Дядя Горгудун мязар йери щаггында

Ключевые слова: Сэсэн-сказитель, эпические кубаиры «Урал-батыр» и «Акбузат», Тараул и Коркут-ата, Хабрау-сэсэн и Баик-сэсэн, добрые советы, участник событий, искатель источника вечной жизни, первопре­док, святой.

Издревле народ выражал особое свое отношение к личности мастеров слова – сэсэнам-сказителям, а самого древнего считал как бы перво­про­ход­цем этого искусства. Под самым древнейщем башкирским сэсэном Муха­метша Бурангулов, который свои молодые годы своей жизни активно занимался сбором эпических памятников, имел в виду человека, которого звали, по его словам, Тараул-сэсэном. Его он упоминает во введении эпоса на сюжет новеллис­тического характера об острослове Еренсе-сэсэне. Вот что сказано им о нем буквально: “По нашему мнению, Еренсе-сэсэн – был реальной личностью. Он – не есть ни Хабрау[-сэсэн] из [эпического кубаира] “Идукай и Мурадым”, проживший на этом свете сто девяносто лет, ни Тараул-сэсэн, из эпосов[-кубаиров] «Урал-батыр», «Акбузат» и сказки «Четыре батыра»(?), появившийся на свет вместе с [самой] Землей” [Бурангулов 1995, 53). Последнее выражение “появившийся на свет вместе с [самой] Землей” нужно понимать не в буквальном, а обоб­щен­ном значении, а именно, в значении “в старину”. Иначе говоря, М.Бурангулов вел речь о том, что Тараул из кубаира “Акбузат” – не рядовой персонаж, несмотря на то, что он сам себя назвал пастухом при первой встречи с Хау­ба­ном, главным героем этого эпоса, фактически пред­ставляет собой об­щес­твенно значимое лицо – сэсэна, хотя это слово в самом произведении ни разу не употребляется в качестве его эпитета. Более того, как видно из вышеприведенной цитаты, ему (Бурангулову) было известно, что этот ле­ген­дарный сэсэн является одним из персонажей и кубаира “Урал-батыр”. Однако в широко известной ныне версии этого эпоса образ Тарауыл-сэсэна совершенно отсутствует, нет и его заместителя. Видимо, в первона­чальных записях, сделанных в деревнях Второе Иткулово и Нижнее Идрисово ны­нешнего Баймакского района Республики Башкортостан М.А.Буран­гу­ловым от Габита Аргынбаева и Хамита Альмухаметова или в других версиях этих эпосов, известных ему, он присутствовал и, возможно, в от­ли­чие от мудреца Коркут-Ата, одного из персонажей одноименного огуз­ского дастана, не стоял на стороне от событий, описываемых в кубаире. Роль мудреца Коркут-Ата же, в основном, ограничивается тем, что време­нами в нужный момент на нужном месте он внезапно появляется и дает оценку поступкам героев или делает какие-то назидательные выводы, или высказывет добропожелания, которые на развитие сюжета практически не оказывает никакого влияния [Книга отца нашего Коркута, 1989]. В этом от­но­шении его образ сопоставим с образом Хабрау-сэсэна (Сыпра) из об­щетюркского эпоса об Идукае (или Идиге). В башкирской версии его, из­вестного как эпический кубаир-поэма “Идукай и Мурадым”, по своему фун­к­циональному содержанию, по сравнению с образом пастуха Тараула, действи­тельно, Хабрау-сэсэн более всего стоит ближе к Коркут-Ата. Он такой же долгожитель, в нужный момент он тоже напоминает об этом. Как и Коркут-Ата, Хабрау дает добрые советы, но не прямолинейно, а с намеками, иносказательно. Так, он своими мудрыми загадками испы­ты­вает Идеукая, юного героя кубаира, чтобы узнать насколько он умный и смекалистый [Башкирское народное творчество 2000, 46 – 47]. Когда хвалит Уральские горы, он фактически решает ту же задачу, как и Коркут-ата, намекая на необходимость защиты их, желая видеть в Идукае продол­жателя дел Сура-батыра и его сына Хаубана, просто задает ему вопрос не найдется ли на Урале еще таких батыров [Башкирское народное творчество, 2000 56 – 59], что воспринимается юным батыром как озадачи­вание его на героические дела.
