Исай Калашников Жестокий век Гонители

Глава 11 
В шатре хана было много нойонов: собрались послушать Махмуда. 
Он шел сюда с трепетным сердцем. Что рассказать? Что утаить для 
своего блага? 
Ответное послание хорезмшаха хан принял в свои руки, разрезал 
шелковый шнур, скрепленный печатью, развернул свиток и подал 
Махмуду. 
– 
Прочти и переведи. 

---

Послание было сдержанным. В нем не было клятвенных заверений 
в дружбе, но не было и ни единого вызывающего слова. Хорезмшах 
будет покровительствовать торговле и охранять караванные дороги 
в своих владениях, то же самое сделает, как он надеется, и великий 
хан. 
Хан снова взял послание, посмотрел на вязь строк, спросил 
нойонов: 
– 
Ну, что вы думаете об этом? 
– 
Хитер шах, – сказал один. 
Другой с ним не согласился: 
– 
Не хитрый – трусливый. Великий хан назвал его сыном, и он 
смолчал. 
– 
Великого Чингисхана теперь все боятся! – горделиво добавил 
третий. 

---

И, угождая хану, нойоны принялись хвастливо говорить о доблести 
своих воинов, посмеиваться над шахом. Хан слушал их как будто 
благосклонно, но, когда поток похвальбы чуть поубавился, сказал: 
– 
Сейчас вы похожи на сорок, стрекочущих над спящим тигром. 
Принижающий врага сам унижен будет. У шаха, не забывайте, 
четыреста тысяч воинов. 
– 
У Алтан-хана было больше, – сказал Джэбэ. 
Ему хан не ответил, повернулся к Боорчу: 
– 
Я, кажется, не слышал твоего голоса… 
– 
Великий хан, я думаю, что ответ шаха – ответ разумного 
человека. Не вижу в нем хитрости или трусости. Ему выгодна 
торговля? А нам? Из владений сартаулов в земли китайцев и 
обратно потекут рекой товары. Потекут через наши степи, великий 
хан. А тот, кто сидит у реки, не умрет от жажды. 

---

Его не замедлил поддержать Елюй Чу-цай: 
– 
Мудры твои слова, нойон. Торговля вдохнет жизнь в 
разрушенные города за Великой стеной. Города и селения станут 
платить тебе налоги, и твоя сокровищница наполнится золотом, 
драгоценностями. 
Им, как и Джэбэ, хан тоже не ответил. Он велел Махмуду 
рассказать, как шах принял его послание. Махмуд, рассказывая, не 
упускал ни одной мелочи, невольно оттягивал время, когда надо 
будет умолчать или признаться о ночном разговоре с шахом. 
Служить шаху он не будет. Это решил еще в Бухаре, после тайной 
встречи с купцами, так ловко устроенной Захиром. Все купечество 
владений хорезмшаха, торгующее с Востоком, хотело того или нет, 
оказалось слугой двух господ – Мухаммеда и Чингисхана. Было бы 
лучше, если бы хозяин был один. Было бы хорошо, если бы им стал 
опора веры шах Хорезма. Но для этого ему надо победить хана, 
чего он сделать не сможет: он враждует с матерью, с кыпчаками, 
его боятся и потому не любят имамы, его ненавидят жители 
недавно захваченных владений и усмиренных городов, его 
государство рыхло, как комок творога… Кто думает о будущем, 
тому с шахом не по пути. Так рассуждали купцы, тайные 
доброжелатели хана. Так стал думать и Махмуд, и его душа перед 
ханом была чиста. Но кто скажет, как все может повернуться… 

---

Сколько Махмуд ни разбавлял свой рассказ пустыми словами, он 
подошел к концу. А главного так и не решился сказать. 
– 
Ты не упустил слов о том, что я буду смотреть на шаха как на 
своего сына? – спросил хан. 
– 
Аллах тому свидетель, все твои бесценные слова передал! 
– 
И что же шах? 
– 
Он дернулся на своем троне так, будто ему подпустили колючку. 
И все лицо перекосилось, будто под нос сунули жабу. Вот таким 
стал. – Махмуд скосоротился, закатил глаза под лоб, вызвав смех 
нойонов. 
– 
И ничего не сказал? – Глаза у хана как лед на изломе, и седеющие 
усы начинают топыриться. 
Махмуду вдруг пришло в голову, что тайные доброжелатели хана 
есть не только среди мусульманских купцов. Они могут быть даже 
и среди эмиров шаха. Что, если уже все донесли? Он обомлел. И 

