Исай Калашников Жестокий век Гонители

Глава 9 
В шатре Ван-хана собрались все нойоны: ждали посланца хана 
Тэмуджина. 
Нойоны громко разговаривали, и Ван-хана раздражали веселые 
голоса, яркий шелк нарядов… Празднуют. Довольны. А он не 

---

находит себе места. С тех пор как поддался уговорам сына и 
Джамухи, изводит себя думами. Но они бесплодны, как пески 
пустыни. 
В поход на Тэмуджина он не собирался. Войско вел сын. Но едва 
воины скрылись за степными увалами, велел седлать коня и 
помчался вдогонку. Ни сына, ни Джамуху это не обрадовало. 
Осторожно, незаметно они отодвинули его от всех дел. У него 
спрашивали совета, а делали все по-своему. Но перед битвой он как 
бы стряхнул с себя нерешительность, взял управление войском в 
свои руки, не позволил сыну и Джамухе всеми силами навалиться 
на прижатого к горам Тэмуджина. Чего-то ждал. Чего? Может 
быть, встречи с Тэмуджином. Но что могла изменить эта встреча? 
Слишком далеко зашла вражда… 
Поставив воинов обороняться, он лишил их подвижности, и 
горестно было ему видеть, как они гибнут. Но то, что Тэмуджин 
ловко воспользовался его оплошностью, вызывало чувство, 
похожее на гордость, – все-таки он его сын, хотя всего лишь 
названый. Воины Тэмуджина почти прорвались к его шатру. 
Нилха-Сангун, вне себя от ярости, сам кинулся в сражение. Стрела 
вонзилась ему в щеку, раскрошив четыре зуба. «Кто занозист, 

---

занозу и поймает!» подумал он, но тут же до боли в сердце стало 
жалко сына. 
После битвы нойоны звали его идти по следам Тэмуджина. Он не 
пошел. 
«Подождем, когда выздоровеет Нилха-Сангун». Джамуха без конца 
просил-уговаривал, слова его и ручейками журчали, и весенней 
листвой шелестели, и холодком осени дышали, но он остался тверд, 
хотя и сам понимал: нельзя давать Тэмуджину передышки. 
Нойонов, отпавших от Тэмуджина после битвы, принял сурово. Ни 
с кем не захотел говорить. Но когда воины захватили жен и детей 
Хасара (сам бежал, побросав золоченые доспехи), он велел 
поставить для них юрту, поить-кормить, как гостей. 
Его нойоны и сын всего этого не понимали и открыто не одобряли. 
Он чувствовал, как растет стена отчуждения, делая его одиноким. 
В шатер вошел Нилха-Сангун, сел рядом с отцом. 

---

– 
Наши люди хотели выведать у посланцев, сколько чего осталось у 
Тэмуджина. Молчат. 
От раны Нилха-Сангун еще не оправился, трудно ворочался язык в 
разбитом рту, и речь его была невнятна, распухшая щека 
топырилась под повязкой, кособочила лицо. 
– 
А-а, ничего у Тэмуджина не осталось! – Даритай-отчигин 
пренебрежительно махнул рукой. – Все курени захватили. 
– 
Курени-то захватили… – Джамуха смотрел не на Даритай-
отчигина, а на Ван-хана, ему и предназначал свои слова. – Но 
воины у него еще есть. Я расспрашивал пленных, высчитывал – 
есть воины. Сегодня мало. Завтра будет много. Сегодня он будет 
слезно плакать, а завтра кое-кому кишки выпустит. 
– 
Ты злым становишься, Джамуха, – сказал Ван-хан. 
– 
Это оттого, что кое-кто слишком добрый. 
В него, Ван-хана, метал Джамуха стрелы. И нойонов не стеснялся. 

---

– 
Слышал поговорку: как только у козленка выросли рога, он 
бодает свою мать? Это о тебе, Джамуха. 
– 
Нет, хан, не обо мне. Это о Тэмуджине. И не козленок он давно 
уже. 
Многим своими рогами живот вспорол. 
Нойон ханской стражи вошел в шатер, громко сказал: 
– 
Великий хан, у твоего порога послы хана Тэмуджина. Пожелаешь 
ли выслушать их? 
– 
Пусть войдут. 
Посланцы хана Тэмуджина – два молодых воина – не пали перед 
ханом ниц, поклонились в пояс и выпрямились. Так не кланяются 
послы побежденных. 