Хабрау появляется на сцене как и Коркут-Ата обычно тогда, когда тот или иной персонаж кубаира оказывается в трудном положении, и он дает ему мудрый совет, как решить ту или иную задачу. Идукай, верой и правдой служивший сардаром-военачальником у Туктамыш-хана, узнает, что против него организован заговор, и спасается бегством. Ханское окружение ничего не может что-нибудь предпринять, чтобы вернуть его. В этот момент появляется Хабрау-сэсэн, который узнав суть дела, берет слово. Однако он не сразу дает нужный совет. Сперва говорит о том, ка­кой он старец, переживший междоусобицу Акхаккулембета и Кара­ку­лем­бета, ногайских мурз-братьев, эпоху Чингиза и других ханов [Башкирское народное твор­чество 1999 100]. Потом не с того не из чего начинает хвалить богатырские данные Идукая. При этом Хабрау пользуется тради­ци­он­ным поэтическим приемом гиперболизации в изоб­ра­жении образа богатыря характерным для эпоса тюркскоязычных народов. Например, вот как изображается Маадай-Кара, герой одноименного алтайского эпоса:
На пояснице место есть
Двумстам отарам разойтись,
На крепко сложенной спине –
Стады бесчисленным пастись [Алтайские героические сказания 1989, 19].
О юном Алпамыше, герое башкирской версии одноимен­ного общетюркского эпоса-дастана говороится, что «его руки были толщиной как бревна, ноги – как лодки, спина как поле, тело – как дуб» [Башкирское народное творчество 2006, 76].
По словам Хабрау-сэсэна, Идукай же выглядит так:
Сзади ли на него взгляну:
Пространство меж плеч его – такыр,
Где может выспаться богатырь;
Спереди на него взгляну:
Глаз пронзителен, сокола взор,
Прямо в сердце входит в упор… [Башкирское народное творчество 1999, 101].
Конечно, и в повседневной жизни в быту мы часто употребяем подобные гипердболы. Если говорим: “У нее глаза – не глаза, а озеро”, значит речь идет о девушке с большими и бездонными как озеро глазами. Если о каком-нибудь мужчине говорят: “Просто медведь! Алпамыша-великан!”, – сразу представляется физически сильный и высокий ростом человек. Такой прием изображения героя эпического памятника является одним из художественных способов его идеализации, образным выраже­нием желания показать его необычным и выделить его из массы окружа­ющих. В то же время в нем прогнозирются его возможности, непременной победы над черными силами. К примеру, обратимся к образу Идукая. После изображения его необычно сильным богатырем и приравнивая его к великану, Хабрау вдруг начинает преду­преж­дать Туктамыш-хана, мол:
…Жестоко отомстит он тебе
За скрывающийся в скалах род;
Счастливую жизнь начав в Орде (Тимура. – С.А.),
Любовь людей своих обретет.
…………………………….
Стада твои и табуны
Ясаком, собранным по стране –
Все угонит к себе…,
что может устроить погром во дворце Туктамыша, отобрать его дочерей и принести тяжелый урон его хозяйству [Башкирское народное творчество 1999, 103]. Наконец, он дает совет, чтобы на поимки Идукая Туктамыш срочно отправил семь богатырей. Дослушав до этого места, слушатели непременно остаются в недоумении. Потому что весь монолог Хабрауа может казаться противоречивым, т.к. «мудрый» совет, данный им Туктамышу, как удачно поймать Идукая воспринимается нами как преда­тель­ство, как измена Идукаю, которого сам же пестовал с малых лет, учил мудрости, готовил из него борца за справедливость. Когда мы узнаем далее о том, что его отношение к Идукаю не изменилось, мы мысленно возвращаемся к этому эпизоду и как-бы осуществляем новое прочтение этого отрывка кубаира. Тогда нам становится ясно, не только те слова Хабрауа о возможном нападении Идукая на стан хана Туктамыша, но его идеализация теперь воспринимается нами как предостережение хана, говоря о возможной мести со стороны этого батыра: мол, не шутка иметь дело с ним. Действительно, предсказание Хабрау-сэсэна сбылось. Таким образом, тогда, когда, вновь вернувшись к моно­логу Хабрау, высказан­ному в стане Туктамыш-хана, и пропусить его сквозь призму старых и последующих отношений его к Идукаю и лирических кубаиров о родном крае, невольно приходится переоценивать предварительный вывод о противоречивости личности Хабрау-сэсэна. И нам тогда становится ясно, что Хабрау отрицает любые необдуманные сиеминутные решения, им движет забота о мирном решении конфликта, чтобы и Идукай не постра­дал, и ил-йорт, т.е. и страна Туктамыш-хана была спокойной, и его подвластные продолжали спокойно жить своей привычной жизнью. Мудрец – потому и мудрец, что в отличие от других, о привычных вещах, событиях умеет судить без амбиций неординарно.
