Исай Калашников Жестокий век Гонители

Глава 11 
Просьба Хасара пришлась по душе и Ван-хану, и его сыну. Без 
лишних разговоров согласились принять его под свое 
покровительство. Но если хан думал, что этим в какой-то мере 
искупит свою вину перед семьей анды Есугея, то мысль Нилха-
Сангуна шла дальше. Надо Хасару подсказать, что он при желании 
может занять место своего брата, да помочь собрать воинов, и у 
Тэмуджина будет враг куда опаснее всех его нойонов-родичей и 
анды. Упрямый и честолюбивый, он или умрет, или одолеет своего 
рыжего брата-мангуса. У Хасара будет одна опора – кэрэиты! А уж 
Нилха-Сангун сумеет держать его в руках. 
Так он думал и был очень доволен, собой. К Хасару с Субэдэй-
багатуром и Мухали решил направить нойона Итургена. 

---

– 
Вези ему наши заверения в полном благорасположении. 
– 
Пошли кого-нибудь другого, – попросил Итурген. – Я захватил 
его семью. 
– 
Ну и что? 
В смущении почесав за ухом, Итурген признался: 
– 
Хасара мы слегка побили. И эти золотые доспехи я забрал у него. 
– 
И надо было его бить! – подосадовал Нилха-Сангун, но, подумав, 
сказал: 
– 
А это даже и неплохо. Как раз ты и должен ехать. И в его 
доспехах. Так мы напомним, кто он есть. Пусть скорбит его душа. 
Приедете сюда, лаской и приветливостью снимем эту скорбь, 
вдохнем в душу надежду. 

---

Золоченые доспехи, присовокупив к ним богатые дары, вернешь 
сам. 
Итурген снял шлем, сияющий, как утреннее солнце, пробежал 
пальцами по блестящим нагрудным пластинкам. Доспехи 
возвращать ему не хотелось. И поехал он к Хасару с большой 
неохотой. Бровастый Субэдэй-багатур и подвижный, вертлявый 
Мухали поскакали рядом – один справа, другой слева. 
По куреню ехали шагом. Мухали не сиделось, крутился в седле, 
будто сорока на столбе коновязи, удивлялся: 
– 
Какой большой курень, как много народу! 
– 
Таких куреней у нас множество, а сколько людей – никто не 
знает. 
Только ваших рабов, жен да детей тысячи. 
– 
А воинов почему-то мало… 

---

– 
Зачем нам держать тут воинов? Ваш бывший владыка Тэмуджин 
сгинул, татары уничтожены. С этой стороны нет угрозы, и воинов 
мало. 
– 
А есть поблизости еще курени? 
– 
Ты почему все выспрашиваешь? – насторожился Итурген. – Для 
чего тебе знать, где, чего и сколько у нас есть? 
– 
О чем-то надо же говорить! Не хочешь – будем молчать. Но 
молоко скисает от жары, а я от молчания. Давай поговорим о 
лошадях или женщинах хочешь? О куренях и воинах не говори, а 
то все узнаем, нападем. А? Мухали весело засмеялся. 
Надоел Итургену Мухали за дорогу, как сухой хурут в длительном 
походе. Все чаще стал спрашивать: 
– 
Ну, где же ваш Хасар? Говорили – близко, но скачем два дня, а 
его все нет. 
– 
Скоро ты его увидишь. Вот радости-то будет у Хасара! 

