— Давайте, миз Сейди! — крикнула Бобби Джил. — Станцуйте с ним!
— Стан-цуй-те! Стан-цуй-те! Стан-цуй-те! — начала скандировать толпа.
Сейди сдалась и взяла меня за руки. Мы станцевали.
4
В полночь «Домино» заиграли «Старое доброе время» — другая аранжировка,
те же нежные слова, — и вокруг нас воздушные шарики начали медленно
опускаться на пол. Пары обнимались и целовались. Как и мы.
— Счастливого Нового года, Дж… —
Она подалась назад, хмурясь. — Что не
так?
А я вдруг увидел Техасское хранилище школьных учебников, отвратительный
кирпичный куб с окнами-глазами. Именно в этом году ему предстояло стать
символом Америки.
Не станет. Я не позволю тебе пройти так далеко, Ли. Ты никогда не
выглянешь из окна на шестом этаже. Это я тебе обещаю.
— Джордж?
— Меня вдруг пробрала дрожь. Счастливого Нового года.
Я уже собрался поцеловать ее, но она задержала меня.
— Это должно скоро случиться? То, ради чего ты здесь?
— Да, — кивнул я. — Но не в эту ночь. Эта ночь принадлежит только нам.
Поцелуй меня, милая. И потанцуй со мной.
5
В конце 1962 — начале 1963-го я жил двумя жизнями. Хорошей — в Джоди и в
«Кэндлвуде». Другой — в Далласе.
Ли и Марина съехались вновь. Их первой остановкой в Далласе стал
разваливающийся дом на соседней улице с Западной Нили. Перебраться туда им
помог де Мореншильдт. Джордж Баух пропал из виду. Как и остальные русские
эмигранты. Ли их всех отвадил.
Они его ненавидели,
отмечал Эл в своих записях.
Ниже сделал приписку:
Он этого добивался.
Готовое обрушиться здание из крошащегося красного кирпича — номер 604 по
Элсбет-стрит — вмещало четыре или пять квартир. В них жили бедняки, которые
много работали, много пили и плодили орды сопливых вопящих детей. В сравнении
с этой квартирой дом Освальдов в Форт-Уорте выглядел чуть ли не дворцом.
Мне не требовались средства электронного слежения, чтобы видеть, что
семейная жизнь Освальдов разваливалась. Марина
продолжала носить шорты и
после того, как заметно похолодало, словно упрекала Ли своими синяками.
Разумеется, и ради того, чтобы показать свою сексуальную привлекательность.
Джун обычно сидела между ними в коляске. Если они начинали громко ссориться,
малышка уже не плакала, просто наблюдала и для
успокоения сосала палец или
пустышку.
В один из ноябрьских дней 1962 года я вернулся из библиотеки и увидел Ли и
Марину, кричавших друг на друга на углу Западной Нили и Элсбет. Несколько
человек (по большей части женщины, учитывая время суток) вышли на крыльцо,
чтобы полюбоваться зрелищем. Джун сидела в коляске, завернутая в розовое
ворсистое одеяло, молчаливая и забытая.
Ссорились они на русском, но причину пояснял указующий перст Ли. Марина
надела на прогулку прямую черную юбку — я
не знаю, назывались они тогда
юбками-карандашами или нет — и молнию на левом бедре застегнула только
наполовину. Вероятно, материя попала в зубчики, и бегунок не опускался ниже, но,
судя по яростному тону Ли, выходило, что она снимает мужчин.
Марина отбросила со лба волосы, указала на Джун,
махнула рукой в сторону
дома, в котором они жили — из дырявых желобов капала черная вода, на
вытоптанной лужайке валялся мусор и банки из-под пива, — и крикнула на
английском:
— Ты врешь про счастье, а потом приводишь жену и ребенка в этот
свинарник
!
Он покраснел до корней волос и обхватил руками тощую грудь,
словно хотел
приковать их к себе и не дать воли. Возможно, ему бы это и удалось — на сей раз, —
если бы Марина не рассмеялась и не покрутила пальцем у виска. Наверное, этот
жест одинаково воспринимается во всех странах. Потом она начала отворачиваться
от него. Он развернул ее лицом к себе, при этом едва не перевернув коляску с Джун.
Ударил. Марина упала на потрескавшийся бетон тротуара и закрыла лицо руками,
когда он наклонился над ней.
— Нет, Ли, нет! Больше не бей меня!
Он ее не ударил. Схватил. Поднял на ноги, начал трясти. Голова Марины
болталась из стороны в сторону.
— Ты! — раздался слева от меня скрипучий голос. — Ты, парень!
Я увидел пожилую женщину, опиравшуюся на ходунки. Она стояла на крыльце
в розовой фланелевой ночной рубашке и стеганом жакете. Седые волосы торчали во
все стороны, напомнив мне о двадцатитысячевольтовом перманенте Эльзы
Ланчестер в фильме «Невеста Франкенштейна».
— Этот человек бьет женщину! Подойди и прекрати это!
— Нет, мэм, — ответил я дрогнувшим голосом. Хотел добавить:
Do'stlaringiz bilan baham: 
