Исай Калашников Жестокий век Гонители

Глава 8 
Кутаясь в шерстяной плащ, Ань-цюань поднялся на городскую 
стену… 
Смеркалось, шел мелкий дождь. С верховьев Хуанхэ дул холодный 
ветер, хлопал полами плаща, трепал огни, поднятые над его 
головой телохранителями; неровный, прыгающий свет вырывал из 
серого мрака зубцы стены, кучи мокрых камней, воинов, зябко 
жмущихся к зубцам. Император шагал, расплескивая лужицы 
черной воды, смотрел вниз, где в мутной дождевой мороси и 
сумраке вечера расплывались, сливались в сплошную дугу огни 
вражеского стана. Огни горели и в стороне Бован-мяо. Там, в храме 
предков тангутских императоров, расположился предводитель 
кочевников, грязный осквернитель святынь… 

---

Уже несколько месяцев наглухо заперты все шесть ворот столицы. 
Никто не думал, что осада окажется такой затяжной. Всем было 
известно, что кочевники подобны разбойникам, налетают, хватают, 
что сумеют схватить, и бегут в свои степи. Так было с 
незапамятных времен. А тут… Монгольский хан разорил Валохай, 
ему досталась богатая добыча у заставы Имынь, он дочиста ограбил 
столичную округу. И не уходит. Как одержимый, беснуется под 
стенами города, пытаясь овладеть твердыней. Поначалу кидал 
людей на стены. По лестницам, сделанным из плодовых деревьев, 
его воины лезли то в одном, то в другом месте, то среди дня, то 
глухой ночью. На них обрушивали град камней, засыпали глаза 
песком, лили кипяток… Высокое умение брать крепости было 
неведомо дикарю, и защитники легко выходили победителями. Но 
у хана варваров было упорство, а оно и камень разрушает. 
Обеспокоенный император через потайной подземный ход слал 
гонцов во все двенадцать округов страны, требовал напасть на хана 
с тыла, отправил посольство к Цзиньскому императору с просьбой 
оказать скорую помощь. 
Однако разрозненные войска из округов монголы перехватывали по 
дороге и разбивали. А князь Юнь-цзы, только что занявший 
императорский трон в Чжунду, прислал надменный ответ: он 
считает унизительным соединять силы двух великих государств для 
борьбы со степным грабителем. 

---

Возле угловой башни император остановился. Ветер хлестал 
дождем прямо в лицо. Пригибая голову, Ань-цюань вглядывался в 
тьму. Далеко на притоке Хуанхэ светлячками мельтешили огни. 
Там, как доносили лазутчики, жители столичной округи, согнанные 
ханом, носили камни, мешки и плетеные коробы с землей, кидали в 
реку. Хан хочет возвести плотину – для чего? 
Он стоял на ветру, пока не продрог. Потом спустился со стены и 
отправился во дворец. В малых императорских покоях ярко горели 
восковые свечи, пылали угли в железных жаровнях с румяными 
боками. Было тепло и сухо. Лысый сановник, главноуправляющий 
делами государя, снял с него мокрый плащ, с поклоном спросил: 
– 
Будешь ли говорить со своим советом? 
Придвинув к жаровне низкое кресло, обложенное перламутром, 
император простер над углями ладони, зябко повел плечами. Ему 
не хотелось встречаться с высокими сановниками. Что могут 
сказать утешительного они? 
Что может сказать он? Остается одна надежда: терпение хана 
иссякнет, и он уберется в свои степи. 

---

– 
Пусть заходят. 
Сановники входили, кланялись и усаживались на узкий ковер, 
растянутый вдоль стены. Тихо шелестели бумаги, шуршала одежда. 
Кивком головы он разрешил говорить. По установленному порядку 
они рассказывали о делах, которыми ведали. Иссякают запасы 
пищи… Много больных… Ничего нового. 
Он разыскал взглядом князя Цзунь-сяна. 
– 
Я просил тебя собрать ученых людей и узнать, чем грозит нам 
плотина, возводимая врагами. 
Не спеша, храня свое достоинство, Цзунь-сян развернул лист 
бумаги, подслеповато жмурясь, вгляделся в него. 
– 
Нас ждет большая беда. Воды реки, перекрытой здесь, – ткнул 
пальцем в бумагу, – хлынут в город. Посмотри на этот чертеж, и 
тебе станет понятно. 

---

Он взял плотный лист бумаги, но вглядываться в извилистые линии 
чертежа не стал. 
Сказал с удивлением: 
– 
Как мог дикарь додуматься до этого? 
– 
Дикарь-то он дикарь. Но у него есть чему поучиться и 
просвещенным владетелям. 
Император бросил быстрый взгляд на Цзунь-сяна. 
– 
Что придумали хранители мудрости для разрушения сего 
замысла? 
– 
Можно сделать одно: пробиться к плотине, раскидать… 
– 
Пробиться? Да они только этого и ждут. Выйдем за ворота – 
сделают то же, что у заставы Имынь! Эх вы, познавшие истину! 
Чтобы придумать такое, не надо сидеть десятилетиями над 
книгами. 

