Три товарища

* * *
На улице стоял грузовик с полицейскими. Ремешки форменных фуражек были опущены.
Стволы карабинов смутно поблескивали в свете фонарей. Из окон свешивались пестрые флаги.
У входа толпились люди в униформах. Почти все были очень молоды.
Мы взяли входные билеты. Отказавшись от брошюр, не опустив ни одного пфеннига в
копилки и не регистрируя свою партийную принадлежность, мы вошли в зал. Он был
переполнен и хорошо освещен, чтобы можно было сразу увидеть всякого, кто подаст голос с
места. Мы остались у входа, и Кестер, у которого были очень зоркие глаза, стал внимательно
рассматривать ряды.
На сцене стоял сильный коренастый человек и говорил. У него был громкий грудной голос,
хорошо слышный в самых дальних уголках зала. Этот голос убеждал, хотя никто особенно и не
вслушивался в то, что он говорил. А говорил он вещи, понять которые было нетрудно. Оратор
непринужденно расхаживал по сцене, чуть размахивая руками. Время от времени он отпивал
глоток воды и шутил. Но затем он внезапно замирал, повернувшись лицом к публике, и
измененным, резким голосом произносил одну за другой хлесткие фразы. Это были известные
всем истины о нужде, о голоде, о безработице. Голос нарастал все сильнее, увлекая слушателей;
он звучал фортиссимо, и оратор остервенело швырял в аудиторию слова: «Так дальше
продолжаться не может! Это должно измениться!» Публика выражала шумное одобрение, она
аплодировала и кричала, словно благодаря этим словам все уже изменилось. Оратор ждал. Его
лицо блестело. А затем, пространно, убедительно и неодолимо со сцены понеслось одно
обещание за другим. Обещания сыпались градом на головы людей, и над ними расцветал
пестрый, волшебный купол рая; это была лотерея, в которой на каждый билет падал главный
выигрыш, в которой каждый обретал личное счастье, личные права и мог осуществить личную
месть.
Я смотрел на слушателей. Здесь были люди всех профессий – бухгалтеры, мелкие
ремесленники, чиновники, несколько рабочих и множество женщин. Они сидели в душном зале,
откинувшись назад или подавшись вперед, ряд за рядом, голова к голове. Со сцены лились
потоки слов, и, странно, при всем разнообразии лиц на них было одинаковое, отсутствующее
выражение, сонливые взгляды, устремленные в туманную даль, где маячила фата-моргана; в этих
взглядах была пустота и вместе с тем ожидание какого-то великого свершения. В этом ожидании
растворялось 
все: 
критика, 
сомнения, 
противоречия, 
наболевшие 
вопросы, 
будни,
современность, реальность. Человек на сцене знал ответ на каждый вопрос, он мог помочь
любой беде. Было приятно довериться ему. Было приятно видеть кого-то, кто думал о тебе. Было
приятно верить.
Ленца здесь не было. Кестер толкнул меня и кивнул головой в сторону выхода. Мы вышли.
Молодчики, стоявшие в дверях, посмотрели на нас мрачно и подозрительно. В вестибюле
выстроился оркестр, готовый войти в зал. За ним колыхался лес знамен и виднелось несметное
количество значков.
– Здорово сработано, как ты считаешь? – спросил Кестер на улице.
– Первоклассно. Могу судить об этом как старый руководитель отдела рекламы.
В нескольких кварталах отсюда шло другое политическое собрание. Другие знамена, другая
униформа, другой зал, но в остальном все было одинаково. На лицах то же выражение

