100 лет со дня рождения

«Когда Бог протоплазму из хаоса создал, за ним лишь голубь мира 
сквозь щёлку наблюдал. И кое-кто ещё, о ком болтать не надо, и 
кое-кто ещё, о ком молчать нельзя».
(Все знали тогда, что «голубь мира» 
–
это Опарин.)
«Посадки гнездовые, посевы по стерне, скачки межвидовые похе-
рены втуне. И кое-что ещё, о чём болтать не надо, и кое-что ещё, о 
чём молчать нельзя».
«Из пеночки 
–
 кукушку, из елочки 
–
 сосну, зачешешь тут макуш-
ку, поверишь в сатану. И в кое-что ещё, о чем болтать не надо...»
«Пастера мы прокляли и Моргана сожгли, и в содовом растворе 
бессмертье обрели. И кое-что ещё, о чём болтать не надо…» 
(Содовый раствор 
–
это «изобретение» Лепешинской).
«Мы верили, бывало, в живое вещество, теперь оно пропало, с 
ним кое-кто ещё...»
«Из вирусов 
–
 кристаллы, бактерии 
–
 в грибы, подобные забавы 
теперь осуждены, и кое-что ещё, о чём болтать не надо...»
(Это о великих «открытиях» Бошьяна).
<…> Среди исполнителей из девочек была только сестра Ляля. 
Остальной состав хора: Андрей Антонов, Коля Воронцов, Лёва 
Киселев, Миша Критский, Алёша Северцов, Егор Заварзин.
Представляете себе! А ведь это 1955 год, Хрущёв ещё не высту-
пал. Вдобавок, после этого они спели гимн морганистов, переде-
ланный генетиками из «Катюши»: 

---

509
Дело сестёр Ляпуновых
«Ой, ты песня, песня менделистов, ты лети к Трофиму в каби-
нет. И новатору, гиганту мысли наш формальный передай привет. 
Пусть он помнит гены и гаметы, хромосом редукцию поймёт, пусть 
картофель бережёт на лето, а науку 
–
 Мендель сбережёт». 
Поднялось что-то невообразимое, писк, визг, вопли: «Позор!». 
Ведь у костра сидели и преподаватели. Да и факультет тогда был 
биолого-почвенный, а почвоведы были в основном не москвичи, 
все воспитанные на агробиологии. В общем 
–
скандал. Утром, ког-
да мы уезжали, меня пока ещё под общий хохот вынесли из лагеря 
вперед ногами, как покойника. Так закончился первый курс.
Летом папа с мамой ездили на Урал к знакомым и оказались в 
Ильменском заповеднике. И там, уже перед отъездом в Москву, 
Алексей Андреевич случайно разговорился на станции с каким-то 
человеком. И узнаёт от него, что тут, в заповеднике, на берегу озе-
ра Большое Миассово, организуется лаборатория, где будет рабо-
тать Тимофеев-Ресовский, только что освободившийся из сталин-
ских лагерей. «Какой Тимофеев-Ресовский?» 
–
вскричал Алексей 
Андреевич, который уже читал знаменитую книгу Шредингера 
«Что такое жизнь?», и из неё знал о знаменитом русском генетике 
Тимофееве-Ресовском. «Тот самый?! Как, он жив, он у нас?!» А о 
нём ведь никто ничего не знает! Папа тут же всё выяснил и, при-
ехав в Москву, сразу позвонил Дубинину.
–
Вы знаете, что Тимофеев-Ресовский здесь, в России? 
–
Знаю,
–
сказал Дубинин,
–
я уже получил от него письмо. 
И больше того, собираюсь осенью пригласить его и Елену Алек-
сандровну в Москву. 
–
Я вас очень прошу, когда они приедут, пригласите и меня, я 
очень хочу с ним познакомиться,
–
попросил Алексей Андреевич. 
А поскольку все эти годы папа тесно контактировал с генети-
ками (участвовал в организации писем в правительство о восста-
новлении генетики), в ноябре знакомство с приехавшими в Моск-
ву Тимофеевыми-Ресовскими состоялось. И Алексей Андреевич 
попросил Николая Владимировича выступить с докладом у нас до-
ма, на что тот с удовольствием согласился. У нас на Хавской Ни-
колай Владимирович сделал свой первый открытый публичный 
доклад после возвращения в Россию. Тема: «Биофизический ана-
лиз молекулярного размера гена». Дело было 9 декабря 1955 года. 
В квартире у нас собралось больше пятидесяти человек (сохранил-
ся список участников этого семинара, к сожалению, неполный). 
Ну, здесь уж пришли все, кто только мог. Дверь в комнату была 
открыта, люди стояли в прихожей. Сидели в комнате даже на полу. 
Свободным остался только маленький уголок, по которому взад-