---

Забыв о приличиях, Нилха-Сангун толкнул отца в бок, что-то 
сердито пробулькал развороченным ртом. Ван-хан махнул 
посланцам рукой – говорите. 
– 
За что, хан-отец, разгневан на меня, за что лишаешь покоя? В 
давние времена тебя, как меня сегодня, предали нойоны, и с сотней 
людей ты был принужден искать спасения в бегстве. Тебя принял, 
обласкал, стал твоим клятвенным братом мой благородный 
родитель Есугей-багатур. Его воины стали твоими, и ты возвратил 
утерянный улус. Не за это ли гневаешься на меня? 
Посланец Тэмуджина говорил и с укором смотрел в лицо Ван-хану. 
Но не его, а светлоглазого Есугей-багатура видел перед собой Ван-
хан… 
– 
Вспомни, хан-отец, как в твои нутуги пришел с найманами твой 
брат Эрхэ-Хара. Ты искал помощи в землях тангутов – нашел 
унижение. Ты просил воинов у гурхана кара-киданьского – тебе 
отказали. Слабый от голода и дальних дорог, в одежде, которую не 
приличествует носить и простому нукеру, ты пришел ко мне. И я 
отправился в поход на меркитов, побил их, а всю добычу отдал 
тебе. Не за это ли сегодня преследуешь меня? 

---

Ван-хан сгорбился. Верно, все верно… Не будь тогда Тэмуджина 
или не пожелай он помочь, давно бы истлели где-нибудь его кости 
и кости Нилха-Сангуна. 
– 
На тебя, хан-отец, я никогда не таил зла. Вспомни, как ты, 
поверив наговорам злоязыких людей, кинул меня на растерзание 
Коксу-Сабраку. Но я, вразумленный небом, ушел. Коксу-Сабрак 
захватил много твоих куреней, стад и табунов. Я послал своих 
воинов, они отбили захваченное и все возвратили тебе. Не за это ли 
сегодня забрал мои курени, мой скот, жен и детей моих воинов? 
Слова падали, как капли воды на голое темя. Ван-хану хотелось 
встать и уйти, ничего не слышать, никого не видеть. 
– 
Стремя в стремя ходили мы на врагов, хан-отец, и все они 
склонялись перед нами. Я никогда не говорил, что моя доля мала и 
я хочу большей, что она плоха и я хочу лучшей. По первому слову, 
по первому зову я спешил к тебе. Не за это ли ты хочешь бросить 
меня под копыта своих коней? 
Воин замолчал, отступил на два шага. На его место стал другой 
посланец, наклонил голову перед Нилха-Сангуном. 

---

– 
Брат мой Нилха-Сангун, двумя оглоблями были мы в повозке 
хана-отца. 
Тебе этого было мало. Тебе захотелось самому сесть в повозку, 
стать ханом при живом отце. Ты многого добился. Радуйся, весели 
свое сердце. Но не забывай: сломалась одна оглобля – телеге 
стоять. – Посланец повернулся к Алтану и Хучару. – В трудные 
времена, когда не дожди и росы увлажняли родную землю, а кровь 
наших людей, когда младшие не признавали старших, а старшие не 
заботились о младших, я говорил Сача-беки: «Стань ханом ты, и я 
побегу у твоего стремени». Сача-беки отказался. Тогда я сказал 
тебе, Алтан: «Стань ханом ты, и я буду стражем у порога твоей 
юрты». Ты не захотел. Я сказал тебе, Хучар: «Стань ханом ты, и я 
буду седлать твоего коня». Ты не пожелал. Все вы в один голос 
сказали мне: будь нашим ханом ты, Тэмуджин. Я согласился и дал 
клятву обезопасить наши владения от врагов. Из одного сражения я 
кидался в другое. Я сокрушил татар, извечных наших врагов, я 
подвел под свою руку тайчиутов, я много раз побивал меркитов. 
Своим мечом я добыл то, чего наша земля не знала многие годы, 
покой. Я взял много скота, женщин и детей, белых юрт, легких на 
ходу телег и все роздал вам. Для вас и облавил дичь степей, гнал на 
вас дичь гор. 
Чего же не хватало вам? Что вы пошли искать в чужом улусе, 
преступив свои клятвы? 

---

Лицо Алтана пылало красным китайским шелком. Хучар 
выворачивал из-подо лба угрюмые глаза. Даритай-отчигин сжал 
узенькие плечи, затаился, будто перепел в траве, спросил 
испуганно: 
– 
Какие слова племянника для меня? 
– 
Для тебя нет никаких слов. 
– 
Что же это такое? Почему же?.. 
Посланец отыскал глазами Джамуху. 
– 
Слушай меня, мой анда. В далекие годы счастливого детства в 
юрте матери моей Оэлун мы поклялись везде, всегда, во всем быть 
заодно. Став взрослыми и соединившись после долгой разлуки, мы 
повторили слова клятвы. 
Но ты покинул меня и с тех пор, не зная устали, замысливаешь 
худое. 