---

еще не знал, как и что будет говорить, полез в заветный мешочек, 
достал алмаз. 
– 
Посмотри на это, великий хан. При своих людях шах Мухаммед 
не сказал ни слова. А потом призвал меня к себе, обо всем 
расспрашивал. И этот камень дал. За что? Чтобы я обо всем 
доносил ему. Был его соглядатаем. Дорог этот камень. Но твое 
благоволение, великий владыка вселенной, для меня, твоего 
недостойного раба, дороже целой шапки таких камней, целой 
повозки золота и всех жемчугов мира… 
Хан взял алмаз и, пока Махмуд рассказывал о ночном разговоре с 
шахом, катал его по широкой ладони – трепетную, негаснущую 
искру. Махмуд старательно припоминал каждое слово, ничего не 
пропустил, не скрыл. 
Говорил долго, боясь остановиться. Лицо хана оставалось 
непроницаемым. 
Когда Махмуд замолчал, хан протянул ему алмаз. 
– 
Он твой. Ты поступил как и подобает верному слуге. 

---

– 
О, справедливейший из владык… 
Хан не дал ему излить свою безмерную радость. Двинул рукой – 
молчи, медленно обвел взглядом лица нойонов. 
– 
Шах хочет торговать. Похвальное желание. Мы отправим в его 
владения караван. Вы, мои близкие люди, подберите из своих 
нукеров по два-три знающих и способных человека. Дайте им 
серебра и золота, товаров, пусть продают и покупают. – Усмешливо 
покосился на Боорчу. – Попробуем пить из полноводной реки 
торговли. Но по дороге в сартаульские города пусть хорошо 
примечают, где перевалы, где хорошие водопои и пастбища, где 
броды – не через реки торговли, а просто через реки. И в городах 
наши люди должны уметь видеть, слышать и нужное слово 
сказать… Этот караван пойдет в ближние к нам города. Как только 
он возвратится, ты, Махмуд, поведешь второй, подальше. 
– 
С этим я не иду? 
– 
Ты будешь готовиться к другому. Твое дело будет потруднее. 

---

– 
Но, величайший владыка, – да наградит тебя аллах долгой 
жизнью, кошелек купца наполняет дорога. Я могу остаться, но свой 
кошелек и свои товары пошлю с верным мне человеком. Он будет и 
всем полезен. Знает языки, обычаи. 
– 
Посылай. 
Караван собрался огромный. Еще никогда не уходил из степей 
такой караван. Четыре с половиной сотни человек на лошадях, 
больше тысячи вьючных верблюдов. Махмуд нагрузил китайским 
шелком двух верблюдов. Захиру сказал: 
– 
Тебе я верю, как брату. Возвратишься, все хорошо исполнив, – 
отпущу на волю. Мало того, – чем дороже ты продашь, тем 
выгоднее будет для тебя. 
Из десяти динаров прибыли один – твой. Согласен? 
– 
У раба согласия не спрашивают. 

---

– 
Пока ты раб. Со временем, думаю, станешь моим помощником. 
Ты мне нужен. Я заметил: с тех пор, как купил тебя, мои дела, слава 
аллаху, идут хорошо. 
– 
А как же моя воля? 
– 
Воля будет, Захир. Я от своих слов не отступаю. Купцы честные 
люди. 
Но ты сам не захочешь уходить от меня. Зазвенят в твоем кошельке 
золотые динары, захочется добавить еще… А без меня ты не много 
добавишь. Люди, Захир, как верблюды в караване, один за другим 
идут, хотя и не привязаны друг к другу. 
– 
Я хочу домой, хозяин. Не буду я тебе помощником. Сразу 
говорю. 
– 
Ну что тебе твой дом? Где живется лучше, там и дом… Вы 
остановитесь в Отраре. Там найди Данишменд-хаджиба. Передашь 
ему мое письмо. Смотри только, не попадись… 