По всем признакам и призванию к сэсэнам как Еренсе и особенно Коркут-Ата и Хабрау-сэсэн близок Баик Айдар-сэсэн, мудрец из одноименного эпического кубаира башкирского народа, хронологически относящегося в число поздних эпосов а именно кубаиров, созданных в XVIII – XIX вв. Это подтверждается не только исторической основой его, но и биографией Баик Айдар-сэсэна – Айдара Байназарова (1710 – 1814), основанных на архивных данных.
Активный участник ряда бесчисленных башкирских восстаний, случившихся в XVIII в., Баик Айдар-сэсэн, согласно кубаиру, как и Коркут-Ата и Хабрау-сэсэн тоже вышел на майдан уже глубоким старцем. Об этом сэсэн напоминает сам так:
Если же я, достигший ста лет,
Не скажу вам, что знаю сам,
Ошибок, бросающихся в глаза…[ Башкирское народное творчество 1999, 326].
Его роль в этом кубаире, в основном, сводится к тому, что он открывает глаза сом­не­ваю­щимся и стоящим перед дилеммой людьми: идти воевать за царя против французов во время Первой Отечественной войны 1812 г. или не стоит. Этому, кажется, и есть резон. Ведь недавно, точнее, 37 лет назад только әбей-батша – Екатерина II жестоко расправилась с башкирами-повстанцами, участниками восстания под предводительством Салавата Юлаева, в результате чего пролилась море крови башкир. Теперь другой царь нуждается в помощи потомков этих казненных борцов за свободу, просит помочь в борьбе с захватчиками-французами. Узнав причину сомнения народа, Баик призывает, если выразиться словами А.С.Пушкина, забыть ста­рые обиды:
Когда на голову грянет беда,
Пусть в обычной жизни плохой,
Все же хорош человек родной:
Двое братьев будут ссориться,
Сядут на коней – помирятся! [Башкирское народное творчество 1999, 327]
Это – во-первых. Во-вторых, Баик-Айдар напоминает своим соплеменникам, что, идя на объединение с Великим Московским княжеством, предки дали клятву, что при необходимости грудью встанут на защиту общего с русскими Отечества. А клятва, по поверью башкир, священна. Вот что сказал мудрец по этому поводу:
Деды наши не понапрасну
Склонили голову пред Москвой,
Белого царя власть признав,
Поклялись своей головой!
Ай, клятва, клятва, сказано,
Держи крепко слово одно!
Не помилует тебя чужак,
Не присягай ему никак!
…Слово мое будет таким:
Кто клятву нарушит,
Что будет с таким?
Не будет опоры таким [Башкирское народное творчество 1999, 327 – 328].
Напоминание Баик-сэсэном священности клятвы на верность общего Отечества заставило весь народ как один встать на защиту его.
История хорошо помнит как башкирский народ в 1812 г. отправил в поход против французов 28 строевых кавалерийских полков. Кубаир трактует это как результат влияния мудрых слов Баик Айдар-сэсэна. Благодаря такой трактовке, его образ начинает напоминать образ святого Хызыра, который, по народным поврьям, в виде белобородого старца в зеленом чапане и белой чальме выводит заблудившихся на истинный путь, одиноким путникам стано­вится спутником, сомневающимся дает добрые советы и высказывает алгыш-благопожелания. Поэтому отправляя кого-либо в путь, башкиры говорят:
Изге ниәт булһын юл башың,
Хызыр Ильяс булһын юлдашың!
