Кортик. Бронзовая птица

Глава 31 
СЕЛЬСКАЯ ЖИВОПИСЬ 
Генка ездил на рентген. Но ничего у него в животе не оказалось. Только кишки и желудок. Так, 
вернувшись из города, он объявил Мише. 
В тот же день, к вечеру, вернулись в лагерь и Сева с Игорем. Они выезжали на Песчаную косу, 
показывали следователю место, где нашли лодку. Потом их отпустили домой. 
Игорь и Сева чувствовали себя героями. Они ходили по лагерю с таким видом, будто совершили 
нечто необыкновенное. Они не сумели осуществить свой главный замысел — убежать в Италию бить 
фашистов, — но зато своим участием в: следствии по делу Рыбалина будто бы поставили себя в 
особенное и исключительное положение. 
Хотя они очень гордились и хвастались, ничего существенного Миша от них не узнал. На 
Песчаной косе они показали следователю место, где взяли лодку. Следователь обмерил это место 
рулеткой, прошел до деревни, потом до железнодорожной станции. Зачем он это делал, Игорь и Сева не 
знали… 
Миша презрительно усмехнулся. Ну и следователь! Ищет на Песчаной косе!.. Надо искать в лесу, 
там, где прячутся парни. Ведь они вместе с лодочником и убили Кузьмина! Миша ни секунды не 
сомневался в этом… 
Что касается Серова, то Игорю и Севе жилось у него, в общем, хорошо. Спали они в сарае, на 
сене. Правда, жена Серова относилась к ним неважно, даже в дом не пускала, говорила, что они ей полы 
запачкают, но сам Серов каждый вечер приходил к ним и подробно обо всем расспрашивал. 
— О чем же он вас расспрашивал? — насторожился Миша. 
— Обо всем, о чем с нами следователь разговаривал. 
— И вы ему рассказывали? 
— Конечно. Ведь он ответственный работник. 
Эх, шляпы, шляпы!.. Впрочем, чего можно ожидать? от них? Из лагеря удрали, всех взбаламутили 
и еще ходят, как победители! 
— Поменьше фасоньте, — сказал Миша, — вы столько натворили, что должны ходить тише воды, 
ниже травы. А вы, наоборот, гордитесь неизвестно чем. Глупо! И не думайте, что на вас будет наложено 
взыскание. Нет, взысканием не отделаетесь. А вот будут самохарактеристики, и тогда вы узнаете… 
Узнаете, какого все мнения о вас. 
Но Миша не торопился назначать самохарактеристики. На это нужно затратить самое меньшее два 
дня. А как их выкроить? Ведь надо в конце концов закончить клуб. Он был уже полностью оборудован, 
оставалось только покрасить. А в этом деле они получили могучую поддержку в лице 
художника-анархиста Кондратия Степановича. 
Он пришел в клуб, долго смотрел, как ребята работают, потом спросил у Миши. 
— Приступать? 
— Приступайте. А что вы будете делать? Кондратий Степанович обвел вокруг себя рукой: — 
Красить надо. Вкруговую. 
Миша вспомнил нелепо раскрашенную избу художника. Опасение, что он испортит клуб, на 
мгновение закралось в Мишино сердце. Но выражать недоверие человеку, который сам, добровольно 
предлагает свои услуги, было неудобно. И вообще надо привлекать местное население к устройству 
клуба. Все же Миша спросил: 
— А хорошо будет? 
— В отличном виде, — пробормотал художник, обводя стены сарая мутным взглядом, — по 

