Некрономикон

часть земного шара уходила под воду и снова поднялась на
поверхность спустя долгие века — уже после того, как эти плиты
были сделаны и отслужили свой срок. Это дело сотен тысяч
лет — скольких, один Бог знает. Даже думать об этом не хочется.
Имея в виду прежний Ваш неутомимый труд по
исследованию легенд и всего, что с ними связано, могу ли я
сомневаться, что Вы захотите организовать экспедицию в
пустыню и произвести археологические раскопки. Доктор Бойл и
я, мы оба готовы участвовать в таком предприятии, если Вы —
или организации, известные Вам, — сумеют выделить средства.
Я могу подобрать с дюжину горнорабочих для тяжелых
землекопных работ — от чернокожих толку не будет, я
обнаружил, что они прямо-таки одержимы страхом перед этим
местом. Бойл и я храним все эти сведения в тайне, поскольку
совершенно очевидно, что право первенства на открытие и
признание следует предоставить Вам.
До этого места из Пилбарры можно добраться дня за четыре
на мототягаче — он понадобится для нашего оборудования. Это
несколько на юго-запад от той трассы, которой шел Уорбёртон в
1873, и в сотне миль на юго-восток от Джоанна-спринг. Мы могли
бы сплавить вещи вверх по реке Де-Грей, вместо того чтобы
трогаться из Пилбарры, но это все можно обговорить потом.
С грубой прикидкой, камни расположены 22°2′14″ южной
широты, 125°0′39″ восточной долготы. Климат тропический,
условия в пустыне тяжелые.
С радостью готов продолжать переписку по этому делу и
полон поистине великого желания способствовать любому
предложенному Вами плану действий. После Ваших статей я

---

глубоко впечатлен значимостью этой проблемы. Доктор Бойл
спишется с Вами позже. Если потребуется срочно связаться,
можно передать радиограмму в Перт.
С глубокой надеждой на скорый ответ и заверениями в
преданности
Роберт Б. Ф. Маккензи
О ближайших последствиях этого письма можно немало узнать из
прессы. Мне очень повезло заручиться поддержкой университета
Мискатоника, а мистер Маккензи и доктор Бойл оказали неоценимую
помощь в улаживании дел с австралийской стороны. Перед публикой мы не
входили в излишние подробности относительно наших целей, поскольку
менее солидные газеты придали бы всему делу неприятно сенсационный и
балаганный оборот. В результате газетные сообщения были скудными, но
их появлялось достаточно, чтобы освещать наши поиски означенных
австралийских руин и дать хронику различных предварительных этапов.
Профессор 
Уильям 
Дайер 
с 
геологического 
факультета 
—
руководитель антарктической экспедиции, снаряженной университетом
Мискатоника в 1930–1931 годах; Фердинанд К. Эшли с факультета древней
истории и Тайлер М. Фриборн с факультета антропологии, вместе с моим
сыном Уингейтом — отправлялись со мной.
Мой австралийский корреспондент, Маккензи, приехал в Аркхэм в
начале 1935 года и помог нам в последних приготовлениях. Он оказался
человеком лет пятидесяти, приветливым, премного сведущим и на зависть
начитанным, и во всех тонкостях знакомым с особенностями путешествия
по Австралии.
В Пилбарре нас ждали его тягачи, и мы зафрахтовали небольшой
грузовой пароход, достаточно маневренный для того, чтобы подняться
вверх по реке. Мы приготовились производить раскопки самым
тщательным образом, буквально перебирая каждую песчинку и не смещая
ничего, что могло бы находиться в своем изначальном или близком к этому
положении.
Отправившись из Бостона 28 марта 1935 года на борту пыхтящего
«Лексингтона», мы неторопливо прошли Атлантику и Средиземное море,
через Суэцкий канал по Красному морю и через Индийский океан
добираясь до своей цели. Нет надобности говорить, сколь подавляюще
подействовало на меня плоское песчаное побережье западной Австралии и

---

какое отвращение вызвал неухоженный городишко с мрачными золотыми
приисками, где происходила окончательная погрузка на тягачи.
Встречавший нас доктор Бойл оказался в летах, умным и милым, а его
познания в психологии не раз вовлекали его в долгие беседы с моим сыном
и мной.
Странная смесь беспокойства и предвкушения одолела едва ли не всех
нас, когда наконец компания наша из восемнадцати человек загрохотала по
выжженным милям песка и скал. 31 мая, в пятницу, мы вброд перешли
приток реки Де-Грей и вступили в царство полнейшего запустения.
Определенный, несомненный ужас возрастал по мере того, как мы
подступали к реальным становищам допотопного мира — ужас,
подогреваемый, конечно, и тем, что смущающие мой покой сны и
псевдовоспоминания осаждали меня по-прежнему с неослабной силой.
Был понедельник, 3 июня, когда мы увидели первую из
полупогребенных глыб. Не могу описать чувства, с которым я по-
настоящему, собственной рукой, прикоснулся к обломку циклопической
кладки, во всех отношениях повторяющему глыбы в стенах, виденных
мной во сне. Явственно проступал след высечки — и руки у меня
задрожали, когда я узнал фрагмент выпукло-вогнутого орнамента,
омерзевшего мне за годы мучительных, помрачающих рассудок кошмаров.
Месяц раскопок принес в общей сложности 1250 глыб на разных
стадиях разрушения. Больше всего было тесаных мегалитов с
криволинейным верхом и исподом. Малую долю составляли меньшие по
размеру, более плоские, с ровной поверхностью квадраты или
восьмиугольники — вроде тех, из которых в моих снах были сложены полы
и мостовые, несколько же было особенно массивных и скругленных таким
образом, что предполагал их использование при возведении сводов и
куполов или для устройства арок и оконных проемов.
Чем глубже и дальше на север и восток мы копали, тем больше глыб
находили, хотя система их расположения, даже приблизительно, нам все
еще не давалась. Профессора Дайера ужасал не поддающийся измерению
возраст этих руин; Фриборн нашел полустертые символы, таинственно
укладывающиеся в некие известные папуасские и полинезийские мифы
безначальной древности. Состояние этих глыб и разметанность их по
поверхности вопияли без слов о головокружительных оборотах времени и
космическом буйстве земной коры.
При нас был аэроплан, и мой сын Уингейт часто поднимался на
различную высоту и прочесывал пустынные пески и скалы, выискивая
приметы полустертых, охватывающих большую территорию контуров —

