|
для
себя и только для себя
; в этом случае стиль оказывается как бы солип-
сическим мифом, языком, на котором писатель говорит сам с собой;
понятно, что если он достиг такой степени плотности, то он и сам
20 / 35
296
Р
олан
Б
арт.
М
ифологии
в писательском самосознании около ста лет назад
вызвал моральный кризис литературного языка —
письмо было изобличено как означающее, а Литера-
тура как значение; писатель, отбросив лжеприродность
традиционного литературного языка, резко перемет-
нулся к языковой антиприродности. Подрывая основы
письма, некоторые писатели пытались тем самым под-
вергнуть радикальному отрицанию литературу как
мифическую систему. В каждом таком бунте происхо-
дило убийство Литературы как значения; в каждом из
них имелось в виду свести литературный дискурс к
простой семиологической системе, а в случае поэ-
зии — даже к системе пресемиологической. Такая
грандиозная задача требовала и радикальных поступ-
ков — и они, как известно, порой доходили до полно-
го самоубийства дискурса, до реального или же
транспо нированного молчания, выступавшего как
единственно возможное оружие в борьбе с главной
силой мифа — его повторяемостью.
Как видим, одолеть миф изнутри чрезвычайно
сложно, ибо действия, посредством которых от него
пытаются избавиться, сами становятся его добычей:
в конечном счете миф всегда может сделать так, что-
бы им обозначалось оказываемое ему сопротивление.
Так что, возможно, лучшее оружие против мифа — в
свою очередь мифологизировать его, создавать
ис‑
кусственный миф;
такой реконструированный миф
как раз и оказался бы истинной мифологией. Если
миф — похититель языка, то почему бы не похитить
сам миф? Для этого нужно лишь сделать его исходным
пунктом третичной семиологической цепи, превра-
тить его значение в первый элемент вторичного мифа.
Литература дает нам некоторые значительные образ-
цы таких искусственных мифологий. Здесь я хотел
бы остановиться на «Буваре и Пекюше» Флобера.
Это, так сказать, экспериментальный миф, миф во
второй степени. В лице Бувара и его друга Пекюше
изображен определенный исторический тип буржу-
нуждается в дешифровке, глубинной критике. Примером такой необ-
ходимой критики стилей служат работы Ж.-П. Ришара*
22
.
21 / 35
297
II
.
М
иф сегодня
азии (при этом конфликтующий с другими буржуаз-
ными слоями); их дискурс представляет собой
уже
мифическое слово — у языка в нем, конечно, есть
смысл, но этот смысл образует пустую форму для
понятийного означаемого, в данном случае — особо-
го рода технологической ненасытности; из сочетания
смысла и понятия в этой первичной семиологической
системе возникает значение, то есть риторика Бувара
и Пекюше. И вот тут-то (я искусственно разделяю
этапы в аналитических целях) в дело вмешивается сам
Флобер: на первичную мифическую систему, которая
сама уже есть вторичная семиологическая система,
он накладывает еще одну, третью цепь, первым звеном
которой служит значение, то есть итоговый член,
первого мифа. В этой новой системе форму образует
риторика Бувара и Пекюше, а понятие вырабатыва-
ется самим Флобером, его взглядом на тот миф, что
построили себе Бувар и Пекюше; это будут их всег-
дашние бессильные потуги, их ненасытность, их за-
полошные метания от освоения одного предмета к
другому — короче говоря, то, что я бы назвал (хоть
уже и вижу, как над головой моей собираются тучи)
«бувар-и-пекюшейностью». Наконец, итоговым зна-
чением является сама книга «Бувар и Пекюше», какой
она предстает нам. Сила вторичного мифа в том, что
первичный миф рассматривается в нем как наблюда-
емое извне наивное сознание. Флобер занялся насто-
ящей археологической реставрацией мифического
слова; по отношению к известному сорту буржуазной
идеологии он стал как бы Виоле-ле-Дюком*
23
. Но,
будучи не столь наивен, как Виоле-ле-Дюк, он вклю-
чил в свою постройку некоторые дополнительные —
демистифицирующие — украшения; образуя форму
вторичного мифа, они вносят в него «сослагатель-
ность»; такая «сослагательная» реконструкция дис-
курса Бувара и Пекюше семиологически эквивалент на
их собственной тщетной возне
1
.
1
Я говорю о «сослагательной» (субъюнктивной) форме, потому что
в латинской грамматике именно так обозначалась «несобственно пря-
мая» речь или стиль — это замечательное орудие демистификации.
22 / 35
298
Р
олан
Б
арт.
М
ифологии
Завоеванием Флобера (как и вообще всех искус-
ственных мифологий — значительные образцы их
содержатся, например, в творчестве Сартра) явилось
то, что он дал открыто семиологическое решение
проблеме реализма. Конечно, то было неполное заво-
евание, так как в идеологии Флобера, видевшего в
буржуа одно лишь эстетическое уродство, никакого
реализма нет. Но, во всяком случае, он избежал само-
го страшного греха литературы, когда идеологиче-
скую реальность путают с семиологической. В каче-
стве идеологии литературный реализм абсолютно
независим от того языка, на котором говорит писа-
тель. Язык — это форма, она не может быть ни реа-
листической, ни ирреалистической. Она может быть
только мифической или нет, или же еще, как в случае
«Бувара и Пекюше», контрмифической. А между
реализмом и мифом, увы, нет никакой взаимной ан-
типатии. Известно, до какой степени проникнута
мифом наша «реалистическая» литература (даже
просто в качестве примитивного мифа о реализме),
тогда как литература «ирреалистическая» по крайней
мере не очень мифична. Разумно было бы, конечно,
рассматривать реализм писателя как проблему чисто
идеологическую. Тем самым вовсе не отрицается от-
ветственность формы перед реальностью. Просто эта
ответственность может быть измерена только в семи-
ологических понятиях. О форме можно судить (раз
уж дело дошло до суда) как о значимой, а не вырази-
тельной. Язык служит писателю не для
Do'stlaringiz bilan baham: | 
