Ические группы

2.3. Стилистическое использование устаревшей лексики в исторических романах «Младший сын» и «Симеон Гордый».
Архаизация, как уже говорилось выше, может использоваться писателями только с определенными стилистическими целями. Дмитрий Балашов обращается к устаревшей лексике для передачи более точной исторической обстановки XIV века. Россия жила меж двух огней: с запада – могущественная в те времена Литва, с востока – Золотая Орда не спускали глаз с Российских просторов:
« - Кто, кроме нас, русичей, поддерживает ныне ордынский престол?
- Суздаль, Тверь, Москва и Рязань… - начал перечислять Константин.
- Да, да! – пламенно перебил Дионисий. – Ежели не Ольгерд, не Литва, пожравшая уже, почитай, три четверти великой киевской державы! Он один не медлит!» («Отречение»).
Мамай требовал непосильные дани со страдающей от мора Руси:
« - На Русь надвигается черная смерть – сурово, выпрямляясь в кресле, говорит Алексий. – СМЕРДЫ погибнут, кто будет давать серебро? Русь не может платить прежнюю ДАНЬ! Хан Мурад обещает сбавить нам ВЫХОД!
- Мамай…хан…Тоже сбавит… Может сбавить ДАНЬ! – поправляется посол. (Ничего подобного Мамай ему не говорил, отправляя к Алексию.) («Отречение»).
Но враги угрожали не только извне. Междоусобицы в течение многих столетий разоряли Русь, не давая ей по-настоящему сопротивляться Орде и Литве:
« - Город мой! – упрямо твердил Борис, РАТНЫЕ которого так и стояли НАИГОТОВЕ, с копьями наперевес, меж тем как растерянные суздальцы – кто соступил на берег, кто ждал, чем окончит КНЯЖАЯ ПРЯ. К бою с братией дружиною они явно готовы не были.» («Отречение»).
В торжественном прологе, которым начинается роман «Отречение», Балашов использует архаическую лексику для усиления ораторской напряженности и гражданского пафоса:
« - Быть может, тому, да, тому, конечно, этому в первый черед учит история! Славе родимой земли. А ЕЖЕЛИ бесславию? А ЕЖЕЛИ пораженья и беды? А то и спросим: продолжает ли помнить народ, уходящий в ничто, о веках величия своего? Люди еще живут, еще ведется МОЛВЬ о том, прежнем, великом языке, но уже и обеденном, и искаженном, а памяти уже нет, уже лишь смутные преданья проглянут в редких байках стариков…»
И в дальнейшем, во всех своих лирических отступлениях Д. Балашов употребляет устаревшие слова, не желая отрываться от основной канвы романа:
«Люди, однако ( и к счастью!), не ВЕДАЮТ своего будущего. Предсказать грядущее невозможно по одной простой причине: ИБО еще не совершены поступки, которые его определят… Иное, не СОДЕЯННОЕ – не СОСТОИТ. … Незримая граница отделяет ДИТЯТЮ от ОТРОКА, ОТРОКА от ВЬЮНОШИ и ВЬЮНОШУ от МУЖА. …ИБО никогда не было так в героические времена, чтобы жена кормила неумеху мужа.»
Быт, уклад крестьянской жизни представляется нам так ярко и живо опять же благодаря архаическим словам:
«Микха, вишь, занесла! – развернула, красуясь, кусок бухарской ЗЕНДЯНИ. Дети, уже обсевшие стол, только и ждали родителя. Задвигались, зашумели, потянувшись к ложкам. – Тебе поклоны шлет! – примолвила с гордостью ЖОНКА, свертывая ЗЕНДЯНЬ. И тут же, отложив подарок на полицу, потянула ухватом горшок из печи. » ; «Бабы в пестротканых сарафанах, в полотняных рубахах, изузоренных вышивкою, у иной и праздничные ЛАПТИ в два цвета плетены, в узорных головках с алым, серебряным или золотым верхом – ЕЖЕЛИ цветной ПЛАТ спущен на плеча или брошен от жары на межу, - гребут сено…
- Горю, горю, пень! – слышится там и тут.
- Чего горишь?
- Девки хочу!
- Какой?
- Молодой!
- А любишь?
- Люблю!
- ВЫСТУПКИ купишь?
- Куплю! » («Отречение») .
