Книжный вор

* * *КОРОТКАЯ ИСТОРИЯ О ПРОТИВОСТОЯНИИ ГАНСА ХУБЕРМАНА С СЫНОМ * * *
Молодой человек был фашист; его отец — не был.
В глазах Ганса-младшего отец был частью прежней дряхлой Германии — той, которая
любому дает себя в пресловутый оборот, пока ее собственный народ страдает.
Он рос, зная, что отца называют «Der Juden Maler» — еврейский маляр — за то, что
красит дома евреям.
Потом произошел один случай, который я скоро опишу вам полностью, — день, когда Ганс-
старший все просвистел уже на самом пороге вступления в Партию.
Всякому ясно, что ни к чему закрашивать грязные слова, написанные на фасадах еврейских
лавок. Такое поведение вредит Германии и вредит самому отступнику.
— Ну так что, тебя еще не приняли? — Ганс-младший начал с того, на чем они
остановились в Рождество.
— Куда?
— Ну догадайся — в Партию!
— Нет, думаю, про меня забыли.
— Ну а ты обращался хоть раз с тех пор? Нельзя же вот так сидеть и ждать, пока тебя не
догонит новый мир. Надо пойти и самому стать его частью — невзирая на прошлые ошибки.
Папа поднял глаза:
— Ошибки? В жизни я много ошибался, но уж не тем, что не вступил в фашистскую
партию. Мое заявление у них — ты знаешь, — но я не пойду снова проситься. Я просто…
Тут-то и пришел большой озноб.
Он влетел в окно, гарцуя на сквозняке. Может, то было дуновение Третьего Рейха,
набирающее все большую силу. А может, просто все та же Европа, ее дыхание. То или другое, но
оно овеяло старшего и младшего Хуберманов в тот миг, когда их металлические глаза
столкнулись, как оловянные кастрюли.
— Тебе всегда было плевать на страну! — сказал Ганс-младший. — Тебе она безразлична.
Папины глаза стало разъедать. Ганса-младшего это не остановило. Чего-то ради он

---

посмотрел на девочку. Торчком расставив на столе три свои книжки, будто для разговора, Лизель
беззвучно шевелила губами, читая в одной.
— И что за дрянь читает девчонка? Ей нужно читать «Майн кампф».
Лизель подняла глаза.
— Не беспокойся, Лизель, — сказал Папа. — Читай, читай. Он не понимает, что говорит.
Но Ганс-младший не сдавался. Он подступил ближе и сказал:
— Или ты с фюрером, или против него — и я вижу, что ты против. С самого начала был. —
Лизель следила за лицом Ганса-младшего, не отрывая глаз от его тощих губ и твердокаменного
ряда нижних зубов. — Жалок человек, который может стоять в сторонке, сложа руки, когда вся
нация выбрасывает мусор и идет к величию.
Труди и Мама сидели молча и напуганно, Лизель — тоже. Пахло гороховым супом, что-то
горело, и согласия не было.
Все ждали следующих слов.
Их произнес сын. Всего два.
— Ты — трус. — Он опрокинул их Папе в лицо и немедленно вышел вон из кухни, из дома.
Вопреки всей бесполезности, Папа вышел на порог и закричал вслед сыну:
— Трус? Я трус?!
Он бросился к калитке и, словно умоляя, побежал за сыном. Роза метнулась к окну, сорвала
флаг и распахнула створки. Мама, Труди и Лизель столпились у окна и смотрели, как отец
нагнал сына и схватил за руку, умоляя остановиться. Слышно ничего не было, но движения
вырывавшегося Ганса-младшего кричали довольно громко. А фигура Папы, когда он глядел вслед
Гансу, просто ревела им с улицы.
— Ганси! — позвала наконец Мама. И Труди, и Лизель поежились от ее голоса. — Вернись!
Мальчик ушел.
Да, мальчик ушел, и я был бы рад сообщить вам, что у молодого Ганса Хубермана все
сложилось хорошо, но это не так.
Испарившись в тот день во имя фюрера с Химмель-штрассе, он помчался сквозь события
другой истории, и каждый шаг неминуемо приближал его к России.
К Сталинграду.