---

…Идут верблюды, горделиво задрав маленькие головы. 
Томительна дальняя дорога. Сиди с утра до вечера в седле, зевая от 
скуки, смотри на степь, на голые сопки… Махмуд говорит: «Что 
тебе дом?» Купец, видно, заболтался по белу свету до того, что 
перестал различать родное и чужое. 
Оно, чужое-то, может быть стократно лучше своего, а все равно 
свое ближе сердцу. Земля и тут ничего… Особенно когда 
проходили предгорье Алтая. 
Издали зеленые лесистые отроги напоминали высокие холмы возле 
Киева… Но только напоминали. Приглядишься – совсем не то, и 
тоска от этого удвоится. 
Он родился и вырос в Киеве, на Подоле. Дом отца стоял на берегу 
речки Почайны, недалеко от шумного, самого великого в городе 
торговища. Тут продавали свои товары торговые гости со всего 
света. Со своими однолетками Захарий любил толкаться среди 
лавок, глазеть на диковинных людей в чудных одеждах… Он рос 
без матери. Она умерла во время великого мора,[49] когда ему не 
исполнилось и года. Отец на торговище держал маленькую 
лавчонку, где продавал сережки, ложки, гребешки и всякую иную 
мелочь. А Захарий с ватагой однолеток купался, рыбачил на 
Днепре, Лыбеди, Сырце, собирал грибы и ягоды в дубовых лесах, 

---

дрался с ребятами других посадов – Щекавицы, Копырева конца, 
Кисилевки. И дрались, и мирились… Совсем как князья русские. 
Только от княжеских усобиц стоном и слезами наполнялась земля. 
Как злые лиходеи, налетали князья друг на друга, зорили города, 
полонили людей, жгли дома. Не избег горестной судьбы и 
древлеславный Киев. Его отымали друг у друга много раз. Захарию 
шел двенадцатый год, когда князь Рюрик Ростиславич купно с 
половецкими ханами Кончаком и Данилой Кобяковичем взял Киев, 
пожег, позорил посады. Захария с отцом и многими другими 
подольцами увели в половецкие степи, потом продали в рабство… 
Сколько же не повинных ни в чем русских людей по всей земле 
мыкается? 
Сколько злосчастья пало на них? В этих землях, где молятся 
другим богам, простые люди, по правде говоря, мало чем разнятся 
от рабов. Насмотрелся он на бухарских кузнецов, медников, 
стеклоделателей, гончаров… Работают рук не покладая. А что у 
них есть? Еще хуже участь тех, кто обихаживает поля. 
С утра до ночи гнут спину под раскаленным солнцем, от кетменей 
кожа на ладонях затвердевает до того, что режь ножом – не 

---

порежешь. А их за людей не считают. Тут человек тот, у кого сабля 
на боку или мешочек золота на шее, как у Махмуда. Все остальные 
– 
свои и чужие, христиане и мусульмане, тюрки, персы или иных 
языков люди – как эти вот вьючные верблюды, кто хочет, тот и 
взвалит вьюк на спину. Кряхти, пыхти, но сбросить – думать не 
моги. 
Идут караваны по монгольским кочевьям. Покачивается Захарий в 
седле, плетет бечеву бесконечных дум. 
Однажды к нему подъехал монгольский караванщик, что-то долго 
говорил, показывая рукой на своих верблюдов. На пути из Бухары в 
степи Захарий надоел всем своим попутчикам, спрашивая, как 
называется на их языке и то и это. Память у него была цепкая, 
недаром же без усилий научился говорить по-тюркски и по-
персидски. Монгольских слов успел запомнить немало, но речь 
понимал с трудом. Все же уяснил, что монгол хочет куда-то 
отлучиться и просит его присмотреть за его верблюдами и 
вьюками. 
– 
Заа… – сказал монголу, что на их языке означало «ладно». 