---

самому последнему слову… Большой театр делали… 
— Денег у нас нет, придется бесплатно, — предупредил Миша. 
— Бесплатно так бесплатно, — вздохнул художник. — Красок тоже мало. 
Кондратий Степанович опять вздохнул: — Пожертвуем свои. Немного осталось. Одолжил 
леснику, да теперь с него не получишь. — Какому леснику? — Кузьмину, убитому. — Разве он был 
лесником? 
— Был. До революции. У графа служил. Доверенное лицо… 
Вот что!.. Кузьмин служил у графа лесником. Значит, он хорошо знал лес… Опять лес! Тот самый 
лес, куда парни утащили привезенные лодочником мешки. Таинственный лес! Эта легенда о 
Голыгинской гати, о мертвецах без головы — не выдумана ли она для того, чтобы отпугнуть всех от 
леса? Тут что-то есть. Теперь ясно: надо пойти в лес и посмотреть, что это за Голыгинская гать. Там ли 
по-прежнему эти подозрительные парни и что они делают? 
Мишины размышления прервал Кондратий Степанович, объявивший, что красить он будет 
сегодня ночью. Никто не помешает, не будет пыли, и вообще он привык творить ночью. Но ему в 
помощь нужны два мальчика. 
Миша выделил для этой цели Бяшку и Севу. 
Подходя на следующий день к клубу, ребята еще издали увидели около него большую толпу 
народа. 
Что такое? Ребята ускорили шаг. Но по улыбающимся лицам крестьян, по их смеху и шуткам 
Миша понял, что в клубе произошло скорее нечто смешное, чем трагическое. И когда он сам вошел в 
клуб, то не знал, плакать ему или смеяться. 
Клуб был размалеван самым диким и невообразимым образом: изогнутые линии, круги, полосы, 
треугольники, просто кляксы, то бесформенные, то напоминающие морды диких зверей. Скамейки — 
полосатые, как зебры. Занавес — похожий на фартук маляра. Балки, поддерживающие крышу, — одна 
черная, другая красная, третья желтая. Под каждой балкой — по лозунгу: “Анархия — мать порядка”, 
“Да здравствует чистое искусство!”, “Долой десять министров-капиталистов!” 
Миша ужаснулся. 
Кондратий Степанович с гордым и независимым видом расхаживал по клубу. Так же гордо и 
независимо держались Бяшка с Севой. Они совершенно серьезно объявили Мише, что это последнее 
слово в живописи. Так теперь рисуют во всех странах. Так рисовал и Маяковский, пока был 
художником. Но теперь он так не рисует, потому что стал поэтом. Бяшка даже попробовал объяснить 
Мише значение какой-то кляксы, но запутался и ничего объяснить не смог. 
В кучке крестьян стояли кулак Ерофеев и председатель сельсовета — молодой парень, 
демобилизованный красноармеец. Его все звали Ванюшкой, а Ерофеев величал Иваном Васильевичем. 
Он был хороший человек, из середняков, но на своей должности чувствовал себя неуверенно, а потому, 
как казалось Мише, робел и пасовал перед кулаками. Как-то раз Миша был на сельской сходке. 
Председатель произнес горячую и убедительную речь по поводу общественного луга, куда выгоняли 
пасти скот. Ерофеев на словах поддержал его, но потом все перевернул по-своему и так запутал 
председателя, что тот в конце концов согласился с ним. Так было и сейчас. Председатель посмеивался 
над художеством Кондратия Степановича, но Ерофеев сказал: 
— Смешно-то смешно, да ведь денежки общественные. Приедут товарищи из губернии или из 
уезда, разве можем мы им такое показать? Значит, все надо переделывать. Опять расход. Нехорошо, не 
годится на ветер деньги бросать. 
— Большие ли тут деньги? — возразил председатель. 
— Хоть и небольшие, а народные, — сказал Ерофеев. 
— Деньги пропали, не о чем теперь говорить, — нахмурился председатель. 
— Разве я о деньгах? — возразил Ерофеев. — Ну, потратили, куда теперь денешься. Я о том, что 
нельзя ребятишкам такие вещи поручать. Кондратий Степанович что? Любит он малевать, все мы 
знаем. А комсомол в ответе. Надо бы прийти в сельсовет, посоветоваться: как, мол, можно такое дело 
Кондратию Степановичу поручать? А молодые люди на себя понадеялись. Вот и нехорошо. 
Так всегда. Председатель сначала спорил с Ерофеевым, доказывал и отстаивал свое. Но то, что 
говорил ему Ерофеев, видно, так сильно запечатлевалось в его мозгу, что потом он незаметно для 

---

самого себя менял взгляды. Он чувствовал, что Ерофеев опытнее, и всегда подпадал под его влияние. 
После происшествия в клубе председатель начал косо поглядывать на ребят. Он даже выговорил 
Мише за то, что тот зря брал лошадь для Генки… 
А тут подоспела новая неприятность. И все из-за дурацкой игры в “зелень”.