Три товарища

* * *
Альфонс был грузным, спокойным человеком. Выдающиеся скулы. Маленькие глаза.
Закатанные рукава рубашки. Руки как у гориллы. Он сам выполнял функции вышибалы и
выставлял из своего заведения всякого, кто был ему не по вкусу, даже членов спортивного союза
«Верность родине». Для особенно трудных гостей он держал под стойкой молоток. Пивная была
расположена удобно – совсем рядом с больницей, и он экономил таким образом на
транспортных расходах.
Волосатой лапой Альфонс провел по светлому еловому столу.
– Пива? – спросил он.
– Водки и чего-нибудь на закуску, – сказал я.
– А даме? – спросил Альфонс.
– И дама желает водки, – сказала Патриция Хольман.
– Крепко, крепко, – заметил Альфонс. – Могу предложить свиные отбивные с кислой
капустой.
– Сам заколол свинью? – спросил я.
– А как же!
– Но даме, вероятно, хочется, что-нибудь полегче.
– Это вы несерьезно говорите, – возразил Альфонс. – Посмотрели бы сперва мои отбивные.
Он попросил кельнера показать нам порцию.
– Замечательная была свинья, – сказал он. – Медалистка. Два первых приза.
– Ну, тогда, конечно, устоять невозможно! – воскликнула Патриция Хольман. Ее уверенный
тон удивил меня, – можно было подумать, что она годами посещала этот кабак.
Альфонс подмигнул:
– Значит, две порции?
Она кивнула.
– Хорошо! Пойду и выберу сам.
Он отправился на кухню.
– Вижу, я напрасно опасался, что вам здесь не понравится, – сказал я. – Вы мгновенно
покорили Альфонса. Сам пошел выбирать отбивные! Обычно он это делает только для
завсегдатаев. Альфонс вернулся:
– Добавил вам еще свежей колбасы.
– Неплохая идея, – сказал я.
Альфонс доброжелательно посмотрел на нас. Принесли водку. Три рюмки. Одну для
Альфонса.
– Что ж, давайте чокнемся, – сказал он. – Пусть наши дети заимеют богатых родителей.
Мы залпом опрокинули рюмки. Патриция тоже выпила водку одним духом.
– Крепко, крепко, – сказал Альфонс и зашаркал к твоей стойке.
– Нравится вам водка? – спросил я.
Она поежилась:
– Немного крепка. Но не могла же я оскандалиться перед Альфонсом.
Отбивные были что надо. Я съел две большие порции, и Патриция тоже ела с аппетитом,

---

которого я в ней не подозревал. Мне очень нравилась ее простая и непринужденная манера
держаться. Без всякого жеманства она снова чокнулась с Альфонсом и выпила вторую рюмку.
Он незаметно подмигнул мне, – дескать, правильная девушка. А Альфонс был знаток. Не то
чтобы он разбирался в красоте или культуре человека, он умел верно определить его сущность.
– Если вам повезет, вы сейчас узнаете главную слабость Альфонса, – сказал я.
– Вот это было бы интересно, – ответила она. – Похоже, что у него нет слабостей.
– Есть! – Я указал на столик возле стойки. – Вот…
– Что? Патефон?
– Нет, не патефон. Его слабость – хоровое пение! Никаких танцев, никакой классической
музыки – только хоры: мужские, смешанные. Видите, сколько пластинок? Все сплошные хоры.
Смотрите, вот он опять идет к нам.
– Вкусно? – спросил Альфонс.
– Как дома у мамы, – ответил я.
– И даме понравилось?
– В жизни не ела таких отбивных, – смело заявила дама.
Альфонс удовлетворенно кивнул:
– Сыграю вам сейчас новую пластинку. Вот удивитесь! Он подошел к патефону.
Послышалось шипение иглы, и зал огласился звуками могучего мужского хора. Мощные голоса
исполняли «Лесное молчание». Это было чертовски громкое молчание.
С первого же такта все умолкли. Альфонс мог стать опасным, если кто-нибудь не
выказывал благоговения перед его хорами. Он стоял у стойки, упираясь в нее своими
волосатыми руками. Музыка преображала его лицо. Он становился мечтательным – насколько
может быть мечтательной горилла. Хоровое пение производило на него неописуемое
впечатление. Слушая, он становился кротким, как новорожденная лань. Если в разгар какой-
нибудь потасовки вдруг раздавались звуки мужского хора, Альфонс, как по мановению
волшебной палочки, переставал драться, вслушивался и сразу же готов был идти на мировую.
Прежде, когда он был более вспыльчив, жена постоянно держала наготове его любимые
пластинки. Если дело принимало опасный оборот и он выходил из-за стойки с молотком в руке,
супруга быстро ставила мембрану с иглой на пластинку. Услышав пение, Альфонс успокаивался,
и рука с молотком опускалась. Теперь в этом уж не было такой надобности, – Альфонс постарел,
и страсти его поостыли, а жена его умерла. Ее портрет, подаренный Фердинандом Грау,
который имел здесь за это даровой стол, висел над стойкой.
Пластинка кончилась. Альфонс подошел к нам.
– Чудесно, – сказал я.
– Особенно первый тенор, – добавила Патриция Хольман.
– Правильно, – заметил Альфонс, впервые оживившись, – вы в этом понимаете толк!
Первый тенор – высокий класс!
Мы простились с ним.
– Привет Готтфриду, – сказал он. – Пусть как-нибудь покажется.