---

неопределенной надежды, веры и пустоты. Перед рядами стол президиума, покрытый белой
скатертью. За столом партийные секретари, члены президиума, несколько суетливых старых дев.
Оратор чиновничьего вида был слабее предыдущего. Он говорил суконным немецким языком,
приводил цифры, доказательства; все было правильно, и все же не так убедительно, как у того,
хотя тот вообще ничего не доказывал, а только утверждал. Усталые партийные секретари за
столом президиума клевали носом; они уже бывали на сотнях подобных собраний.
– Пойдем, – сказал Кестер немного погодя. – Здесь его тоже нет. Впрочем, я так и думал.
Мы поехали дальше. После духоты переполненных залов мы снова дышали свежим
воздухом. Машина неслась по улицам Мы проезжали мимо канала. Маслянисто-желтый свет
фонарей отражался в темной воде, тихо плескавшейся о бетонированный берег. Навстречу нам
медленно проплыла черная плоскодонная баржа. Ее тащил буксирный пароходик с красными и
зелеными сигнальными огнями. На палубе буксира залаяла собака, и какой то человек, пройдя
под фонарем, скрылся в люке, вспыхнувшем на секунду золотистым светом. Вдоль другого
берега тянулись ярко освещенные дома западного района. К ним вел мост с широкой аркой. По
нему в обе стороны безостановочно двигались автомобили, автобусы и трамваи. Мост над
ленивой черной водой походил на искрящуюся пеструю змею.
– Давай оставим машину здесь и пройдем немного пешком, – сказал Кестер. – Не надо
бросаться в глаза. Мы остановили «Карла» у фонаря около пивной. Когда я выходил из машины,
под ногами у меня прошмыгнула белая кошка. Несколько проституток в передниках стояли чуть
поодаль под аркой ворот. Когда мы проходили мимо них, они замолчали. На углу стоял
шарманщик. Он спал, прислонившись к стене дома. Какая-то старуха рылась в отбросах,
сваленных у края тротуара. Мы подошли к огромному грязному дому-казарме с множеством
флигелей, дворов и проходов. В нижнем этаже разместились лавчонки и булочная; рядом
принимали тряпье и железный лом. На улице перед воротами стояли два грузовика с
полицейскими.
В одном из углов первого двора был сооружен деревянный стенд, на котором висело
несколько карт звездного неба. За столиком, заваленным бумагами, на небольшом возвышении
стоял человек в тюрбане. Над его головой красовался плакат «Астрология, графология,
предсказание будущего! Ваш гороскоп за 50 пфеннигов!» Вокруг стояла толпа. Резкий свет
карбидного фонаря падал на желтое сморщенное лицо астролога. Он настойчиво убеждал в чем-
то слушателей, молча смотревших на него. Те же потерянные, отсутствующие взгляды людей,
желавших увидеть чудо. Те же взгляды, что и на собраниях с флагами и оркестрами.
– Отто, – сказал я Кестеру, шедшему впереди меня, – теперь я знаю, чего хотят эти люди.
Вовсе им не нужна политика. Им нужно что-то вместо религии.
Он обернулся:
– Конечно. Они хотят снова поверить. Все равно во что. Потому-то они так фанатичны.
Мы пришли во второй двор, где был вход в пивную. Все окна были освещены. Вдруг оттуда
послышался шум, и через темный боковой вход во двор, как по сигналу, вбежало несколько
молодых людей в непромокаемых спортивных куртках. Прижимаясь к стене, они устремились к
двери, ведшей в зал собрания. Передний рванул ее, и все ворвались внутрь.
– Ударная группа, – сказал Кестер. – Иди сюда к стене, станем за пивными бочками.
В зале поднялся рев и грохот. В следующее мгновение звякнуло стекло и кто-то вылетел из
окна. Дверь распахнулась, и через нее стала протискиваться плотно сбившаяся куча людей.
Передние были сбиты с ног, задние повалились на них. Какая-то женщина, истошно зовя на
помощь, пробежала к воротам. Затем выкатилась вторая группа. Все были вооружены ножками
от стульев и пивными кружками; они дрались, ожесточенно вцепившись друг в друга. Огромный
плотник отделился от дерущихся и, заняв удобную позицию, продолжал бой: всякий раз, заметив

---

голову противника, он ударял по ней кругообразным движением длинной руки и загонял его
обратно в свалку. Он проделывал это совершенно спокойно, словно колол дрова.
Новый клубок людей подкатился к дверям, и вдруг в трех метрах от себя мы увидели
всклокоченную светлую шевелюру Готтфрида, попавшего в руки какого-то буйного усача.
Кестер пригнулся и исчез в свалке. Через несколько секунд усач отпустил Готтфрида. С
выражением крайнего удивления он поднял руки кверху и, точно подрубленное дерево, рухнул
обратно в толпу. Сразу вслед за этим я увидел Кестера, тащившего Ленца за шиворот.
Ленц сопротивлялся.
– Отто, пусти меня туда… только на одну минутку… – задыхаясь, говорил он.
– Глупости, – кричал Кестер, – сейчас нагрянет полиция! Бежим! Вот сюда!
Мы опрометью помчались по двору к темному парадному. Спешка была отнюдь не
напрасной. В тот же момент во дворе раздались пронзительные свистки, замелькали черные
фуражки шупо, и полиция оцепила двор. Мы взбежали вверх по лестнице, чтобы скрыться от
полицейских. Дальнейший ход событий мы наблюдали из окна на лестнице. Полицейские
работали блестяще. Перекрыв выходы, они вклинились в свалку, расчленили ее и тут же стали
увозить народ на машинах. Первым они погрузили ошеломленного плотника, который пытался
что-то объяснить.
За нами отворилась дверь. Какая-то женщина в одной рубашке, с голыми худыми ногами и
свечой в руке, высунула голову.
– Это ты? – угрюмо спросила она.
– Нет, – сказал Ленц, уже пришедший в себя. Женщина захлопнула дверь. Ленц повернулся
и осветил карманным фонариком табличку на двери. Здесь ждали Герхарда Пешке, каменщика.
Внизу все стихло. Полиция убралась восвояси, и двор опустел. Мы подождали еще немного
и спустились по лестнице. За какой-то дверью тихо и жалобно плакал ребенок.
Мы прошли через передний двор. Покинутый всеми астролог стоял у карт звездного неба.
– Угодно господам получить гороскоп? – крикнул он. – Или узнать будущее по линиям рук?
– Давай рассказывай, – сказал Готтфрид и протянул ему руку.
Астролог недолго, но внимательно рассматривал ее.
– У вас порок сердца, – заявил он категорически. – Ваши чувства развиты сильно, линия
разума очень коротка. Зато вы музыкальны. Вы любите помечтать, но как супруг многого не
стоите. И все же я вижу здесь троих детей. Вы дипломат по натуре, склонны к скрытности и
доживете до восьмидесяти лет.
– Правильно, – сказал Готтфрид. – Моя фройляйн мамаша говорила всегда: кто зол, тот
проживет долго. Мораль – это выдумка человечества, но не вывод из жизненного опыта.
Он дал астрологу деньги, и мы пошли дальше. Улица была пуста. Черная кошка перебежала
нам дорогу. Ленц показал на нее рукой:
– Теперь, собственно, полагается поворачивать обратно.
– Ничего, – сказал я. – Раньше мы видели белую. Одна нейтрализует другую.
Мы продолжали идти. Несколько человек шли нам навстречу по другой стороне. Это были
четыре молодых парня. Один из них был в новых кожаных крагах светло-желтого оттенка,
остальные в сапогах военного образца. Они остановились и уставились на нас. – Вот он! – вдруг
крикнул парень в крагах и побежал через улицу к нам. Раздались два выстрела, парень отскочил
в сторону, и вся четверка пустилась со всех ног наутек. Я увидел, как Кестер рванулся было за
ними, но тут же как-то странно повернулся, издал дикий, сдавленный крик и, выбросив вперед
руки, пытался подхватить Ленца, тяжело грохнувшегося на брусчатку.
На секунду мне показалось, что Ленц просто упал; потом я увидел кровь. Кестер распахнул
пиджак Ленца и разодрал на нем рубашку.