---

– 
Потерянное в горах, государь, не ищут на дне реки, – с 
раздражающей назидательностью сказал Цзунь-сян. – Не надо было 
подпускать врагов к сердцу страны. Мы повторяем ошибки 
покойного Чунь-ю. 
Он говорил «мы», но понимать это надо было – «ты». Род Цзунь-
сяна так же высок, как и род самого императора, но это не дает ему 
права вести такие подстрекательские речи. Ань-цюань навалился на 
спинку кресла, утвердил локти на мягких подлокотниках. 
– 
Поди прочь, Цзунь-сян! 
Тому, видно, показалось, что он ослышался. Повернулся в одну 
сторону, в другую – сановники стыдливо прятали глаза. Бледное 
лицо князя порозовело. Он поднялся и удалился, гордо подняв 
голову. Император выпятил нижнюю губу, скомкал чертеж и 
бросил в жаровню. 
Утром в город пришла вода. Она врывалась под створы ворот, с 
журчанием растекалась по улицам, подхватывая мусор, 
перехлестывалась через низкие пороги домов, низвергалась в 
подземелья с плеском, шумом и грохотом. Люди, кто с молитвой, 

---

кто с проклятием, тащили на крыши детей, закидывали свое добро, 
влезали туда же сами, мокрые, грязные, тряслись под нудно 
моросящим, холодным дождем. Взломав загородку конюшни, 
вырвались на волю лошади, с ржанием метались в теснинах улиц… 
К вечеру почти не осталось незатопленных мест, только у 
императорского дворца сохранилась узкая полоска суши. 
От хана прибыл посланец. Сухопарый, крючконосый воин говорил 
с императором, обратив лицо не к нему, а к переводчику. На голове 
у воина был тангутский гребенчатый шлем, с плеч свисала мокрая, 
заляпанная грязью тангутская же шерстяная накидка. Посланец 
требовал у императора сдачи города. Сам император с воинами 
может уходить, но все ценности должны быть оставлены, 
оставлены должны быть также люди, умеющие ковать, плавить 
железо, обрабатывать серебро и золото, ткать шерстяные или иные 
ткани… 
Слушая посланца, Ань-цюань вспомнил свою встречу с беглым 
степным ханом в Хэйшуе. Тогда все было иначе. Тогда он 
издевался над кочевником, над его ничтожеством. До чего же был 
глуп! Рябому хану надо было помочь. 
Через него в степях завести друзей… Но разве мог подумать, что 
придет время и он, император Си Ся, страны величественных 

---

храмов и дворцов, страны, чьи воины заставляли трепетать и 
киданьскую и сунскую, и цзиньскую династии, будет слушать 
такие слова от грабителя, который не постеснялся прийти к нему в 
чужом, награбленном одеянии… 
– 
Уходи, нойон Джарчи. Города твоему хану мы не отдадим 
никогда! 
– 
Мы подождем. – Нойон поправил на поясе меч «дракон-птица» 
тангутский меч с рукояткой, чешуйчатой, как тело дракона, 
изогнутой на конце в виде птичьей головы. 
Вода, залив город, больше не прибывала. С нею можно было бы 
примириться. Но размокли стены глинобитных домов, они оседали, 
разваливались, придавливая обломками людей, в двух местах 
просели и треснули крепостные стены. Город ждала неминуемая 
гибель. Императорский совет почти в открытую стал обвинять Ань-
цюаня в неразумном упрямстве. 
Надо бросить все и уйти… Они не хотели понять, что стоит 
покинуть стены крепости – и все лягут под мечами кочевников. 

---

И вдруг вода начала резко убывать, скатываться. Случилось это 
поздно вечером. В стане врагов всю ночь метались огни, доносился 
шум. Утром все стало понятно. Вода поднялась настолько, что 
стала топить и вражеский стан. Тогда хан велел разрушить 
плотину, и река вошла в свое русло. 
И снова прибыл посол. Он признался: 
– 
Наши воины немного покупались! Мы перебрались на более 
высокое место. Теперь не затопит. А вам уйти некуда. Хан говорит 
тебе: оставайся в своем городе, но поклянись быть его правой 
рукой, отдай ему в жены свою дочь, по первому его слову шли 
воинов, куда он направит, рази тех, кого укажет. 
Императорский совет принял позорные условия хана. Отныне 
император Си Ся становился данником хана. Такого унижения 
страна не знала. Совет согласился отдать в жены и дочь Ань-цюаня. 
Но не захотел, чтобы тангутские воины шли с ханом грабить другие 
народы. Император молчал. Совет как бы отодвинул его в сторону. 
Ничего он не сказал и тогда, когда увидел среди сановников Цзунь-
сяна. Он чувствовал, что его, кажется, ждет судьба 
предшественника. 

---

Начались длительные переговоры. Хан был неуступчив. Если 
император не дает воинов, пусть дает коней, верблюдов, тканей 
разных, меда и воска, серебра и золота, седел и саадаков с луками и 
стрелами, белых войлоков и цветных ковров… И все – в 
неслыханном количестве. 
– 
Надо дать, – сказал Цзунь-сян. – Пусть уходит. По всему видно, 
он собирается напасть на кого-то. Для того и просит воинов. На 
кого же он собирается напасть? Думаю, на цзиньцев. Вот и пусть… 
Они нас бросили в беде. Они не меньше нас виноваты в нашем 
позоре. Пусть повоюют с ханом. 
Мы, сохранив при себе воинов, отомстим цзиньцам, вернем все, что 
сегодня отдаем хану-грабителю. 
В стан хана со всех концов страны стали сгонять скот, свозить 
добро. 
В его кожаные мешки перекочевала почти вся императорская казна. 
Ань-цюань проводил до крепостных ворот плачущую дочь Чахэ. 
Прощаясь, расплакался и сам. Он чувствовал, что уже никогда не 
увидит свою дочь. 

---

Предчувствия не обманули императора. Вскоре после того, как хан 
ушел в свои степи, обобрав тангутский народ, Ань-цюаня 
вынудили отречься от престола. А через месяц, на сорок втором 
году жизни, он внезапно скончался. 
Новым императором стал ученый князь, подслеповатый Цзунь-сян.