---

На исходе второго дня притомленные кони шагом шли по лощине. 
Все суживаясь, лощина полого поднималась к плоской 
возвышенности. Поднялись на нее, и, невольно пригнувшись, 
Итурген натянул поводья. По возвышенности двигалось войско. 
Змеей растянулся вольный строй, и хвост его потерялся за 
дальними увалами. 
– 
Что… такое? – Итурген попятил коня. 
Его руки перехватили, левую – Мухали, правую – Субэдэй-багатур, 
завернули за спину, туго стянули ремнем. От неожиданности 
Итурген даже не подумал сопротивляться. Водил глазами с Мухали 
на Субэдэй-багатура, с Субэдэй-багатура на Мухали… 
– 
Как же это?.. Что же это?.. 
– 
Куда держали путь, туда и прибыли, – смеясь, пояснил Мухали. 
Их заметили, и десятка два всадников рысью пошли навстречу. На 
соловом тонконогом жеребце, идущем плавной иноходью, сидел 
грузный воин в черной войлочной шапке, в халате, перепоясанном 
простым ременным поясом. 

---

Когда он остановил иноходца и пытливым взглядом скользнул по 
лицу Итургена, у того обомлело сердце – хан Тэмуджин. 
– 
Ну и как? – спросил он у Мухали. 
– 
Все хорошо! Ван-хан беспечен, как весенняя кукушка. 
– 
Зачем здесь этот? 
– 
Он привез доспехи Хасару, – скалил зубы Мухали. 
– 
Может он что-то рассказать? 
– 
Нет, хан. Обо всем выспросил дорогой. 
Примчался Хасар. Увидев Итургена в золотых доспехах, хищно 
ощерился. 
– 
А-а, попался!.. Брат, дай его мне. 

---

– 
Бери. – Хан тронул коня, за ним поехали Мухали и Субэдэй-
багатур. 
– 
Сейчас же снимай доспехи! – крикнул Хасар. 
Итурген покорно стянул с головы шлем, стащил с плеч куяк. 
Передав доспехи нукерам, Хасар выхватил меч, коротко взмахнул и 
с потягом рубанул Итургена. 
Когда в курень примчался дозорный и заорал во все горло 
«Враги!», Нилха-Сангун презрительно бросил: 
– 
Трус! Кучка нукеров Хасара показалась тебе тысячным войском? 
– 
Какая кучка? Не меньше шести тысяч воинов идут на курень! Сам 
посмотри! 
Вдали, над сопками, вспухло темное облако пыли. С той стороны, 
побросав стада, скакали пастухи и близкие дозорные. Нилха-

---

Сангун велел бить тревогу, сам побежал в шатер отца. Ван-хан, 
худой, длинный, тоже смотрел на облако пыли, качал седой 
головой. 
– 
Горе нам, сын… Обманулись мы с тобой, ох, как обманулись! 
– 
Неужели Тэмуджин? 
– 
Кто же еще? – Ван-хан сердито дернул плечами. 
К шатру бежали нойоны, их нукеры, воины, на ходу натягивая 
доспехи, пристегивая мечи. Женщины хватали ребятишек и тащили 
в юрты. Вскочив на чьего-то коня, Нилха-Сангун понесся по 
куреню, подымая и подгоняя людей. 
Бегом покатили телеги, окружая ими курень, потащили скатки 
войлоков и мешки с шерстью – укрытие для хорчи – стрелков. 
А на сопках вокруг куреня уже маячили всадники. Передовые 
сотни неторопливо, будто возвращаясь домой, двинулись на 
курень. И вдруг сорвались, рассыпались, с устрашающим ревом 
кинулись к тележным укрытиям. 

---

Навстречу им взметнулась туча стрел, и воздух загудел от 
стонущих звуков свистулек. Не доскакав до телег, воины 
Тэмуджина выпустили по две-три стрелы, повернули коней, 
умчались, оставив убитых и раненых. Нилха-Сангун облегченно 
передохнул. Но в это время другие сотни полезли на курень с 
противоположной стороны. Нилха-Сангун поскакал туда, увлекая 
за собой воинов. Отбили. Но воины Тэмуджина бросились на 
курень рядом. Одни отскакивали, другие налетали, и невозможно 
было предугадать, в каком месте ударят в следующий раз. Нилха-
Сангуну и его воинам некогда было утереть пот со лба. И только 
темнота принесла передышку. 
Все нойоны собрались в шатер Ван-хана. Горел светильник. Хан, 
словно озябнув, тянул к нему руки. Пальцы слегка подрагивали. 
Халат свисал с худых плеч крупными складками. 
– 
Послали за помощью в другие курени? – спросил он. 
– 
Куда пошлешь? – Нилха-Сангун отдернул полог шатра. 
В густой темноте вокруг куреня волчьими глазами светились огни. 

