Н. Игнатьев миссия в хиву и бухару в 1858 году

26
и 
[45]
дальнейшему плаванию по реке Аму. Предполагалось также, 
что Бутаков доставит каравану нашему запас воды из реки Сыра для 
облегчения следования по Усть-Урту, о затруднительности которого 
составили себе в Оренбурге преувеличенное понятие. Всем этим 
предположениям не довелось осуществиться, как вследствие слишком 
позднего выхода в море Бутакова, так и несоответственности задач со 
средствами флотилии и заявлениями ее начальника, а также и потому, что: 1) 
оказалось возможным переправиться через залив Айбугирский без помощи 
нашей флотилии, и 2) в виду встреченных опасностей в Хивинских пределах, 
не предвиденных в Оренбурге, я нашел невозможным отделиться от каравана 
и бросить на произвол случайностей конвой, могущий подвергнуться 
внезапному нападению коварных азиатов. Думая распорядиться как под 
Красным Селом, на маневрах, Г. А. Катенин, не воображаясь с политическими 
обстоятельствами, характером сношений ханов с нами и между собою, а также 
местных и климатических препятствий, сделал все распоряжения для 
обратного следования посольства из Бухары снова через Хиву и Усть-Урт. 
Усмотрев уже в Оренбурге неудобоисполнимость сего плана, я письменно 
предупредил начальника края о невозможности заранее предрешить вопрос о 
предпочтительности направлений моего обратного путешествия, тем более, 

---

что одною из целей моего отправления было составление маршрутов и карты 
и изучение страны на возможно большем пространстве. В Оренбурге же я 
собрал сведения о враждебных действиях хивинцев в отношении к России, а 
также доказательства вероломства хана Сеид-Мохаммеда и покровительства, 
им оказываемого враждебным нам киргизам и всем кочевникам, недовольным 
властями и скрывающимся от законного преследования. В известительном о 
моем скором прибытии в Хиву письме к мехтеру 
[46]
(нечто вроде министра 
по сношению с иностранцами хана) Катенин, по моей просьбе и на основании 
проекта мною составленного, упомянул, что посольство назначено «лишь по 
снисхождению к желанию самого Хана» выраженному чрез шейх-уль-ислама 
Фазиль-Ходже, присланному на Коронацию Государя и что я обязан из Хивы 
отправиться в Бухару, а из Бухары «спешить обратно в Россию», что заставит 
меня сократить мое пребывание в Хиве, при чем, для избежания, по 
возможности, продолжительной задержки, было заявлено желание, чтобы 
переговоры мои с хивинским правительством ведены были с «наивозможно 
меньшею тратою времени». Последствия повязали, что хап не обратил 
никакого внимания на эти предупреждения Оренбургского Генерала-
губернатора: хотел меня задержать как можно дольше, тянул переговоры, не 
только затруднял мое шествие по ханству всячески, но в особенности желал 
сопротивиться моему движению на Бухару, стараясь вынудить «бежать» 
обратно в Россию. 
Чтобы постепенно втянуть верблюдов и лошадей, приучив их исподволь 
к трудным переходам, а нижним чинам конвоя и прислуге дать возможность 
приладить вьюки к перевозке и приобрести, без излишнего утомления, 
нужную в степных походах сноровку, я начал с небольших переходов, верст с 
20, увеличивая их впоследствии, смотря по состоянию караванного скота и 
водопойного расположения, не придерживаясь строго маршрута, мне данного 
из Оренбурга. С совершенным сохранением сил людей, лошадей и верблюдов, 
движение наше до Айбугирского залива совершилось, таким образом, гораздо 
быстрее, нежели расчитывали в управлении Оренбургского Генерал-
губернатора. На третий переход (к Караванному озеру) я уже сделал 40 верст, 
перед дневкою. Выводил я караван с разсветом, при чем сам поднимал отряд, 
давая сигнал к подъему и приказывая трубить «генерал-марш». Вследствие 
сильных жаров (от 24° до 30° и 32° Р. в тени) мы старались сделать весь 
переход до полудня и становились в половине дня на ночлег. 
Нам 
приходилось 
испытывать 
все 
те 
затруднения, 
которые 
[47]
выпадают на долю в степи большому военному транспорту, — 
вследствие обременения отряда множеством ненужной поклажи и тяжелых 
неуклюжих повозок; всего более затрудняли движения форменные походные 
кузница и огромный неповоротливый госпитальный фургон. С первых 
переходов показались между нижними чинами несколько случаев кровавого 
поноса и был один — заражения сибирскою язвою. 

