Книжный вор

* * * МАЛЕНЬКАЯ ДАНЬ АРТУРУ БЕРГУ, ЕЩЕ ЖИВУЩЕМУ ЧЕЛОВЕКУ * * *
Кёльнское небо было желтое и гноилось, шелушилось по краям.
Он сидел, опираясь на стену, с ребенком на руках. Своей сестрой.
Когда она перестала дышать, он остался с ней, и я понял, что он будет держать ее еще не
один час.
В кармане у него лежало два краденых яблока.
На сей раз они поступили умнее. Съели по одному каштану, а остальное распродали, обходя
дом за домом.
— Если у вас есть несколько лишних пфеннигов, — говорила Лизель в каждом доме, — то у
меня есть каштаны. — Так они наторговали шестнадцать монет.
— Ну, — осклабился Руди, — отомстим.
Под вечер они вернулись к лавке фрау Диллер, вошли, отхайльгитлерили и встали у

---

прилавка.
— Опять леденцовая смесь? — Фрау Диллер усмехнулась — «шмунцелем», — на что они
кивнули. На прилавок выплеснулись монеты, и челюсть фрау Диллер слегка отвисла.
— Да, фрау Диллер, — ответили они в один голос. — Леденцовую смесь, пожалуйста.
Обрамленный фюрер, казалось, гордился ими.
Ликование перед бурей.
БОРЕЦ, ОКОНЧАНИЕ
На этом заканчивается ловкость рук хитреца, а потуги борца — нет. На одной руке у меня
Лизель Мемингер, на другой — Макс Ванденбург. И скоро я хлопком соединю их. Потерпите еще
несколько страниц.
Борец:
Если убьют до наступления ночи, по крайней мере, он умрет живым.
Путешествие на поезде осталось далеко позади, храпунья, скорее всего, едет дальше,
кутаясь в вагон, ставший ей постелью. Теперь только шаги отделяют Макса от спасения. Шаги и
мысли — и сомнения.
По карте, что была у него в голове, он дошел от Пазинга до Молькинга. Когда он увидал
город, было уже поздно. Его ноги страшно гудели, но он был почти на месте — в самом опасном
месте, где только можно оказаться. Протяни руку — и дотронешься.
Точно по описанию он нашел Мюнхен-штрассе и зашагал по тротуару.
Все напряглось.
Тлеющие лузы уличных фонарей.
Темные безразличные здания.
Ратуша стояла как здоровенный неповоротливый юнец-переросток. Кирха растворялась во
тьме, чем выше он вел взглядом.
Все это смотрело на него.
Он поежился.
И предостерег себя:
— Смотри в оба.
(Немецкие дети выискивали заблудшие монеты. Немецкие евреи высматривали, не грозит
ли поимка.)
По-прежнему полагаясь на свое счастливое число, он отсчитывал шаги группами по
тринадцать. Всего тринадцать шагов, говорил он себе. Ну, давай, еще тринадцать. Он сосчитал
так примерно девяносто раз, и вот наконец очутился на углу Химмель-штрассе.
В одной руке он нес чемодан.
В другой все еще сжимал «Майн кампф».
Обе ноши были тяжелы, обе вызывали легкое потоотделение.
Вот он свернул в переулок и направился к дому № 33, обуздывая в себе тягу улыбнуться,
обуздывая тягу всхлипнуть и даже предвкушение укрытия впереди. Он напоминал себе, что не
время надеяться. Конечно, он уже почти дотягивался до надежды. Чуял ее где-то там, куда еще
чуть-чуть — и достанешь рукой. Но он не стал этого признавать — он снова стал рассчитывать,
что делать, если его схватят в последний момент или по какой-то случайности за дверью
окажется не тот человек.

---

И конечно, свербящее сознание греха.
Как он может так поступать?
Как он может заявляться и просить людей рисковать из-за него жизнью? Как он может быть
таким себялюбцем?
Тридцать три.
Они посмотрели друг на друга.
Дом был бледный, на вид почти болезненный, с железной калиткой и бурой заплеванной
дверью.
Из кармана Макс вынул ключ. Тот не блеснул — лежал в ладони тускло и вяло. Макс на миг
сжал ключ в кулаке, едва не ожидая, что он вытечет ему на запястье. Не вытек. Сталь была
твердой и плоской, с комплектом негнилых зубов, и Макс сжимал кулак, пока эти зубы не
проткнули его.
И тогда, медленно, борец подался вперед, щекой к дереву, и изъял ключ из кулака.

---