Знакомя нас с персонажами, Д.Балашов описывает одежду, в которую они одеты:
«Князь в алом ОПАШНЕ грозил плетью, грозно поводил очами.» ; («Отречение») ; «Гридя Крень вышел из избы, хмельной и веселый, в расстегнутом курчавом ЗИПУНЕ и стал, утвердился на ногах.» («Отречение») ; «Во главе стола – великая княгиня Настасья. Она в домашней, скупо шитой жемчугом головке, в атласном голубом САЯНЕ со звончатыми серебряными пуговицами от груди и до подола. Сверх пышносборчатой, тонкого белого полотна рубахи, отороченной по нарукавьям серебряным кружевом, парчовый, густо увитый серебряными цветами КОРОТЕЛЬ.» («Отречение»). ; « Еще ничего не знал, не ведал Родион, в накинутом на плечи летнем ПОСКОННОМ ЗИПУНЕ стоючи посреди двора…» («Бремя власти»).
Колоритно выписанные свадебные обряды пестрят устаревшими словами:
«…уже три хора ПЕСЕЛЬНИЦ, ревниво гадающих, кто из них лучше, собрались в коломенских хоромах и вполголоса пробовали свое мастерство, уже пекли, варили и стряпали, а Дмитрий все еще не ВЕДАЛ облика невесты своей…Слышится рык свадебного ТЫСЯЦКОГО, великого БОЯРИНА Василия Окатьича…В ГОРНИЦЕ жарко от множества гостей, от целых пучков восковых изукрашенных свеч в ШАНДАЛАХ.» («Отречение»).
В романах «Отречение» и «Бремя власти» архаическая лексика наполняет историческим колоритом любые события: дипломатические переговоры, военные действия, эпизоды из мирной жизни:
«…ему даже не сразу могли повестить, куда двинулись владычные КМЕТИ… В Ростове заполошно названивали колокола, с ЗАБОРОЛ стреляли, но не густо и как-то без толку…Отзвуком скорой московской победы явилась новая тверская ЗАМЯТНЯ. Василий Кашинский вновь пошел было РАТЬЮ на племянников, подступив на СЕЙ раз к Микулину, ВОТЧИНЕ младшего СЫНОВЦА своего, Михаила Александровича.» («Отречение»).; «Древние киевские серебряные КОЛТЫ сменяли на корову, материну ГОЛОВКУ на упряжь и СНЕДНЫЙ припас. Береженым серебром да ПОМОЧЬЮ своих КМЕТЕЙ ставили новую клеть, подымали тыны и хлева… Посудачив, убрали серьги назад, в изрядно опустевшую СКРЫНЮ.» («Бремя власти»).
Речевой колорит эпохи Д.Балашов передает как через авторскую речь, так и речь персонажей, прибегая к архаической лексике: « - Простишь ли ты меня, Сергие? – ВОПРОСИЛ Алексий. – Ты взял крест из РАМЕНА своя, - возразил Сергий, стараясь оттенком голоса смягчить суровость слов, - и должен нести его до конца! – Помолчал, прибавил негромко: - На ХУДОЕ меня не зови. ТОКМО на доброе! – И еще помолчал и РЁК твердо: - Смирять братьев НАДОБНО! Это мой долг, как и твой.» («Отречение»).
Перед нами речь Сергия Радонежского, сыгравшего огромную роль в духовной и политической жизни России середины XIV века.
Речь простого народа лишена высокой лексики и торжественной напряженности: « - Птаху Стрижа знал? – не оборачиваясь, негромко ВОПРОСИЛ отец. – Ево комлем так вот и убило! – он помолчал, с хрустом уминая снег. – Через ТРОИ ДЁН НИКАК ТОКМО и ОБРЕЛИ в лес. Дак соболь у ево в те поры все щеки объел… - Еще помолчав, прибавил: - Никогда не стой едак – то ПРЯМЬ колоды! » («Отречение») ; « - КОГО ты ревешь – то ?! Да батя мой по посольскому делу ВСЮЮ жисть! ПОТО и в чести был у КНЯЗЕЙ великих! А я все на дворе да на дворе, с конями да в СТОРОЖЕ. Скоро и голову сединой обнесет! Так, што ль, из навоза не вылезти?!» («Бремя власти»); « - Скажи, как СТВОРИЛОСЬ – ТО? ПОЧТО и выбрали тебя? А каково ТАМО, в Киеви? ЖОНКИ красивые БАЮТ! ХУЧЬ гостиница – то не забудь, привези!» («Бремя власти»).
Таким образом, обладая стилистической окраской широкого диапазона, устаревшая лексика позволяет воссоздать речевой колорит исторической эпохи, придать романам торжественное патетическое звучание.