Хызыр Ильяс булһа юлдашың,
Мең дошманға торор бер башың!
Добрыми намерениями начни начало пути,
Пусть Хызхыр Ильяс будет попутчиком твоим!
Если Хызыр Ильяс будет попутчиком твоим,
То сам один одолеешь тысячи врагов!
Помимо выполнения таких функций, Тарауыл тоже оказывает влияне на ход развития событий. Об этом мы можем судить по кубаиру “Акбузат”, представляющем собой одно из важных звен в цепочке эпосов, образующих целый цикл вокруг кубаира “Урал-батыр”. Тараул в этом произведении представлен, как уже было сказано, только стариком-пастухом, и, на первый взгляд, напоминает традиционного старца-советчика героя. На самом деле на его образ возложена важная художественная функция в деле развертывания сюжета по линии героического эпоса. Знаменательно то, что Тараул, рассказав Хаубану об Урал-батыре, дополнил его с тематическими мотивами, отсутствующими в известном нам основном тексте этого героического мифологического эпоса.
Обратимся к кубаиру “Акбузат”. По совету золотой утки герой этого эпоса Хаубан выходит из подводного царства, а за ним во главе с мифическим тулпаром Акбузатом, боевым конoм Урал-батыра, начинает выходить несметное количество скота, из-за чего поднимается сильная буря. Растерянный Хаубан нарушает запрет утки не оборачиваться назад – весь скот вновь возвращается в озеро. Тогда он просит Тараула объяснить эти удивительные явления. И тот рассказал ему следующее: “Да, брат, тайн здесь много. На нашем веку такой бури не было. О ней можно узнать лишь по рассказам стариков. Рассказывали так: давным-давно весь мир был затоплен водой. В то время, когда еще и наших предков не было, и Урал-тау (гора) еще не поднялась, и в этих краях не было ни одного живого существа о четырех ногах, когда жили только дивы и правил водяной падишах, явился [сюда] батыр по имени Урал и пошел на них войной. Там, где проскакал его конь Акбуз, возникли Уральские горы. В тех местах, где он дивов уничтожал, высохли воды и выступили горные хребты. Когда водяной падишах начал проигрывать битву, он отыскал бездонный омут и нырнул в то озеро, что неподалеку от вас. Дна у того озера нет, оно сливается с большой подземной рекой. Поэтому Урал-батыр не смог схватить водяного падишаха. Того падишаха звали Шульгеном. Потому и озеро назвали Шуль­ген”. [Башкирский народный эпос 1977, 379] (На тематический мотив “лошади выходят из озера” построен и сюжет легенды “Йылкысыкканкуль”, “Озеро, откуда вышли лошады” [Баш­кирское народное творчество 1980, № 43]. Ознакомившись с этим отрывком рассказа Тараула, те, кто хорошо знает кубаир «Урал-батыр», без дополнительных объяснений и без затруднения не сможет не догадаться, что он поведал Хаубану фактически это произведение, но не в такой короткой, как расширенная аннотация, а со всей подробностью. А о подробности и сокращении их говорит тот факт, что, хотя в кубаире «Акбузат» по какой-то причине (либо по вине его ис­полнителя Гатиатуллы-сэсэна Биккужина, жителя деревни Бабалар нынешнего Куюргазинского района Башкортостана, возможно, в целях экономии времени, либо самого Мухаметши-сэсэна Бурангулова, записавшего кубаир от него, чтобы избежать целиком повтора текста “Урал-батыра”), в этом коротком рассказе Тараула упоминаются отсутствующие в обоих версиях сюжета кубаира “Урал-батыр”, а также в версиях, дошедших до нас, лишь в виде отрывков, отдельных эпизодов: “(а) Когда Урал-батыр умер, падишах Шульген велел похитить его Акбузата; (б) умерли и сыновья Урал-батыра, (в) а водяной падишах время от времени выходил на [гору] Урал и скакал верхом на Акбузате, (г) рассказывали, когда Акбузат, выходя из озера, вспоминал своих батыров и, рванувшись, бил крыльями, от взмахов его крыльев поднималась буря, которая разрушала горы и скалы и все переворачивала вверх тормашками. [Вот] так рассказывали”[ Башкирский наро”Урал-батыр”, о бесследном исчезновении не только ряда те­матических мотивов (мини сюжетов) кубаира и вспомогательных, но совершенно полноценных сюжетов, охватывающих его продолжение, где роль главных героев сыграли сыновья Урал-батыра Яик, Идель, Нугуш и его племянник Хакмар – сын его старшего брата Шульгена.