---

Наверное, его «заа» звучало не совсем так, как надо бы. Монгол 
засмеялся. Веселый человек… Рабство научило Захария 
разбираться в людях. 
Стоило, бывало, увидеть человека, услышать несколько слов, и он 
уже мог сказать, будет этот человек бить своих рабов или нет. Этот 
бить бы не стал. 
Вместе со своими товарищами монгол ускакал в степь. Догнали 
они караван дня через два. Монгол осмотрел вьюки на своих 
верблюдах, поправил подпруги, остался доволен Захарием. 
– 
Сайн! Хорошо! Ты раб Махмуда или нукер? 
– 
Раб. Богол. 
– 
А-а… Муу… Плохо… 
– 
Да уж, ничего хорошего нет, – по-русски сказал Захарий. 

---

Монгол, конечно, не понял слов, но, кажется, угадал, что они могли 
означать, сочувственно покачал головой, огорченно развел руками. 
Вечером Захарий развьючил верблюдов, расседлал коня и стал 
готовить ужин. Вскипятил в котле воду, хотел засыпать в нее сухих 
крошек хурута, но подошел монгол, замахал на него руками, убрал 
хурут, велел подождать. Тут же куда-то убежал. Возвратился с 
большим котлом мяса. Поставил его перед Захарием. 
– 
Сайхан амттай идээ![50] 
Это Захарий хорошо понял. Сколько времени его пищей был 
только хурут! 
Обрадовался и мясу с наваристым супом, и тому, что без труда 
понял монгола, и его доброте, такой редкой в этом жестоком мире. 
Они стали есть, поглядывая друг на друга и беспричинно 
посмеиваясь. 
Монгол успевал жевать мясо, запивать его супом, говорить, 
дополняя слова знаками, ужимками, взглядами веселых узких глаз. 

---

И Захарий вскоре удивленно заметил, что без усилий все понимает. 
Он узнал, что монголы подстрелили несколько сайгаков, когда 
ездили по своим делам, что зовут караванщика Судуй, что у него 
есть отец, мать, жена и недавно родилось сразу двое детей – сын и 
дочь, что отец у него хороший, мать добрая, жена красивая, дети 
здоровые и сам он поэтому человек счастливый. И он никуда бы не 
поехал от родного очага, но его попросил пойти с караваном 
Джучи, сын самого Чингисхана. Отказаться не мог, потому что 
Джучи хороший. Слова «сайн сайхан» так и сыпались с его языка. 
Но Захарий ни разу не подумал о Судуе как о хвастуне. Хорошие 
люди, известно, и о других стараются думать и говорить хорошо. 
Захарий вспомнил Фатиму, сказал: 
– 
Когда жена есть, дети маленькие, дома сидеть надо. Вы к своим 
бабам не бережливые. По хозяйству не помогаете совсем. Только и 
делаете, что на конях скачете да саблями помахиваете. 
Ему, как и Судую, пришлось изобразить сказанное, тогда только 
тот все понял и легко согласился с Захарием. Но знаками же 
показал: на коне они скачут и машут саблями не для своей утехи. 
Женщины, конечно, много работают. Они и скотину содержат, и 
детей растят, и кожи выделывают, и войлоки сбивают, и одежду 

---

шьют… Но мужчины из похода возвращаются не с пустыми 
руками. Они привозят добычу. 
– 
Я был у вас не так уж долго. Но я жил у Махмуда. И знаю, куда 
уходит ваша добыча. Все самое ценное они к рукам прибирают, 
купцы. Взамен вам дают вино да сладости да побрякушки-
безделушки. Вино бывает быстро выпито, сладости съедены, что же 
остается у вас? Для чего же надрываются жены и машут саблями 
воины? 
Судуй не ответил. 
Теперь они чаще всего ехали вместе. И при разговорах все меньше 
размахивали руками. От Судуя Захарий узнал, для чего он и его 
товарищи время от времени уклоняются от караванной тропы, и 
догадался, что идут они в города шаха не только для того, чтобы 
продавать-покупать… На сердце стало неспокойно. Люди шаха в 
подвластных ему городах строго блюдут порядок, они скоры и 
круты на расправу… 
В Отраре их встретили неприветливо. На базаре мухтасибы – 
стражи порядка – пялили на караванщиков глаза, шагу ступить не 
давали без догляду, бессовестно вымогали подачки. Наиб 

