Три товарища

* * *
Мы взяли такси и поехали в театр. По дороге я был молчалив, сам не понимая почему.
Расплачиваясь с шофером, я внимательно посмотрел на него. Он был небрит и выглядел очень
утомленным. Красноватые круги окаймляли глаза. Он равнодушно взял деньги.
– Хорошая выручка сегодня? – тихо спросил я. Он взглянул на меня. Решив, что перед ним
праздный и любопытный пассажир, он буркнул:
– Ничего…
Видно было, что он не желает вступать в разговор. На мгновение я почувствовал, что
должен сесть вместо него за руль и поехать. Потом обернулся и увидел Пат, стройную и гибкую.
Поверх серебряного платья она надела короткий серебристый жакет с широкими рукавами. Она
была прекрасна и полна нетерпения.
– Скорее, Робби, сейчас начнется!
У входа толпилась публика. Была большая премьера. Прожектора освещали фасад театра,
одна за другой подкатывали к подъезду машины; из них выходили женщины в вечерних платьях,
украшенные сверкающими драгоценностями, мужчины во фраках, с упитанными розовыми

---

лицами, смеющиеся, радостные, самоуверенные, беззаботные; со стоном и скрипом отъехало
старое такси с усталым шофером от этого праздничного столпотворения.
– Пойдем же, Робби! – крикнула Пат, глядя на меня сияющим и возбужденным взглядом. –
Ты что-нибудь забыл?
Я враждебно посмотрел на людей вокруг себя.
– Нет, – сказал я, – я ничего не забыл.
Затем я подошел к кассе и обменял билеты. Я взял два кресла в ложу, хотя они стоили целое
состояние. Я не хотел, чтобы Пат сидела среди этих благополучных людей, для которых все
решено и понятно. Я не хотел, чтобы она принадлежала к их кругу. Я хотел, чтобы она была
только со мной.
* * *
Давно уже я не был в театре. Я бы и не пошел туда, если бы не Пат. Театры, концерты,
книги, – я почти утратил вкус ко всем этим буржуазным привычкам. Они не были в духе
времени. Политика была сама по себе в достаточной мере театром, ежевечерняя стрельба
заменяла концерты, а огромная книга людской нужды убеждала больше целых библиотек.
Партер и ярусы были полны. Свет погас, как только мы сели на свои места. Огни рампы
слегка освещали зал. Зазвучала широкая мелодия оркестра, и все словно тронулось с места и
понеслось.
Я отодвинул свое кресло в угол ложи. В этом положении я не видел ни сцены, ни бледных
лиц зрителей. Я только слушал музыку и смотрел на Пат.
Музыка к «Сказкам Гофмана» околдовала зал. Она была как южный ветер, как теплая ночь,
как вздувшийся парус под звездами, совсем не похожая на жизнь. Открывались широкие яркие
дали. Казалось, что шумит глухой поток нездешней жизни; исчезала тяжесть, терялись границы,
были только блеск, и мелодия, и любовь; и просто нельзя было понять, что где-то есть нужда, и
страдание, и отчаянье, если звучит такая музыка.
Свет сцены таинственно озарял лицо Пат. Она полностью отдалась звукам, и я любил ее,
потому что она не прислонилась ко мне и не взяла мою руку, она не только не смотрела на меня,
но, казалось, даже и не думала обо мне, просто забыла. Мне всегда было противно, когда
смешивали разные вещи, я ненавидел это телячье тяготение друг к другу, когда вокруг властно
утверждалась красота и мощь великого произведения искусства, я ненавидел маслянистые
расплывчатые взгляды влюбленных, эти туповато-блаженные прижимания, это непристойное
баранье счастье, которое никогда не может выйти за собственные пределы, я ненавидел эту
болтовню о слиянии воедино влюбленных душ, ибо считал, что в любви нельзя до конца слиться
друг с другом и надо возможно чаще разлучаться, чтобы ценить новые встречи. Только тот, кто
не раз оставался один, знает счастье встреч с любимой. Все остальное только ослабляет
напряжение и тайну любви. Что может решительней прервать магическую сферу одиночества,
если не взрыв чувств, их сокрушительная сила, если не стихия, буря, ночь, музыка?.. И любовь…