Тараул поведал Хаубан-батыру историю трагической судьбы его родителей, которая воспринимается как продолжение эпоса “Урал-батыр”. Далее он одаривает его чудесным боевым оружием, ранее принадлежащим Урал-батыру, потом – его сыновьям, после их смерти – Сура-батыру. А Хаубан в эпосе “Акбузат представлен одним из дальных потомков Урал-батыра, сыном Сура-батыра. По словам Тараула, владыка подводного царства Шульген, перешедший в сторону дивов и аждах, стал заклятым врагом своего младшего брата Урал-батыра, посвятившего свою жизнь на борьбу с видимой смертью в лице этих темных сил. Таким образом, в эпосе “Акбузат” старик-пастух Тараул фактически выступает в роли сэсэна-сказителя, ставшего первопричиной всех подвигов, которые были совершены впоследствии Хаубаном. А тот разделил озеро владыки подводного царства Шульгена на мелкие части, его самого превратил в черепаху, его помощника Кахкаху – в летучую мышь, змей-аждаха и дивов – в пиявки. Впоследействие победил Масим-хана, жестокого угнетателя простого народа. Однако по непонятным теперь нам причинам, при подготовке текста кубаира “Урал-батыр” для издания его образ был снят из текста самим М.А.Бурангуловым. Видимо, этим и объясняется одна из причин неувязок, допущенных в известном нам сюжете этого кубаира. Именно по причине отсутствия этого образа кубаир “Урал-батыр” лишился ряда тематических мотивов.
В любом случае сам факт сообщения М.А.Бурангуловым о мифическом Тараул-сэсэне, кроме того, что текст кубаира “Урал-батыр” неполный, дает также повод для размышлений и о том, насколько древним считал народ искусство сэсэна.
В отличие от Хабрау-сэсэна и Коркут-Ата, которые появляются в начале или в конце почти каждого эпического эпизода, тем самым обеспечивают своеобразие композиции эпоса, с главным героем кубаира “Акбузат”, т.е. Хаубаном, Тараул встречается только три раза, Баик Айдар-сэсэн в одноименном кубаире – со своими сородичами только один раз, причем оба – не после очередной истории, связанной с главным героем эпоса, а до начала ее. Первый дает батыру не советы, а старинный боевой лук, оружие его отца, принадлежащее сперва мифичес­кому богатырю Урал-батыру, что имеет значение передачи эстафеты борьбы с темными си­лами, два раза кратко рассказывает ему в форме развернутой аннотации или краткого реферата содержание эпоса “Урал-батыр”, таким образом как бы восполняет пробелы его, что воспри­нимается нами как благославление Хаубана на продолжение добрых дел своих героических предков. А Баик-сэсэн дает добрые советы своим сородичам, чтобы они без колебаний положи­тельно отозвались обращению падишаха во имя верности клятве своих предков, данной Ак-би-батше – Белому царю в лице Ивана IV в эпоху объединения Историчского Башкортостана и Московского государства, и пошли на борьбу с французскими захватчиками. В обоих произ­ведениях слова сэсэна имеют для героя судьбоносное значение, став причиной его активных действий, следовательно, они имеют сюжетообразующее значение. Сказанное только-что в какой-то мере относится и роли Хабрау-сэсэна и Куркут-Ата в эпосе.