---

хорезмшаха Гайир-хан не позволил каравану никуда уходить из 
Отрара. А монголы, забыв всякую осторожность, рыскали по 
городу, лезли к городским стенам, осматривали рвы, шагами 
обмеряли окружность внутренних укреплений. 
– 
Вы накличете беду! – говорил Захарий Судую. 
– 
Мы должны сделать то, что нам повелели. 
А по базару поползли слухи, что владениям шаха Мухаммеда скоро 
придется пережить ужас нашествия войска, неудержимого, 
неостановимого, как горный поток. Напуганные люди приходили 
посмотреть на монголов – что за грозные воины? Через 
караванщиков-мусульман они разговаривали с монголами, и те не 
рассеивали страхов, напротив, поддерживали: да, непобедимый 
Чингисхан повернулся спиной к разгромленному им Китаю и 
обратил свой взор в эту сторону. И тот, на кого пал его взгляд, 
должен покориться или погибнуть. Такова воля неба. 
Неприветливость отрарцев перерастала в открытую вражду. 
У Захария были свои заботы. Письмо хаджибу Данишменду все 
еще не было вручено. Сначала хаджиба не было в Отраре, он куда-

---

то уезжал. Потом, как Захарий ни ловчился, подойти к нему 
незаметно не мог. А время уходило. 
Через несколько дней караван должен был отправиться в обратную 
дорогу. 
Возвращаясь вечером вместе с караванщиками на постоялый двор, 
Захарий напяливал на свою голову чалму, тайком перелезал через 
глинобитную ограду двора и шел разыскивать Данишменда. Один 
раз ему все-таки повезло. 
Уследил, как хаджиб въехал в ворота большого двора. Его дом? 
Узнать это было уже проще. Захарий постучал в ворота. Они 
приоткрылись, из-за полотна высунулась голова молодого слуги. 
– 
Скажи, достойный, это дом Исмаил-бая? 
– 
Ходят тут… – проворчал слуга. – Это дом Данишменд-хаджиба! 
Ворота захлопнулись. 

---

Захарий пожалел, что не взял с собой письмо. Держать его при себе 
опасался, прятал на постоялом дворе. Ну, да делать нечего, надо 
сходить… 
Стоял поздний осенний вечер. Улицы Отрара были пусты, по ним 
метался холодный ветер. В звездное небо вонзились острые 
минареты, полная луна обливала их серебряным светом. Захарий 
приближался к постоялому двору, когда за спиной услышал стук 
копыт. Прижался к стене. Воины (в лунном свете поблескивали 
шлемы и наконечники копий), человек около пятидесяти, шагом 
проехали мимо. 
– 
Не торопитесь, – сказал один из них. – Надо подождать других. 
Не спугнуть бы. 
– 
Боишься? 
– 
Их четыреста пятьдесят человек. Если храбры так же, как 
болтливы… 
Всадники скрылись за углом. Захарий побежал по переулку к 
постоялому двору, разыскал Судуя, разбудил. 

---

– 
Вставай! Что-то неладное… Что-то замыслили… – Он 
спохватился, что говорит по-русски, махнул рукой. – Ах, черт! 
Пойду я послежу за этими людьми. Разбуди своих! Разбуди. 
Судуй мало что понял из его торопливых слов, но встревоженность 
Захария передалась и ему. Растолкал старшего караванщика и 
побежал следом за Захарием. Они снова перелезли через стену и 
сразу же услышали грозный окрик: 
– 
Стойте! 
Захарий и Судуй бросились бежать по переулку. За ними кинулись 
конные, над головой пропели стрелы. Но не напрасно Захарий не 
единожды ходил тут. Между двумя оградами была узкая щель. За 
ней следующий переулок. Они оторвались от погони… 
Ночь всполошили крики людей, треск ломаемого дерева, звон 
оружия. На постоялом дворе происходило что-то недоброе. Захарий 
и Судуй кружным путем перебрались в улицу, ведущую к воротам 
двора. Они были распахнуты. Воины размахивали факелами. Из 
глубины двора выталкивали полуодетых, связанных караванщиков. 

