Учебное пособие для студентов филологических факультетов университетов состояние литературного процесса

Ранний период творчества (1880-1886)
Первый рассказ Чехова – «Письмо к ученому соседу» - был напечатан в 1880-м году.
Отставной урядник из дворян Василий Семи-Булатов пишет живущему с ним по соседству профессору письмо, даже не письмо, а целое послание на различные научные темы. Решительно опровергает он тезис соседа, что «человек произошел от обезъянских племен»; если бы это было так, то у человека «был бы хвост и дикий голос». Так же лихо и безапелляционно спорит он с тем, что на солнце есть пятна: «Этого не может быть потому, что не может быть никогда».
В своем письме урядник рассыпается в извинениях, всячески прибедняется, говорит о ничтожестве своей натуры; и в то же время непрерывно переходит в контрнаступление. Учит своего соседа, наставляет его на путь истинный, самодовольно похваляется своими «открытиями». Это человек, у которого за показным смирением и самоуничижением – злоба, и притом довольно агрессивная. Он нетерпим к любому мнению, если это мнение не совпадает с его собственным взглядом – дремучим и невежественным. Семи-Булатов откровенно претендует на роль учителя и наставника.
Уже в этом первом рассказе обозначилось многое из того, что в дальнейшем определит повествовательную манеру Чехова – объективность тона, сдержанность, доверие к читателю, который сам должен разобраться в характере персонажа, сам способен уловить необходимые смысловые и эмоциональные акценты.
Затем в журналах «Стрекоза», «Осколки», «Развлечение» печатаются такие произведения Чехова, как «Радость», «Смерть чиновника», «Толстый и тонкий», «Хамелеон» и другие. Эти рассказы не просто безобидно смешны. Беззаконие и беспринципность властей, пошлость, трусость, скудоумие, утрату чувства человеческого достоинства – вот что обличает в них автор. В отличие от своих коллег-юмористов, писавших для развлечения публики, Антоша Чехонте не столько развлекал, сколько будил мысль читателя. Беззаботный юмор в его произведениях незаметно перерастал в сатиру.
Так, в рассказе «Толстый и тонкий» (1883) речь идет о встрече двух людей: толстого – большого чина, и тонкого – чином гораздо ниже. Как только это определилось – сразу же невидимая пропасть пролегла между ними. Тонкий «съежился, сгорбился, сузился», простая человеческая беседа между ним и толстым уже невозможна.
Интересно сопоставить разные редакции этого рассказа. В журнальном тексте толстый вел себя грубо и напыщенно, вдруг надувался «как индейский петух», делал тонкому выговор. В контексте подобной «беседы» подобострастное поведение тонкого, запуганного грозным начальником, было вполне оправданно. Включая рассказ в сборник, Чехов переделал всю концовку. Толстый не грубил, напротив, он растроган встречей, но тонкий все равно сгибается перед ним в три погибели – такова власть привычки, выработанная годами манера угодливо держаться перед сильными мира сего. Чехов создает ситуацию, которая как будто освобождает человека от необходимости льстить и пресмыкаться, и все-таки срабатывает рефлекс угодливого чинопочитания.
В «Смерти чиновника» (1883) генерал Бризжалов довольно кротко отнесся к тому, что чиновник Червяков, нечаянно чихнув, обрызгал его лысину. Он никак не заставляет Червякова просить прощения, униженно расшаркиваться в извинениях. Но герой уже не в состоянии жить спокойно, все ему кажется, что генерал затаил злобу. Червяков не может остановиться: надев вицмундир, он бегает за генералом и уверяет его, что чихнул нечаянно, ненамеренно. Бегает до тех пор, пока не доводит Бризжалова до бешенства! И тогда свет меркнет в глазах Червяков, и он умирает. Обращает на себя внимание характерная, чисто чеховская деталь: описание смерти Червякова. «Придя машинально домой, не снимая вицмундира, он лег на диван и… помер». Герой помирает, не сняв вицмундира, – эта чиновничья униформа приросла к нему.
Обратимся к чеховскому рассказу «Брожение умов» (1884). Сонный провинциальный городишко. Двое обывателей остановились наблюдая, куда летят скворцы: во двор к отцу протоирею или к отцу дьякону. Собирается толпа, все смотрят вверх, гадают, что случилось, не пожар ли? Сонная, пустынная до этого площадь заполняется растущей толпой. На первый взгляд перед нами просто анекдот, и повествование в манере веселого зубоскальства как бы подкрепляет это впечатление: «Земля изображала из себя пекло. Послеобеденное солнце жгло с таким усердием, что даже Реомюр, висевший в кабинете акцизного, потерялся: дошел до 35,8* и в нерешительности остановился…». Для того чтобы рассмешить читателя, придуманы и забавные фамилии: казначей Почешихин, дьякон Вратоадов, купец Фертикулин, трактирщик Грешкин.
Однако внимательно вчитываясь в рассказ, мы видим, что за легкой шуткой кроется серьезное содержание, что молодой автор в совершенстве овладел искусством «коротко говорить о длинных вещах».
Две-три художественные детали воссоздают картину провинциального городишки: сонные праздные обыватели рады поглазеть на чужую беду; градоправители, подобно гоголевскому Держиморде, ставят всем фонари под глазами и разговаривают с толпой в таком тоне: «Разойдись! Господа, честью прошу! Честью прошу тебя, дубина!»
Мастерски вылеплен образ некоего грозного Акима Данилыча. «Что-то жуя и вытирая губы, он взревел и врезался в толпу». Автор не комментирует реплик своих персонажей, здесь, как в драме, комментарий не требуется, настолько выразительны эти реплики. Еще толком не зная, что случилось, Аким Данилыч проявляет распорядительность:

