Некрономикон

фантастического реализма,
такие, как Бержье, например,
могли бы, без сомнения, счесть, что сосуществование этих двух метаязыков
представляет дополнительное доказательство верности их теории или
интерпретации, заручающейся поддержкой (
caution
) объективной науки. В
действительности, если Лавкрафт дает доказательство удовлетворительных
познаний языка науки с определенной стороны (а именно биологии, в «На
горах безумия»), связь, которую он предлагает с языком эзотеризма, чаще
всего 
оказывается 
характера 
эстетического, 
поэтического,
а 
не
дидактического. Так, в «Кромешных снах» отсылка к высшей математике и
к четвертому измерению позволяют Лавкрафту обновить, до некоторой
степени, мотив колдовства и дает повод к весьма лиричным описаниям
гиперпространства галлюцинативного по природе (
onirisé
), но это
очевидно, что различные идеи, выдвигаемые автором, являются чистым
вымыслом и не имеют научной основы.
Можно было бы сделать сравнительный анализ других рассказов,
особенно же это «Нашептывающий во мраке», где научный язык является
изобретением чистой фантазии, без малейшего рационального элемента
(космическое перемещение существ в описанных условиях, в высшей
степени, невозможно, даже если, в плане техническом, вся механика
детализирована). С другой стороны, в этой новелле изобилуют элементы
эзотеризма,
но они не находят другого оправдания, кроме суеверия людей,
не способных иначе, как через ритуал, уяснить себе феномен, который их
превосходит. Заметим, что Лавкрафт прилагает старание увязать легенды
действительные
с легендами индейцев, правдоподобными, если не
подлинными, таким образом укореняя свой миф в толще истории
американского континента. На этом уровне лавкрафтианское место
действия выступает как палимпсест, где герой-искатель, как сыщик, должен
находить знаки присутствия (пережитки или реликвии) древних культов.
Все эти особенности показывают, что Лавкрафт никоим образом не
принимает всерьез эзотерические референции: что он не дает себе труда
предлагать, даже на уровне вымысла, внутренне согласованную систему
мысли. Его цель в другом, и, по-моему, она напрямую связана с
фантастическим характером
его творчества. Это стратегия, типичная для
фантастического описания мира, где имеется, с одной стороны, смешение

---

обозначающих, с другой стороны — разрастание, разлив обозначающего,
чтобы компенсировать отсутствующее обозначаемое. Избыточность
репрезентации скрывает здесь отсутствие референта.
Постоянные 
аллюзии 
к 
местам, 
персонажам, 
книгам,
внутритекстуальные цитаты и т. д. составляют подразумеваемую сеть
автореференций, которая занимает место внетекстуального референта. Для
читателя тот факт, что из текста в текст он снова и снова встречает тех же
самых богов или существ, те же самые или подобные им обряды в разных
точках земного шара, способствует сокрытию вымысла под покровом
достоверности. Умножение внетекстовых обоснований (
cautions extra-
diégétiques
), частая ссылка на действительные события (открытие Плутона,
экспедиции на полюс, дрейфование континентов и т. д.), использование
аналогии и нарочного смешения, подразумеваемые или явные сноски на
предполагаемые читательские знания (Атлантида, Му, Каббала…)
вызывают у читателя 
suspension of disbelief
(повисание между верить — не
верить), необходимое, чтобы возник эффект фантастического.
В то же время эта сеть автореференций достаточно размыта и
подвижна, чтобы вся приводка (
repérage
) оставалась проблематичной. На
этом уровне можно рассмотреть более детально тот способ, каким
Лавкрафт маскирует пустотность обозначаемого и отсутствие референта, в
связи с выдуманной библиотекой, хранилищем оккультных знаний,
накопленных от начала мира.
Лавкрафт использует систему ширм, зеркал, которые отсылают одно к
другому и которые ставят вопрос об отношениях между книгой и знанием.
В большинстве случаев ссылка на