---

– 
Энэ юу вэ? Энэ юу вэ?[51] 
– 
Тише, Судуй! Откуда же я знаю, что это такое! 
Караванщиков вытолкали из двора, куда-то увели, угрожающе 
наставив копья. И все смолкло. Раззявленной пастью чернели 
ворота. Холодно поблескивали минареты. Что делать? 
Возвращаться на постоялый двор нельзя. 
Надо бежать. Но ворота города откроют только утром. К тому 
времени, недосчитавшись, их начнут разыскивать. В городе 
укрыться негде. Разве у хаджиба? Но примет ли он без письма? 
Примет или не примет – гадать нечего. 
Надо идти к нему. 
Слуга сначала не хотел беспокоить до утра своего господина. 
Захарий поднес к его носу кулак. Это помогло. Их провели в 
комнату, застланную потертым ковром. Хаджиб вышел, держа в 
руках подсвечник с тремя оплывшими свечами. Строго оглядел и, 
кажется, понял, кто они такие. 

---

– 
От Махмуда? 
– 
Да. Мне велено было передать письмо… 
Когда Захарий рассказал, что случилось на постоялом дворе, 
хаджиб поставил подсвечник на пол, беспокойно прошелся по 
комнате. 
– 
Не ждал я этого от Гайир-хана… 
На другой день хаджиб принес страшную весть. Все караванщики 
казнены по приказу Гайир-хана. Известно, что двое где-то 
скрылись. Розыск идет по всему городу. Все товары, все серебро и 
золото наиб Гайир-хан взял себе. 
– 
Где ты спрятал письмо? 
– 
Оно не в товарах. Письмо не найдут. Я попробую его достать. 
– 
Нет. Оно уже не нужно. Мне здесь оставаться нельзя. Верят мне 
все меньше и, кажется, готовы отправить вслед за казненным 

---

отцом. Надо уходить в степи, к вашему хану. Но прежде я 
отправлю вас. 
Хаджиб заставил их одеться в женское платье. С закутанными в 
покрывало головами перед закрытием ворот вывез их за город. В 
тутовой роще снова переоделись, затянули подпруги коней и 
распрощались. Хаджиб сказал: 
– 
Передайте Махмуду – я буду через несколько дней. И не один. 
Многие знатные люди последуют за мной. 
До первых монгольских караулов ехали ночами. Потом мчались и 
ночью и днем, загоняя насмерть лошадей. Судуй был 
неразговорчив. Скорбел о своих товарищах. Сумно было и на душе 
у Захария. 
В орду Чингисхана им не дали ни поесть, ни передохнуть. Хан 
сразу же потребовал к себе. Шатаясь от усталости, они подошли к 
ханской юрте. 
Кешиктены распахнули резные, с позолотой двери. Захарий с 
робостью переступил высокий порог. По правую руку у входа 

---

стояла широкая скамья, застланная льняной скатертью, на ней 
серебряные кумганы с кумысом и чаши. 
Юрта была затянута златоузорными шелками, складки от дымового 
отверстия бежали по потолку, как лучи солнца, к стенам, по ним 
ниспадали к земле. В том месте, где стены и потолок сходились, 
юрту обтягивал поясок с пышной серебряной бахромой. Посредине 
юрты горел огонь, за ним в широком, с короткими ножками кресле 
сидел грузный человек с седеющей бородой: ссутулив сильные 
плечи, смотрел на них светлыми немигающими глазами. Вот он 
какой, могучий и грозный владыка монголов… Справа и слева от 
него на белом толстом войлоке сидели нойоны. 
Слушая Судуя, хан не шевельнулся. Но его глаза потемнели, 
отяжелевшие веки приопустились, пальцы сильных рук один по 
одному стали сгибаться в кулаки. Сейчас он вскинет руки, глаза 
метнут холодное пламя. Но ничего такого не произошло. Хан 
поворотил голову к нойонам, на короткой шее вздулся толстый 
ремень жил, борода уперлась в отворот халата; смеясь, сказал 
хрипловато: 
– 
Кто-то хотел сидеть у реки… И как? Сами карасями оказались. 