Помимо того, что как мудрец Коркут-Ата, герой дастана огузских тюрков “Деде-Коркут”, имеет сходные черты с башкирскими сэсэнами, он сам также считается одним из легендарных сэсэнов у башкир. “Согласно родословной, сохранившейся от времен наших дедов, — говорится в шежере башкирского рода Киргиз, — родоначальника башкир рода Киргиз, живущих в деревне Ташлы Александровской волости Бугульмин­ского уезда, называли Куркут-ата... [Он жил] на Бухарской дороге у моря Сыр. Его [Куркут-Ата] сын Ахмед-бий, от него Мухамет-бий, от него Янба-бий, от него Кушык-бий. Кушык-бий жил в деревне Старое Киргизово [Иҫке Ҡырғыҙ] в долине реки Белой (Агидель. – А.С.) у озера Татыш и бил челом Белому бию (московскому царю Ивану IV – А.С.)...” [Кузеев 1974, 361]. Таким образом, герой огузского эпоса Деде Коркут, происходивший “из племени Баят”, а среди огузов считавшийся “первым человеком” одновременно почитался как первопредок башкирского рода Киргиз. А в предании “Откуда пришли башкиры?” он даже представлен предводителем всех башкир: Коркут, якобы, приводит башкир с Алтая и располагает их в долине реки Агидель [Башкирское народное творчество 1997, № 127].
Башкирские и казахские легенды и предания представляют Коркут-Ата как искателя источника вечной жизни. В этом отношении его образ в какой-то мере перекликается с образом Урал-батыра. Разница в том, что Коркут тщетно пытается спастись от Смерти, убегая и спря­тавшись от нее, Урал-батыр же стремится найти средство для вечной жизни в лице родника Яншишма (букв.: Родник жизни), для всех существ и уничтожить саму Смерть. Иначе говоря, первый заботится только о себе, а второй хочет добиться вечной жизни для всех существ.
Коркут также считается создателем таких национальных музыкальных инструментов башкир, как деревянный кубыз и думбра. В этом плане он напоминает культурного героя. Подобные предания известны и казахам. Коркута почитали и как исцелителя-бахчи [Хусаинов 2003, 263—266]. Последнее подтверждается и башкирским фольклорным материалом. Вот примеры из заговоров и заклинаний башкир при испуге. По представлениям наших предков, если человек сильно испугается, про него говорят так: “У него ҡот улетел”. Слово “ҡот” точно не переводится на русский язык и примерно соответствует понятиям “душа” или “дух”.
Душа (дух) моя, ты приди,
Возвращайся, поспеши!
Болит моя головушка,
Меня быстро исцели!
По приказу моему приди!
По приказу Отца-Коркута!,
Кармкут бабай, душу (ҡот) дай!
Тулькэ бабай, душу (ҡот) дай!
Где душа — там и я,
Вернись, дух,
Послушай меня!
Эй, дух, эй, дух,
Приди, когда зовут.
Забери болезень у больного
Найди и приведи хозяина (духа)
По приказу моего духа
И души деда Куркута.
Отец Кармкут, ты исцели,
Отец Тюлькэ, ты исцели!
Пусть снова я исцелюсь! [Башкирское народное творчество 2010, 110, 111].
Тюлька (или Чюлькэ) считался у башкир рода Юрматы святым. Когда Аксак Тимур и Джанибек-хан разрушили юрт (страну) Амат Хамата, юрматинцы переправились через боль­шую реку (видимо, Волгу — Идель) и остановились в долине некой реки Кара-Елга (Черная Река). Здесь они обнаружили могилу Чюльки (по заговору — Тюльки). “Хан приказал: “Вырой­те и осмотрите могилу!”. И когда осмотрели могилу (увидели) — она выложена кирпичом. И вот что удивительно: черноволосый, краснощекий молодой человек лежит (в ней), как живой. Хан сказал: “О, Шагали-бий! Среди всех людей мудрее тебя (человека) нет. Все это вокруг пусть будет твоим. И за этим святым ты ухаживай!”. Когда (хан) сказал так, Шагали-бий с удовольствием согласился. И по течению реки, называемой Шадлык, поставили юрты. А над этим святым (Шагали-бий) поставил ограду. И каждый год, собираясь (у нее), устраивали поминки” [Башкирские шежере 1960, 28, 32]. Следовательно, можно считать, что в заклинании и Коркут-Ата, и Карымкут упоминаются как святые.