---

Неужели ты не боишься гнева вечного неба, перед лицом которого 
клялся? 
Неужели ты думаешь, что ложь и хитроумие осилят правоту и 
прямоту? 
Берегись, анда, придет время раскаяния, и тебе нечем будет 
оправдать себя ни перед людьми, ни перед небом! – Посланец 
вновь поклонился Ван-хану. – К твоей мудрости, хан-отец, 
обращаюсь я. Не порть свою печень гневом неправедным, 
вдумайся, и ты поймешь: не я твой враг. Поняв, шли посланцев к 
озеру Буир-нур, туда же подошлю я своих. И пусть они без шума и 
крика обдумают, как нам поступить, чтобы впредь не рушить 
доброго согласия двух наших улусов. 
Посланцы с достоинством поклонились, покинули шатер. Нойоны 
ждали, что скажет Ван-хан. А ему трудно было сказать что-либо. 
Видел всю свою жизнь, полную превратностей и мук. В самое 
горькое время не сам Тэмуджин, так его отец оказывались рядом. 
Как бы там ни было, он, выходит, забыл добро, сделанное ими, дал 
вовлечь себя в постыдное дело. Не надо было слушать Нилха-
Сангуна и Джамуху. Но и как не слушать? Если Тэмуджин 
замыслил отобрать у Нилха-Сангуна улус, а так оно, наверное, и 

---

есть, для чего была его собственная жизнь, все походы, войны, 
казнь единокровных братьев? Ничего этого он нойонам сказать не 
может. Не поймут они этого… 
– 
К Буир-нуру надо, наверное, кого-то послать… 
– 
Для чего, хан-отец? Уж не хочешь ли ты вести переговоры с 
андой? Джамуха распахнул густые ресницы так, будто был удивлен 
безмерно. 
– 
Тэмуджин теперь ослаб, войско его малочисленно. Кому он 
теперь опасен? 
Трудно ворочая языком, сын сказал: 
– 
Если змея ядовита, все равно, толстая она или тонкая. 
Алтан одобрительно закивал головой. 
– 
Верно говоришь, достойный сын великого хана! Мы повергли 
Тэмуджина на землю, а он осмеливается грозить нам! О чем с ним 

---

говорить? Уж мы-то его знаем. Мы пришли к тебе, великий хан, 
искать защиты, а ты спасаешь Тэмуджина. 
– 
Я вас не звал! – осадил его Ван-хан. 
И лицо Алтана опять запылало красным шелком. Он обиженно 
умолк и больше не проронил ни слова. 
– 
Хан-отец, я не могу понять своим скудным умом: зачем вдевать 
ногу в стремя, если не хочешь сесть в седло? – спросил Джамуха. – 
Ради тебя мы пошли на Тэмуджина, ради тебя проливали кровь 
наши воины. Тэмуджин побит, а ты рукой, занесенной для 
последнего удара, хочешь обласкать его. 
Хан-отец, ты погубишь себя и нас! 
– 
Кому суждено быть удавленным, тот не утонет, – устало 
отбивался Ван-хан. 
Спор становился все более бурным. Хан искал поддержки, но ее не 
было. 

---

Сын озлобленно твердил: «Тэмуджина надо добить!» Брат 
Джагамбу, бежавший когда-то с нойонами-заговорщиками в страну 
найманов, после возвращения виновато держался в стороне, не 
высовывался со своими суждениями. Один Алтун-Ашух вроде бы 
хотел помочь хану, но на него зыркнул злыми глазами Нилха-
Сангун, и нойон умолк. Ван-хан уступил: 
– 
Ладно, я не пошлю людей к Буир-нуру. Но и гонять по степи 
Тэмуджина не буду. Есть дела худые и добрые, есть вредные и 
полезные. Наверное, добрым и полезным делом было бы навсегда 
лишить Тэмуджина возможности возвеличиваться над другими. Но 
есть еще и совесть. Она повелевает мне вручить это дело на суд 
всевышнего. Это мое слово – последнее. 
Нойоны, Джамуха, Нилха-Сангун ушли от него недовольные. 
А спустя несколько дней верный Алтун-Ашух проведал: Джамуха, 
Алтан, Хучар и Даритай-отчигин, кое-кто из кэрэитских нойонов 
сговариваются убить Ван-хана и посадить на его место Нилха-
Сангуна. Ван-хан потребовал, чтобы Джамуха и родичи Тэмуджина 
незамедлительно явились к нему. Они пренебрегли его повелением. 
Тогда он послал нукеров, хотел привести силой и самолично 
дознаться – правда ли? Джамуха и родичи Тэмуджина подняли 
воинов, побили нукеров и ушли в сторону найманскую. Посланное 

---

вдогонку войско смогло отбить лишь несколько табунов. Потом 
был слух: родичи Тэмуджина дорогой перессорились, Даритай-
отчигин отделился от них и ушел к своему племяннику. 
Ван-хан возвратился в родовые кочевья.