---

Попали на горячие угли. Не я ищу войну, она ищет меня. И так 
будет всегда, пока мир не покорится одному владетелю. 
Повелеваю: направьте шаху посла. 
Пусть он пришлет все отнятое. И пусть отдаст в мои руки Гайир-
хана. Я наполню его утробу серебром и золотом. 
Из ханской юрты Судуй повел Захария к себе. Чего-то пожевав, они 
легли спать. Растормошил Захария Махмуд. 
– 
Ты что же это? – сердито спросил он. – Я тебя жду, а ты спишь… 
Что там вышло? 
Захарий рассказал. 
– 
Аллах акбар! И мои верблюды, и мои щелка тоже пропали? 
– 
Все пропало, хозяин… Сами, говорю, едва выбрались. 

---

– 
Ты почему не нашел хаджиба сразу. Он бы отвел беду… Ты не 
исполнил того, что я велел. Ты принес мне убытки. Не будет тебе 
воли, негодник, пока не отработаешь всего! 
– 
Я ни в чем не виноват, купец! Ты не можешь отступить от своего 
слова. А если отступишься… 
– 
Что? Ты грозишь мне? Я закую тебя в железо, и будешь делать 
черную работу, пока не подохнешь! 
Его крик разбудил Судуя. Он приподнял голову. 
– 
Сон вижу – гром гремит. А, это ты, сартаул. Зачем так кричишь? 
Почему не даешь спать? 
Махмуд, бранясь, ушел. Захарий спать уже не мог. Зачем он 
возвратился сюда? Если Махмуд сдержит свое слово, не видать ему 
ни отца, ни Фатимы, ни зеленых лесов Руси. 

---

В юрту вошла жена Судуя и женщина постарше, должно быть, 
мать. 
Пожилой человек принес на руках детей-двойняшек Судуя. Дети 
стали ползать по отцу, дергать его за косички, за нос, и Судуй 
блаженно ворчал, нюхал их пухлые розовые мордашки. 
Посмеивались женщины, лучил морщины у глаз мужчина. Пылал в 
очаге огонь, булькал в котле суп. Счастливы эти люди. Они 
дождались возвращения родного им человека. А другие сейчас 
плачут по тем, кто уже никогда не вернется. Где-то плачет и его 
Фатима. Где-то сидит старый отец, обхватив корявыми руками 
седую голову, думает о нем или о своей молодости, о празднично 
шумном Подоле… 
– 
Чем опечален твой товарищ? – спросила Судуя мать. 
Отодвинув детей, Судуй сел. 
– 
Э-э, да ты и верно скис, как молоко, забытое на солнце. Сейчас 
будем мясо есть, архи пить. Будем пить архи, отец? Видишь, 
будем… Ты мой гость. Моя юрта – твоя юрта. 

---

– 
Да-да… Спасибо. Но мне надо идти поговорить с Махмудом. 
Если он… А-а, что там! Ты не был рабом, не знаешь… 
– 
Рабом был мой отец… Но не о том речь. Махмуд большой 
человек, в ханскую юрту ходит… Плюнуть бы на него – нельзя. – 
Судуй яростно поскреб голову, посмотрел на мать, на отца, словно 
спрашивая совета. 
– 
Ты поговори с Джучи, – сказал Судую отец. – Ты должен помочь 
этому человеку. И ты можешь помочь. Я всегда всем помогал… А 
мне было труднее. 
Теперь что! Мое имя известно, твое известно… 
– 
Ну, пошел-поехал! – со смехом остановила его мать Судуя. 
Судуй вскочил, оделся, и они пошли к старшему сыну хана. Джучи 
сидел в юрте с двумя старшими сыновьями. Они читали ему какую-
то книгу. Сначала читал мальчик постарше, худенький, ушастый, с 
ломким, неуверенным голосом. 

