Посвящаю моёй матери

И кто эк из нас, кто страсти знал,—
Иль медлил, или трепетал
В подобный миг. иль думать мог
О том, что краток счастья срок? ³⁶
(Шаризина», 3. Перевод А п. Григоръева)
Смелость самораскрытия, непринужденность в обнаруже-
нии своего «я» покоряла тем более, что представлялась
разрывом с принятыми литературными условностями. Во-
сточные повести не были исповедью автора, но они выра-
жали его внутреннее смятение, его восприятие трагических
аспектов эпохи.
Впоследствии, в сущности очень скоро, Байрон осудпл
свои повести и не раз выражал раскаяние в том, как много
ои сделал для того, чтобы испортить общественный вкус.
Едва прошел год со времени появления последней из них,
как Байрон паппсал поэму «Беппо» (1817), в которой па-
родировал романтический сюжет и необузданные страсти
Гяуров н Корсаров. Еще годом позже, в поэме «Мазепа»,
аналогичная история рассказана гораздо более прозаично,
как эпизод ветреиой молодости, о котором вспоминает убе-
ленный сединами воин, а внимающий ему шведский король
под его мерпую речь спокойно засыпает.
Несмотря на суровое суждение автора, восточные по-
вести оставили глубокий след в сознании его современни-
ков и в истории литературы; именно они вызвали наиболь-
шее число подражаний.
Субъективная лирическая повесть утверждала себя как
новый жанр романтизма, в котором сложная поэтическая
структура подчппспа выражению личности поэта, его вос-
стапию нротпв фарисейства и злобной тупости господствую-
щей идеологии. В то же время элементы рационалисти-
ческой интроспекции и объективного анализа, как в «Кор-
саре» и «Ларе», получили дальнейшее развитие в прозе
Байрона и затем в европейском психологическом романе.
Глава IV
ЛИРИКА ЛОНДОНСКОГО ПЕРИОДА
Кто ты, таинственный? Еще не знаем мы.
Ты Смертный или Дух? Ты Ангел? Демон тьмы?
Кто б ни был, Байрон, ты — злой или добрый гений —
Люблю внимать ладам сих диких песнопений.
А. де Ламартин
1
Восточные повести были прпзпапы достойными автора
«Чайльд-Гарольда». Многотысячные тиражи расходились
в считанные дни, и публика нетерпеливо требовала новых
п новых изданий. Между тем в короткий срок, который
Байрону суждено было провести на родине, он снискал и
славу первого лирического поэта Англии.
Никто не мог соперппчать с ним. Лирика Вордсворта
п Кольриджа с трудом преодолевала сопротивление господ-
ствующих вкусов. Кольридж вообще печатался мало, а у
Вордсворта все было непривычно, странно, почти смешно.
Крайняя простота, полное отсутствие традиционных поэ-
тизмов и образов, сосредоточенность поэта то на событиях
сельской жизпи, то па простейших переживаниях, с нею
связанных и пе входящих, с принятой точки зрепия, в сфе-
ру искусства — все это крайне медленно завоевывало об-
щее признание.
Значительно большей популярностью пользовались про-
изведения таких эпигонов сентиментализма, как В. Л. Бо-
улз (его сонетами восхищался молодой Кольридж), и изящ-
ные стихи поэтов-классицистов Сэмюэля Роджерса и То-
маса Кэмбелла. Но на первом месте, до Байрона, стояли по
общему мнению его друг Томас Мур и Вальтер Скотт.
«Ирландские мелодии» Мура (с 1807 г.), музыкальные,


элегические, сентиментальные, призывалп читателя со-
чувствовать переживаниям лирического героя, а также го-
рестям угнетенной Ирландии, хотя Мур был очень осторо-
жен и прибегал преимущественно к методу аллюзий, наме-
ков и ассоциаций. Успехом пользовались наряду с поэмами
Скотта и его баллады, отчасти им самим сочиненные, от-
части опубликованные им старые баллады (сборник «Песни
шотландской границы»). Но во всей его поэзии преоблада-
ло повествовательное начало, и Скотт-лирик явно уступал
Скотту-эпику (никто не понимал это лучше, чем он сам,
что и стало одной из причин обращения его к эпическому
жапру романа).
На этом фоне|лирика. Байрона казалась явлением почти
сверхъестественным. Его стихи поражали и увлекали.
В них открывался новый, еще не изведанный внутренний
мир, удивительная способность страдать, причиняя страда-
пия, и творить зло, стремясь к добру. В лирике и поэмах
Байрона возникает образ настолько трагический и проти-
воречивый, что к нему не подходили обычные мерки. О и
неприемлем не только с точки зрения религиозной морали,
по и с точки зрения рационалистической психологии про-
светителей, основанной на представлении о разумном эго-
изме, о естественном стремлении к счастью как главном за-
коне, управляющем человеком. Герой Байрона презирает
счастье, враждует с богом и царями, терзает себя и других
и гибпет под натиском разрушительных страстей. Зачиты-
ваясь Байроном, публика/так же как позднее Ламартин³⁷,
долго не могла решить, кто волнует ее воображение —
ангел или демон, дух света или мрака. Самые добросер-
дечные называли поэта падшим ангелом и молились за его
грешную душу, относя к нему его собственные слова о Гя-
уре: «если когда-нибудь злой ангел был облечен смертной
оболочкой,— то был он». Почти так же говорил Байрон и
о Ларе, называя его духом заблуждения, чужеземцем, бро-
шенным в мир живых из иного мира (I, 18). В своей лири-
ке он высказывает чувства, очень близкие тем, которые он
приписал героям восточных повестей. Любовь Гяура он
сравнивал с раскаленной лавой и писал:
...Над землею
Поднять желания спои
Мы можем с помощью любви...
В любви мы небо приближаем
К земле.
(Перевод С. Ильина)
О такой же исключительной, возвышающей любви пи-
шет Байрон во многих своих стихах, например в стихотво-
рении «К Тпрзе» (То ТЬугга)
Встречая твои невипныи взгляд,