Литература
1. Виноградов В.В. О языке художественной литературы. – М.:
Гослитиздат, 1959. – 654 с.
2. Виноградов В.В. Проблема авторства и теория стилей. – М.:
Гослитиздат, 1961. – 614 с.
3. Золян С.Т. От описания идиолекта – к грамматике идиостиля (на
материале поэзии Л.Мартынова) // Язык русской поэзии XX века:
сборник научных трудов. – М.: Ин-т русского языка АН, 1989. – С.
238-259.
4. Леденева В.В. Идиостиль (к уточнению понятия) // Филологические
науки. 2001. №5. С. 36-41.
5. Пищальникова В. А. Проблема идиостиля. Психолингвистический
аспект / В. А. Пищальникова. – Барнаул, 1992. – 73с.
6. Поцепня Д.М. Образ мира в слове писателя. – СПб.: Изд-во С.-
Петербург ун-та, 1997. – 264 с.
7. Северская О. И., Преображенский С.Ю. Функционально-
доминантная модель эволюции индивидуальных художественных
систем: от идиолекта к идиостилю // Поэтика и стилистика. 1988-1990.
– М.: Наука, 1991. – С. 146-156.
Матенова Ю.У, Шолдорова С.
ТГПУ имени Низами, Ташкент
Традиции древнерусской литературы в повести Н.С. Лескова
«Соборяне»
Цельность и крепость натуры Туберозова Лесков осмысливает
как выражение высших возможностей русского народного характера,
проявившихся, например, в легендарной личности Аввакума.
Неколебимая нравственная твердость опального раскольничьего
протопопа, его страстный темперамент борца и постоянная готовность
пострадать за одушевляющий его идеал, – «эти черты великого
бунтаря очень дороги Лескову, и он сознательно лепит образ главного
героя своей хроники с Аввакума» [7. C. 78].
Савелий Туберозов остро переживает «крутое противоречие
между идеалом и действительностью». Удрученный тем, что в России
133
всюду грубо попираются этические принципы христианства, протопоп
не может понять равнодушия большинства людей, утративших
ощущение ценности идеала. «Значит, не я один сие вижу, и другие
видят, – озадаченно заключает Туберозов, – но отчего же им всем это
смешно, а моя утроба сим до кровей возмущается» [2. C. 59]. По
убеждению Туберозова, присущая ему отзывчивость на добро и зло –
естественное свойство человека, которое не должно быть утрачено под
влиянием цинического духа «новых времен». Один из пунктов плана
последней проповеди Туберозова гласит: «Непонимание натуры
человека, и проистекающее отсель бесстрастное равнодушие к добру и
злу...» [2. C. 231].
Сам Туберозов проявляет аввакумовскую твердость характера.
Он не дает себе никакой поблажки, а за проявленную греховную
слабость сам накладывает на себя епитимью.
По отношению к другим Савелий Туберозов тоже крут на
расправу. Так, усмотрев в новой росписи в одной из церквей
ненавистный ему дух игривой шутливости, протопоп велел тут же
состругать роспись, а художника посадил на облучок своей кибитки и,
прокатив его сорок верст, отправил обратно пешком, чтобы имел
время в сей проходке поразмыслить о своей живописной фантазии» [2.
C. 77]. Этот эпизод хроники напоминает рассказ Аввакума о
скоропалительной расправе, которую он учинил над скоморохами:
своими руками поломал их инструменты н отнял медведей [7. C. 102].
Воитель по натуре, Савелий Туберозов, как и Аввакум,
наибольший гнев свой обрушивает на «сильных мира сего»: церковное
и местное городское начальство, проявляющее оскорбительное для
него небрежение к делу веры. В его постоянной оппозиции власти
«крепких», помимо собственно религиозных мотивов, нельзя не
увидеть и проявление демократизма Туберозова. Не случайно высшим
выражением подлинно христианского мироотношепия представляется
ему услышанная им однажды молитва бедняка Пизонского, который
просил бога взрастить хлеб на засеянной только что ниве на долю
всякого человека: «на хотящего, просящего, на произволящего и
неблагодарного» [2. C. 36].
Говоря о неспособности окружающих протопопа людей понять
смысл совершающейся в его душе драмы, автор не делает исключения
и для верной его подруги Натальи Николаевны, засыпающей в
поздний ночной час, когда Туберозов поверяет ей свои сокровенные
думы и чувства.