---

Ван-хан не поднял головы, не мигая смотрел на пламя светильника. 
– 
Эх, отец, не мы ли просили тебя – добей Тэмуджина! Пожалел… 
– 
Что говорить о прошлогоднем снеге, сын… Курень мы, кажется, 
не удержим. Не сдаться ли нам? 
Нилха-Сангун подскочил. 
– 
Никогда! Никогда я не склоню голову перед Тэмуджином! 
Хочешь моей смерти, убей лучше сам. 
– 
Помолчи, Нилха-Сангун!.. Безмерно устал я от всего… 
Посидев в глубокой задумчивости, Ван-хан вдруг поднялся, 
потребовал коня. 
– 
Я поеду к Тэмуджину. 

---

Нилха-Сангун пробовал удержать его, но хан молча сел в седло и 
один, без охраны, поскакал в стан врага. 
Ван-хан не знал, о чем будет говорить с Тэмуджином, ему просто 
нестерпимо захотелось увидеть его. Караулы Тэмуджина заставили 
его спешиться, окружив тесным кольцом, будто пленника, повели 
меж ярко пылающих огней к палатке. Перед входом он 
остановился, собираясь с мыслями, но его грубо подтолкнули в 
спину древком копья. 
В окружении ближних нойонов Тэмуджин сидел на войлоке, уперев 
руки в колени подвернутых под себя ног. Взгляд, устремленный на 
Ван-хана, был холоден, жесток. 
Ван-хан ехал сюда, надеясь увидеть того Тэмуджина, которому он 
отдал часть отцовской любви. Но перед ним был другой Тэмуджин, 
какого он еще не знал, – чужой, надменный, недоступный. 
– 
Садись, хан-отец. 
Привычное «хан-отец» прозвучало сейчас как скрытое 
издевательство, и Ван-хан с тоской подумал, что приехал напрасно. 

---

– 
Ты пришел просить о милости? 
– 
Нет. – Ван-хан медленно покачал седой головой, – я приехал в 
последний раз посмотреть тебе в лицо. Я любил тебя, Тэмуджин. 
Дрогнули рыжие усы, обнажились белые зубы хана, собрались 
морщины у глаз – он смеялся беззвучным смехом. 
– 
Я ощутил твою любовь, хан-отец, когда ты прижал меня к горам. 
– 
Ты забываешь добро и хорошо помнишь зло. 
– 
Я помню все, что надлежит помнить. Поэтому, хан-отец, не убью 
тебя. 
Дам тебе шатер, коня, дойных кобылиц. Живи. Но свой улус отдай 
мне. 
С запоздалым раскаянием Ван-хан понял, что он был слеп. 
Джамуха оказался прозорливее, быстрее и лучше всех он разглядел 

---

нутро своего анды, человека без совести, без жалости, ненасытного 
в жадности. 
Ван-хан поднялся. 
– 
Можешь убить меня сейчас. Мне ненавистен этот мир. Я всю 
жизнь воевал со злом. Мне мало довелось сделать доброго. Но и то 
немногое превратилось во зло. Ты обманул меня, как не обманывал 
никто другой. Будь же проклят! 
Он вышел. Никто его не удерживал. Ван-хан, спотыкаясь в темноте, 
побрел в свой курень. 
Утром, едва развиднелось, воины Тэмуджина снова начали терзать 
курень со всех сторон. И все злее, яростнее становились их 
наскоки, а сопротивление кэрэитов слабело. Нилха-Сангун видел – 
конец близок, но не мог примириться с этим, кружил по куреню, 
где окриком, где плетью подбадривал и воинов, и нойонов. И 
только когда отдельные храбрецы Тэмуджина начали 
перескакивать через телеги, когда в ход пошли мечи и копья, велел 
Алтун-Ашуху заседлать десяток коней и подвести к шатру отца. 