---

510
VII. ПРИЛОЖЕНИЯ
вперёд шагал, докладывая, Николай Владимирович… Мы ещё не 
знали, что это было последнее заседание ляпуновского кружка.
Один из наших однокурсников возьми, да и расскажи курато-
ру своей группы на биофаке 
–
какая, мол, интересная жизнь у Ля-
пуновых, рассказал и про доклад Тимофеева. В их группе, говорит, 
даже комсомольские собрания по-другому происходят. А у нас с 
Лялей был такой стиль. Надо провести тематическое комсомоль-
ское собрание 
–
мы предлагаем тему «Теория наследственности 
Менделя
–
Моргана». Чем не тема для собрания? Группе очень нра-
вится. Народ у нас симпатичный. Проходит одно такое собрание, 
другое...
Наступил день, когда секретарю парторганизации, Г.В. Добро-
вольскому, поступил донос… События начали разворачиваться с 
бешеной скоростью.
Во время зимней сессии ко мне подошел Митя Сахаров и ска-
зал, что был на партсобрании, там шёл разговор о неблагополучии 
в воспитательной работе на факультете, несколько раз как-то зага-
дочно звучала наша фамилия. Тогда я пошла к Добровольскому и 
прямо спросила его, в чём дело. «Как хорошо, что вы пришли,
–
сказал Глеб Всеволодович,
–
а что это у вас там за домашний кру-
жок?» Я откровенно всё ему рассказала, что кружок у нас с детства, 
что всегда у нас дома собираются интересные люди, мы никогда не 
делали из этого тайны. Перечислила даже темы докладов. Добро-
вольский меня поблагодарил, теперь, говорит, мне всё стало на-
много понятнее.
В зимнюю сессию мне ставят «незачет» по истории партии и 
не допускают к экзаменам. Затем на доске появляется приказ, ко-
торым, в числе других, мне объявляется строгий выговор с преду-
преждением об отчислении за неуспеваемость, хотя я всегда была 
отличницей. Вскоре нас с Лялей вызывают на комсомольский ак-
тив курса, где обсуждают наши домашние семинары.
Меня обвиняют в «двурушничестве» 
–
комсомольский вожак, 
а дома 
–
тайный кружок (я ведь была членом факультетского бюро 
комсомола и отвечала за научный сектор). Мы опять пытаемся 
объяснить, что у нас дома так принято, что никакой тайны из это-
го никто никогда не делал.
–
Что же, вы менделизм-морганизм считаете наукой? 
Мы отвечаем: «Лысенко 
–
не наука, это скоро пройдёт». 
–
А вы знаете, что сессия 48-го года полностью поддержала 
Лысенко? 
–
Да, знаем, ну и что? 
Мы абсолютно чётко понимали, какой громадный урон нанес-
ла сессия 48-го года, какую чудовищную ошибку она совершила. 

---

511
Дело сестёр Ляпуновых
Мы точно знали, что эта сессия нанесла страшный вред науке и 
рано или поздно в этом разберутся. Именно так мы и формулиро-
вали.
–
Значит вы против решений сессии 48-го года? 
И тут Ляля, вспылив, топает ногой и говорит: «Да, против». 
И пошло: «А вы знаете, что доклад Лысенко одобрен ЦК? Вы от-
даёте себе отчёт, что это линия нашей партии?»
Выступают возмущённые студенты... Неожиданно оказывает-
ся, что на нашем курсе множество ярых противников Тимофеева-
Ресовского, «осведомлённых» о его «работе на нацистов». Всё это 
студенты, которые ещё вчера и фамилии его не знали. Ясно, что 
кто-то их подготовил. Это вполне мог быть Фейгинсон, особенно 
опасный тем, что был проводником идей Лысенко, зная настоя-
щую, дрозофилиную генетику...
Начинается буря. Но мы ещё надеемся, что во всём можно 
разобраться.