---

Потом второй, помладше, большеголовый, узкоглазый крепыш. 
Этот читал бойчее. Но Джучи похвалил обоих. 
– 
К завтрашнему дню ты, Орду, перепиши это, – Джучи черкнул 
крепким ногтем по странице. 
Ушастенький согласно кивнул головой. 
– 
Тебе, Бату, вот это. 
Заглянув в книгу, Бату недовольно шмыгнул носом, но смолчал. 
Орду взял книгу, и они пошли из юрты. Оба были в одинаковых 
халатах, стянутых голубыми шелковыми поясами, в белых 
войлочных шапках с загнутыми вверх краями. Княжичи… Бату 
остановился возле Судуя, требовательно дернул за рукав. 
– 
Ты нам привез что-нибудь? 
– 
Нет, Бату, на этот раз я возвратился, похлопывая себя ладонями 
по бедрам.[52] 

---

– 
Рассказывай, Судуй, – сказал Джучи. 
– 
В юрте твоего отца и нашего повелителя я рассказал все. Не 
говорил я одного. – Судуй подтолкнул Захария вперед. – Если бы 
не он, я не увидел бы ни тебя, ни своих детишек. Этот человек – 
раб Махмуда. Сартаул грозит его покарать… А у этого человека 
сердце воина. Я подумал: негоже, чтобы на резвом скакуне возили 
воду или аргал. Я никогда не просил тебя, Джучи, а сейчас очень 
прошу… 
Захарий ощутил на своем лице внимательный взгляд Джучи. Сын 
хана смотрел пристально, но взгляд его был спокоен, в нем было 
простое, доброжелательное любопытство. Окликнув караульного, 
Джучи послал его за Махмудом, стал расспрашивать Судуя, как все 
произошло. Слушал, задумчиво морща лоб, постукивал пальцами 
по крышке столика, обложенного перламутром. 
Рядом со столиком стопкой лежали толстые книги. 
– 
Еще одна жертва кровавому духу войны… Э-эх! 
Пришел Махмуд. Удивленно зыркнул на Захария, истово кланяясь, 
рассыпал перед Джучи скатанные жемчужины приветных слов. 

---

Сын хана не прерывал его, даже вроде бы и не слушал, все так же 
задумчиво смотрел поверх головы купца и барабанил по столику. 
Потом вдруг спохватился, спросил: 
– 
Этот раб виновен перед тобой? 
– 
Аллах свидетель, он разорил меня! 
– 
Ты, вижу, скоро будешь гол и бос. Что хочешь с ним сделать? 
– 
Все утерянное вытряхну из него вместе с его душой. 
– 
Ты чрезмерно строг. Но он твой раб, и ты волен сделать все, что 
пожелаешь… – Джучи замолчал, чего-то недосказав, казалось, 
ждал, что все прочее купец поймет и так. 
Но Махмуд невысказанного понять не пожелал, обрадованно 
бормотал: 
– 
Истинно так! Истинно так! 

---

Захарию он стал отвратен. Жадина постылая, хмырь болотный! Не 
много получишь!.. 
Лицо Джучи построжало. 
– 
Твой раб спас моего лучшего нукера. Его стараниями весть о 
гибели караванщиков вовремя дошла до ушей моего отца. Как быть 
с этим? Ты должен его наказать, а я вознаградить. 
Сбитый с толку купец молча сверкал синеватыми белками глаз. 
– 
Я его куплю у тебя. – Джучи открыл лаковую шкатулку. 
– 
Аллах акбар! – тихо изумился Махмуд. – Взять с тебя деньги? Я 
сам и все, что у меня есть, – твое, лучший из сыновей повелителя 
вселенной. Дарю тебе этого раба! Для того и купил, чтобы 
подарить. 
Джучи и Судуй весело переглянулись. 
Из юрты сына хана Захарий вышел вольным человеком. 

---