---

Сам, забежав в юрту какого-то харачу, схватил рваный халат, 
переоделся, другой такой же халат взял для отца, нужен был еще 
один, для сына Тусаху, но искать уже было некогда. Шум сражения 
приближался. 
Ван-хан отказался было переодеваться. Нилха-Сангун чуть не 
силой стянул с него халат и надел рвань харачу. Алтун-Ашух с 
лошадьми уже ждал их. От шатра Нилха-Сангун бросился к своей 
юрте, закричал, не слезая с коня: 
– 
Скорее! 
Выглянула жена. Не сразу узнала его в чужой одежде и не поняла, 
куда он ее зовет, а поняв, стала суетливо бегать по юрте, что-то 
собирать, совать в руки Чаур-беки и Тусаху. Наконец все трое 
вышли из юрты, но сесть на коней не успели. Откуда-то вылетели 
всадники, размахивая мечами, копьями, стоптали их. Поворачивая 
коня, Нилха-Сангун увидел, как вскочил с земли, побежал, 
пригибаясь, сын, но копье ударило ему в спину… 
Воины Тэмуджина заполнили курень. Никем не узнанные, Нилха-
Сангун и Ван-хан выскользнули из него, поехали в сопки, скрылись 

---

за ними. Ван-хан все время оглядывался, и слезы катились по его 
рябому лицу… 
…Ветер клонил к стремнине речки Некун-усун гибкие ветки 
тальников. 
Конь Нилха-Сангуна напился и вынес всадника на берег. К речке 
спустился Ван-хан, спешился, ослабил подпруги, разнуздал 
лошадь. Нилха-Сангун не стал его ждать, поехал шагом по берегу. 
Ветер донес звуки, похожие на голоса людей. Нилха-Сангун 
остановился, попятил лошадь в кусты. За речкой были найманские 
кочевья, и кто знает, что сулит им встреча с давними недругами. 
Окликнул отца. Но он его не услышал, стоял, задумчиво 
поглаживая шею коня, смотрел на воду. С той стороны спустился 
десяток всадников, увидев Ван-хана, они перемахнули речку. 
– 
Вы кто такие? – спросил Ван-хан, вскинув голову. 
Нойон в островерхом железном шлеме, с кривой саблей на боку 
удивленно-насмешливо воскликнул: 
– 
Он у нас спрашивает! Чего тут выглядываешь, вонючий харачу? 

---

– 
Тебе не стыдно так говорить со старшим? 
– 
А, да ты еще и нагл! Говори быстро: чего здесь вынюхиваешь? – 
Нойон выхватил саблю, повертел угрожающе над головой Ван-
хана, плашмя ударил по спине. 
– 
Да как ты смеешь?! Я – хан кэрэитов. Я Ван-хан. 
– 
А, да ты еще и лжив! Говори правду или зарублю! 
– 
Я хан кэрэитов! Хан! – кричал Ван-хан, и голос его срывался. 
Нойон привстал на стременах. Сабля взлетела и со свистом 
опустилась. 
Хан упал без стона, без звука. Нилха-Сангун, чтобы не закричать, 
затолкал в рот рукав халата. Найманы сразу же ускакали. Он 
подъехал к отцу. Из страшной раны, отвалившей плечо, в речку 
сбегала кровь, ее подхватывали светлые струи и уносили вниз. 
Нилха-Сангун постоял, кусая губы, тяжело взобрался на лошадь. 
Нет отца, нет сына, нет ханства. Ничего. 

---

Конь шагал по песчаным наносам. Копыта оставляли глубокие 
вмятины, но ветер тут же засыпал, заглаживал следы. Навсегда…