Некрономикон

modalités
) дистанцирования выражают одну и ту
же установку по отношению к языку эзотеризма: речь идет не более чем об
инструменте — 
raw material
(сырье), 
back cloth
(театральный задник) — на
службе специфической эстетической задачи (
projet
). Сверх того, Лавкрафт
множество раз выражает, в письмах и в эссе, свое презрение ко всему тому,
что касается спиритуализма (оккультизм, эзотеризм), и даже считает, более
глубинно, религию источником обскурантизма и регресса.
Ясно в то же время, что его собственное мировоззрение —
сциентическое, по своему типу соответствующее самым прогрессивным
теориям его времени (теория относительности, квантовая теория) в области
точных и естественных наук. Его убеждения недвусмысленно выражены в
письмах и также переданы на литературном плане через использование
специфической тематики, где наука играет важную роль. Лавкрафт, стало
быть, писатель, весьма укорененный в своем времени, и он пристально
следит за развитием знаний, вопреки взятой им позе эстета или английского
джентльмена XVIII века, которая тоже, впрочем, выражается в его манере
себя вести и в архаическом стиле некоторых его произведений.
Всё же дело продолжает обстоять таким образом, что Лавкрафт
производит определенную выборку тем; что он не занимается тем
литературным жанром, который, кажется, отвечал бы лучше его
теоретическим и идеологическим посылкам и который развивался между
тем в его время — научной фантастикой (
science-fiction
). Лавкрафт
движется в этом направлении, но не без недоверия к тому, что называет с
оттенком 
презрения: 
«Tales 
of 
interplanetary 
fiction» 
(рассказы
межпланетно-художественной небыли). Хотя некоторые и пытаются
причислить Лавкрафта к научной фантастике, трудновато согласиться
огульно со всеми их доводами. Лавкрафт остается, по крайней мере на
уровне стиля, в русле фантастического. Однако нужно подчеркнуть, что
Лавкрафт, на протяжении почти всего своего писательского пути, относится
с предпочтением к темам, образам речи, символам, которые, с одной
стороны, связывают его с англосаксонской традицией, где показательные
для нее писатели проявляют большой интерес к иррациональному
[20]
; и с
другой стороны, свидетельствуют о завороженности, по крайней мере
эстетической, перед этой областью.
В «Кромешных снах» ведьма Кизайя Мейсон владеет математической
наукой, но она сохраняет принадлежности, гораздо более традиционные,

---

даже шаблонные: ее физический облик дряхлой старухи, антураж, в
котором она действует, и применяемые аксессуары, даже если
математические формулы и занимают место формул магических.
Некоторые специальные элементы усиливают архаическую доминанту и
тоже соответствуют традиции, как ее описывает Маргарет Мюррей,
которую Лавкрафт прежде читал:
присутствие «фамулуса», здесь некоей помеси, крысы с человеческим
лицом;
присутствие «черного человека», атрибуты которого напоминают
дьявола из легенд (даже если в конце концов он и отождествляется с
Ньарлафотепом, одним из божеств лавкрафтианского пантеона);
присутствие 
типового 
обряда: 
жертвоприношение 
младенца,
описанное с определенной точностью. Можно было бы добавить также
представление о «дьявольской» сделке, которую студент Джилман должен
скрепить собственной кровью… На самом деле, архаическая часть в
развитии характера и интриги кажется по меньшей мере такой же важной,
как и современные элементы трактовки.
Другой текст Лавкрафта, «Краски из космоса» (The Colour out of
Space), иллюстрирует эту двойственную трактовку. Речь идет, по-видимому,
о новелле в жанре научной фантастики: с неба падает