---

будь то разница в уровнях песка или тянущиеся цепочкой разрозненные
глыбы. Результаты у него практически отсутствовали из-за бегучих,
переносимых ветром песков: если он и думал, что приметил нечто
знаменательное в неровностях почвы, то в следующий же вылет
обнаруживал, что это впечатление сгладилось другим, столь же эфемерным.
Правда, раз-другой эти летучие намеки оказывали странное и
неприятное воздействие на меня. Они на какой-то странный и страшный
лад сочетались с чем-то, что я читал или видел во сне, но чего мне уже
было не вспомнить. Их осеняла какая-то ужасающая привычность — и это
почему-то заставляло меня, украдкой и боязливо, озирать отвратительную
бесплодную местность.
Примерно к первым числам июля у меня развилась необъяснимая
эмоциональная установка касательно всего северо-восточного района. Был
страх и было любопытство, но, более того, была и стойкая, доводящая до
исступления иллюзия воспоминания.
Я прибегал ко всевозможным психологическим уловкам, чтобы
прогнать от себя эти выдумки, в чем так и не преуспел. Бессонница
забирала все большую власть надо мной, но я почти готов был ее
приветствовать как сокращение цикла сна, приходящегося на сновидения.
Я приобрел привычку к долгим одиноким прогулкам по пустыне поздними
вечерами — обычно на север или северо-восток, куда меня, казалось,
неуловимо подталкивало единство моих новых, странных побуждений.
Во время этих прогулок я иногда спотыкался о полупогребенные
песком обломки древней каменной кладки. Хотя на первый взгляд глыб
здесь было меньше, чем там, откуда мы начали, я с уверенностью
чувствовал, что под песком их должно быть великое множество.
Поверхность здесь была не такой ровной, как вокруг нашего лагеря, и
неутихающие 
сильные 
ветры 
наметали 
песок 
фантастическими,
недолговечными холмами, обнажая одни низлежащие следы древних
камней и одновременно скрывая другие.
До странности я был снедаем желанием захватить под раскопки и эту
территорию и в то же время страшился того, что тут могло обнаружиться.
Несомненно, я приходил в весьма скверное состояние — куда более
скверное из-за того, что не находил ему объяснения.
Показателем моего дурного нервного самочувствия может послужить
то, как я отозвался на странную находку, сделанную мной в одно из
бесцельных ночных хождений. Это было вечером 11 июля, когда блёклая
луна заливала таинственные дюны удивительной бледностью.
Забредя чуть дальше обычного, я наткнулся на огромный камень,

---

который заметно отличался от тех, что нам уже попадались. Он был почти
весь занесен песком, но я наклонился и, расчистив песок руками, стал его
внимательно изучать, добавив к лунному свету свет моего фонаря.
В отличие от других самых больших глыб эта была совершенно
квадратной, без выпуклых или вогнутых граней. И толщь ее выглядела
темным базальтом, абсолютно не схожим с гранитом, песчаником или
изредка встречающимся монолитом ставших уже привычными руин.
Вдруг я выпрямился и бросился к лагерю с быстротой, которую
позволяли ноги. Это был абсолютно безотчетный и бездумный порыв, и
только уже у своей палатки я полностью осознал, почему побежал. Тогда
меня осенило. Необычный черный камень, о котором я что-то читал или
видел во сне, и это «что-то» было связано с запредельным кошмаром
вековечного предания.
То была одна из тех базальтовых плит предначальных хоромин,
наводящих страх и ужас на баснословную Расу Великих, — высящиеся
безоконные руины, оставленные той полуматериальной, чернодумной,
иновидной нежитью, устроившей в преисподней земли свое гноище,
против незримых, ветроподобных ратей которой были запечатаны
железами люки и выставлены не знающие сна часовые.
Всю ночь я не смыкал глаз, но под утро понял, как глупо с моей
стороны позволять мифической тени нарушать мое душевное равновесие.
Мне бы не пугаться следовало, а радоваться радостью первооткрывателя.
Наутро я рассказал о своей находке. И Дайер, Фриборн, Бойл, мой сын
и я отправились смотреть аномальный камень. Нас ожидал, однако, провал.
У меня не сложилось ясного представления о местоположении камня, а
ветер придал совершенно другой вид дюнам зыбучих песков.