• 
  Пожарные, лей!
  
• 
  Воды нет, ваше высокоблагородие!
  
• 
  Не рразговаривать! Поезжайте за водой! Живааа!
  
• 
  Не на чем ехать, ваше высокоблагородие. Майор на пожарных лошадях поехали ихнюю тетеньку провожать…
  
• 
  Разойдись! Сдай назад, чтобы тебя черти взяли… Съел? Запиши-ка его, черта!
  
• 
  Карандаш потерялся, ваше высокоблагородие…
  

В донесении к начальству Аким Данилыч изображает себя героем, который якобы спас город от бедствия и «не допустил кровопролития». О многом говорит читателям фраза из донесения: «Виновные, за недостатком улик, сидят пока взаперти».
Так, за незначительными на первый взгляд деталями раскрываются черты российской действительности. Персонажи из беглых зарисовок Чехова превращаются в образы-типы, в которых воплощен дух эпохи.
Герой рассказа «Унтер Пришибеев» (1885), отставной «сморщенный унтер с колючим лицом» и «хриплым, придушенным голосом», грубый, невежественный солдафон, видит свой гражданский долг в том, чтобы подглядывать, подсматривать и вынюхивать: нет ли где «политической неблагонадежности»? В темной голове Пришибеева гвоздем сидит одна мысль: «Где это в законе написано, чтобы народу волю давать?» И он с тупой последовательностью старается «не дать воли» - не разрешает собираться по трое и больше, петь песни, сидеть с огнем. «Народ, расходись! Не толпись! По домам!» - привычно повторяет Пришибеев свой окрик.
В 80-е годы эта фигура была зловещей: полицейские, шпионы и доносчики «по усердию» душили вольную мысль. Но в своем рассказе Чехов делает грозного Пришибеева смешным и жалким, нанося чувствительный удар пришибеевщине, которая давила Россию.
Пять лет работы в юмористических журналах явились для Чехова школой мастерства. Развивалось его умение писать кратко, выразительно, одной-двумя фразами передавая сущность явления, основную черту человека. Именно в этот период родились чеховские афоризмы: «Краткость – сестра таланта», «Искусство писать – это искусство сокращать».
Чеховская краткость необычайно содержательна. «Антон Чехов уже в первых рассказах своих умел открыть в тухлом мире пошлости ее трагические, мрачные шутки, - писал Горький. – Никто не понимал так ясно и тонко, как Антон Чехов, трагизм мелочей жизни, никто до него не умел так беспощадно и правдиво нарисовать людям позорную и тоскливую картину их жизни в тусклом хаосе мещанской обыденщины».