---

Для облегчения верблюдов, слишком нагруженных, и в виду 
предстоящих дальнейших трудностей пути, при существовании. достаточного, 
до подножия Усть-Урта, травяного корма, я решился на первых же переходах 
бросить несколько сот пудов прессованного сена и оставить часть 
безполезного обмундирования, как например кивера пехотных чинов и т. и. 
Делая по пути разспросы встречным караванам и отдельным киргизам, я узнал, 
что между хивинцами и туркменами (иомудами) возгорелась война и были уже 
стычки, в которых хивинцы приписывали себе победу. Являлось сомнение 
возможности идти в Хиву по маршруту, назначенному в Петербурге и 
Оренбурге, так как Куня-Ургенч был осажден туркменами и на пути в том 
направлении мы могли встретить враждующие между собою шайки и стать в 
неловкое положение к тем или другим. Вместе с тем получил я сведение, что 
бунтовавший Исет Кутебаров, бывший в письменных сношениях с ханом 
хивинским и обнадеживший было Генерал-губернатора, чрез своих 
доверенных, что он явится к нему с новинкою, изменил это намерение, 
письменно уведомил о том начальника края и кочует на Усть-Урте близ пути 
следования посольства. Сведения эти и опасение, что табун отряда, при 
малейшей оплошности, может быть угнан разбойниками киргизскими или 
туркменскими, заставил меня ввести строгий боевой порядок как при 
следовании каравана, так и в особенности на ночлегах. Караван становился в 
каре, причем повозки и вьюки составляли как бы временное укрепление, 
внутри которых помещались кибитки наши и джуламейки, а на ночь загонялся 
табун, лошади, размещались в коновязях, а верблюды клались на 
колени 
[48]
непосредотвенно возле вьюков своих. Часовые и патруль охраняли 
всю ночь спокойствие каравана; я засыпал последним с заряженным 
револьвером под подушкой, предварительно обойдя весь бивак и проверя 
меры предосторожности. 
Отсутствие каких либо положительных известий об Аральской 
флотилии или о степени ее готовности к плаванию, о времени и месте 
возможного нашего соединения — меня беспокоило. Весь Май прошел в 
ожидании ответа Бутакова. 
Впервые 17 дней похода прошли мы 458 верст. Как я писал Е. И. 
Ковалевскому, мы могли бы идти гораздо быстрее, но желание дать время 
пароходу «Перовский» подойти к западному берегу Аральского моря и войти 
с нами в связь, заставляло меня замедлять движение. Нижние чины конвоя 
были бодры, свежи и не утомлены, а лошади и верблюды в отличном 
состоянии, когда мы дошли 31 Мая до слияния р. Аты-Джаксы с р. Эмбою, на 
место, где было возведено укрепление в 1839 г. 
Нравственное состояние и настроение в течение этой первой части 
степного похода выказывается в письмах к отцу и Егору Петровичу 
Ковалевскому. Родителю своему писал я, с первого ночлега: «Не привыкать 
стать уже мне прощаться с гранью родной земли и пускаться в далекое 

---

странствование, и тем не менее призадумался я, когда вышел в степь и увидал 
себя на коне, среди зеленого, необъятного моря. Впрочем выступили мы 
бодро, и я совершенно спокоен духом. Трудное дело предстоит мне; много 
испытаний, лишений и неприятности ожидаю; иду даже на полную неудачу с 
твердою решимостью оделять все человечески возможное, чтобы исполнить 
волю Государя и послужить родине; а об успехе и не мечтаю, предоставив 
слепо воле Божией и себя самого и результат моей необычайной поездки 
Примера ради еду я верхом впереди конвоя весь переход и даже 
спешиваюсь вместе с казаками