочу, в постели со мной.
Я отбросил одеяло.
— Смотри на меня, Сейди. Бесплатно.
Она посмотрела. Потом потрогала.
12 
Я задремал. Нет, не заснул — по-прежнему слышал завывание ветра и
дребезжание стекла, — но сон увидел. Мы с Сейди очутились в пустом доме. Голые.
Что-то двигалось наверху, громыхало, издавало неприятные звуки. Должно быть,
кружило по комнате, только не на двух ногах. Если судить по звукам, ног было
значительно больше. Я не чувствовал вины за то, что нас могут застать голыми. Что
я чувствовал, так это страх. На одной стене с облупившейся краской кто-то углем
написал: «Я СКОРО УБЬЮ ПРЕЗИДЕНТА». Ниже кто-то еще добавил: «ДАВНО
ПОРА ОН УЖЕ ВЕСЬ ПРАГНИЛ ОТ БАЛЕЗНЕЙ». Темно-красной помадой. А
может, кровью.
Бах, бух, бах
.
Над головой.
«Я думаю, это Фрэнк Даннинг», — прошептал я Сейди. Сжал ей руку.
Возникло ощущение, что это рука мертвой женщины. Женщины, которую,
возможно, забили до смерти кувалдой.
Сейди покачала головой. Она смотрела на потолок, ее губы дрожали.

---

Бух, бах, бух.
Вниз посыпалась побелка.
«Это Джон Клейтон», — прошептал я.
«Нет, — ответила она. — Я думаю, это Желтая Карточка. Он привел Джимлу».
Буханье над нами разом стихло.
Она взяла меня за руку и начала трясти. Ее глаза становились все больше и
больше, пожирая лицо.
«Это она! Это Джимла! И она слышит нас! 
Джимла знает, что мы здесь!
»
13 
— Проснись, Джордж! Проснись!
Я открыл глаза. Сейди облокотилась на подушку рядом со мной, ее лицо
напоминало бледное пятно.
— Что? Который час? Мы должны уезжать? — Но за окном по-прежнему
царила ночь, а ветер все так же завывал.
— Нет. Еще нет и полуночи. Тебе приснился дурной сон. — Она нервно
рассмеялась. — Может, о футболе. Потому что ты повторял: «Джимла, Джимла».
— Правда?
Я сел. Чиркнула спичка, лицо Сейди на несколько мгновений — пока она
прикуривала — осветилось.
— Да. Повторял. И еще много чего говорил.
Да уж. Попал.
— Что именно?
— Многого я не разобрала, но кое-что ты произнес очень отчетливо. Сначала
сказал: «Дерри — это Даллас». Потом наоборот: «Даллас — это Дерри». Что тебе
снилось? Ты помнишь?
— Нет. — Но убедительности моему голосу не хватило — оно и понятно, я
только что проснулся, пусть всего лишь дремал, — и я увидел скепсис в ее лице.
Прежде чем он сменился недоверием, в дверь постучали. За четверть часа до
полуночи.
Мы переглянулись.
Стук повторился.