В целом отношения между Савелием Туберозовым и его женой
напоминают отношения протопопа Аввакума и его многострадальной
жены, но с одной оговоркой. Настасья Марковна проявляет не только
обычную житейскую заботливость о благе своего мужа, но и духовно
ободряет его в трудные минуты, укрепляет в решимости бороться.
Лесков, как мы помним, подробно изображал в хронике совсем другое
благословение – благословление на сон грядущий, которым
обменивались обычно Савелий Туберозов и Наталья Николаевна.
Тихая гармония их душевного союза долгое время ограничена
пределами светлого домика.
При такой изолированности героя ему особенно важно
чувствовать внутреннюю связь с русской народной жизнью,
скрывающей в себе великое богатство возможностей. С новой
остротой он переживает свою слитность с нею во время грозы,
неожиданно захватившей его в лесу во время последней поездки по
благочинию.
Описание грозы у Лескова – одно из лучших в русской
литературе. По точности наблюдений, живописной выразительности,
внутреннему драматизму оно может быть поставлено в один ряд с
известными описаниями Тургенева и Л. Толстого. В контексте
хроники пейзажный образ, созданный Лесковым, многомерен. Это
«воплощение могучих природных стихий. Это и великое таинство,
магическое действо, вызывающее у человека чувство своего
«беззащитного ничтожества» перед силой природы. Это и зримое
проявление того высшего закона единства и цельности всего сущего»
[5. C. 176], осознание которого дарует протопопу Туберозову новые
силы на борьбу. Наблюдая за тем, как некая таинственная силища,
словно ножом срезает стоящий рядом с ним высокий дуб, а тот, падая,
прибивает своими огромными ветвями искавшего на нем прибежища
ворона, Туберозов лишний раз убеждается в тщетности попыток
135
обрести благо в частном существовании, теряющем точки
соприкосновения с миром всеобщей жизни.
Гроза – это и новое соприкосновение души Туберозова с милой
его сердцу русской сказкой, героическим поверьем, уходящим в
стародавние, былинные времена. Поразивший Туберозова страшный
громовой раскат, как и беспокойное кипение ключа, – это своего рода
материализация той духовной энергии, которая живет в героическом
народном предании. Ток этой энергии умножает нравственные силы
протопопа, вобравшего в себя «русский дух» легенды.
Все эти остро пережитые Туберозовым впечатления значительно
усиливают в нем ощущение цельности бытия, благодаря которому
растет его решимость осуществить свой духовный подвиг.
Охватившее протопопа после грозы чувство свободы и
окрыленности неотделимо от того естественного состояния свежести
сил, в котором после грозы пребывает все живое. «Воздух был
благораствореннейший; освещение теплое; с полей несся легкий
парок; в воздухе пахло орешиной. Туберозов, сидя в своей кибитке,
чувствовал себя так хорошо, как не чувствовал давно, давно. Он все
глубоко вздыхал и радовался, что может так глубоко вздыхать. Словно
орлу обновились крылья!» [2. C. 229].
Итак, в канун решающего дня Савелий Туберозов чужд
рефлексии, и непосредственное ощущение, и мысль, и волевая
решимость – все это существует в неразрывном единстве в душе
протопопа.
За обличительную проповедь, которую произносит протопоп, его
высылают из родного города. «Не хлопочи: жизнь уже кончена; теперь
начинается ―житие‖» [2. C. 235], – останавливает он порыв жены,
умоляющей его пощадить себя. Вступив в новый период жизни,
Туберозов обнаруживает в своем поведении и самочувствии еще
больше сходства с протопопом Аввакумом.
Как и неистовый раскольничий протопоп, отец Савелий
отказывается пойти на компромисс с властями, которые делают новые
и новые попытки сломить его «непохвальное упрямство».
Только в результате хитроумного обходного «маневра», который
придумал карлик, Туберозов, наконец, подает начальству давно
ожидаемую им бумагу, демонстративно озаглавив ее: «Требованное
всепокорнейшее прощение» [2. C. 269].
Ни на минуту не ослабевающий драматизм внутренней жизни
протопопа с наибольшей силой обнаруживается в момент его смерти.
Сцена смерти, как это ни парадоксально, является кульминацией
повествования, раскрывающей великие возможности личности,
которые в силу неразвитости общественной среды России не смогли
полностью реализоваться.
Do'stlaringiz bilan baham: |