В огузской версии дастана “Китаби Деде-Коркут” (“Книга отца нашего Коркута”), как уже было отмечено, Коркут редко принимает участие в событиях, ограничиваясь оценкой и добропожеланиями по поводу случившегося или прославлением подвигов героев. В финале второй песни дастана, где повествуется о разорении дома Салура Казана гауерами, устами ашуга сказано: «Пришел отец наш Коркут, песни пел, сказы сказывал, складно сказывал:
Где вы, герои воспетые и победившие?
Где они, «мой весь мир» говорившие?
Смерть забирает, земля сокрывает.
Кому бренный мир останется? Кто знает?
О мир, где приход и уход в свой черед!
О жизнь, где и жизни конец настанет!»
После этого Коркут высказал такое благопожелание:
«Благословляю тебя, хан!
Да не рассыпаться в прах твоим неприступным горам!
Да не ударит топор по могучим, тенистым твоим деревьям!
Да не иссохнуть твоим вечно несущим светлые воды ручьям!
Да не сломаться тебя возносящим крыльям!
Да не заставит Всевышний тебя поклониться злодею-врагу!
…………………………………………………………
Наша молитва, из слов из пяти,
сотворенная ради прекрасного белого лба, да услышится!
В единое слово соединится!
Да святится она! Да крепится!
И во имя светлого имени Мухаммеда
Каждый твой грех да простится!
Хей, хан мой!» [Книга отца нашего Коркута 1989, 58].
Имя пророка Мухаммеда, вероятно, вошло в эпос позже — после принятия ислама.
Башкирская версия сюжета дастана о Коркуте в свое время тоже имела форму эпического кубаира, однако до нас дошли лишь его фраг­менты в прозаическом изложении. От огузской версии, состоящей из две­над­цати сохранившихся песен, она отличается по объему и содер­жанию. Если огузская версия сюжета, например, азербайджанская, по­вес­тву­ет сперва о Дирсе-хане, сыне Бугач-хана, разорении дома Салур Казана, сыне Байбуре-бека Бамсе-Бейреке, пленении сына Казан-бека Уруза, сыне Духа-Коджа Дели Домруле и т.д., то в сохранившемся варианте башкирской вер­сии подобные огузские герои, естественно, вообще не упоминаются, о Кор­куте в нем говорится как первопредке башкирского рода Киргиз и даются сведения о его потомках. В то же время Коркут изображается и как защитник башкирского рода Табын. Далее в этом варианте речь идет о том, как Коркут изобрел думбру, как тщетно старался спастись от Смерти, как в обряде по призыву души (ҡот) башкиры в форме заговора и заклинания обращаются к его духу (рух), и как он помог Басат-батыру вырваться из рук ослепленного им же одноглазого великана [Башкирское народное творчество 2004, 78-81]. Следует отметить, что объем сохранившейся башкирской версии эпоса весьма скромен.
Все вышеизложенное может вызвать закономерный вопрос: откуда и почему в фольклоре башкир, представляющих собой одну из этнических групп тюрков-кипчаков, известны произ­ведения, хотя и отрывочные, имеющие отношение к образу Куркут-Ата, герою огузского дас­тана? Дело в том, что исторически башкиры всегда имели тесные этнокультурные контакты с тюрками огузского происхождения. Как писал академик Гайса Хусаинов, “тесные этнические взаимоотношения связывали башкирские племена с огузами, кочевые вои­ны которых шли из Южной Сибири на запад, медленно растекаясь в течение VII-X вв. по долинам Сырдарьи, Эмбы, Яика, охватывали и Приазовье. В результате близ­кого общения с ними в башкирский этнос проник огузский компонент (туркменский, киргизский, бурджанский, баджгарский элементы), а эпос отразил общие корни родственных племен” [Хусаинов 2003,258] .