---

Кровь хлестала сильной струей. Я прижал носовой платок к ране.
– Побудь здесь, я пригоню машину, – бросил Кестер и побежал.
– Готтфрид, ты слышишь меня? – сказал я.
Его лицо посерело. Глаза были полузакрыты. Веки не шевелились. Поддерживая одной
рукой его голову, другой я крепко прижимал платок к ране. Я стоял возле него на коленях,
стараясь уловить хоть вздох или хрип; но не слышал ничего, вокруг была полная тишина,
бесконечная улица, бесконечные ряды домов, бесконечная ночь, – я слышал только, как на
камни лилась кровь, и знал, что с ним такое не раз уже могло случиться, но теперь я не верил,
что это правда.
Кестер примчался на полном газу. Он откинул спинку левого сидения. Мы осторожно
подняли Готтфрида и уложили его. Я вскочил в машину, и Кестер пустился во весь опор к
ближайшему пункту скорой помощи. Здесь он осторожно затормозил:
– Посмотри, есть ли там врач. Иначе придется ехать дальше.
Я вбежал в помещение. Меня встретил санитар.
– Есть у вас врач?
– Да. Вы привезли кого-нибудь?
– Да. Пойдемте со мной! Возьмите носилки. Мы положили Готтфрида на носилки и внесли
его. Врач с закатанными рукавами уже ждал нас. Мы поставили носилки на стол. Врач опустил
лампу, приблизив ее к ране:
– Что это?
– Огнестрельное ранение.
Он взял комок ваты, вытер кровь, пощупал пульс, выслушал сердце и выпрямился: – Ничего
нельзя сделать.
Кестер не сводил с него глаз:
– Но ведь пуля прошла совсем сбоку. Ведь это не может быть опасно!
– Тут две пули! – сказал врач.
Он снова вытер кровь. Мы наклонились, и ниже раны, из которой сильно шла кровь,
увидели другую – маленькое темное отверстие около сердца.
– Он, видимо, умер почти мгновенно, – сказал врач. Кестер выпрямился. Он посмотрел на
Готтфрида. Врач затампонировал раны и заклеил их полосками пластыря.
– Хотите умыться? – спросил он меня.
– Нет, – сказал я.
Теперь лицо Готтфрида пожелтело и запало. Рот чуть искривился, глаза были
полузакрыты, – один чуть плотнее другого. Он смотрел на нас. Он непрерывно смотрел на нас.
– Как это случилось? – спросил врач.
Никто не ответил. Готтфрид смотрел на нас. Он неотрывно смотрел на нас.
– Его можно оставить здесь, – сказал врач.
Кестер пошевелился.
– Нет, – возразил он. – Мы его заберем!
– Нельзя, – сказал врач. – Мы должны позвонить в полицию. И в уголовный розыск. Надо
сразу же предпринять все, чтобы найти преступника.
– Преступника? – Кестер посмотрел на врача непопимающим взглядом. Потом он сказал: –
Хорошо, я поеду за полицией.
– Можете позвонить. Тогда они прибудут скорее.
Кестер медленно покачал головой:
– Нет. Я поеду.
Он вышел, и я услышал, как заработал мотор «Карла». Врач подвинул мне стул:

---

– Не хотите пока посидеть?
– Благодарю, – сказал я и не сел. Яркий свет все еще падал на окровавленную грудь
Готтфрида. Врач подпял лампу повыше.
– Как это случилось? – спросил он снова.
– Не знаю. Видимо, его приняли за другого.
– Он был на фронте? – спросил врач.
Я кивнул. – Видно по шрамам, – сказал он. – И по простреленной руке. Он был несколько
раз ранен.
– Да. Четыре раза.
– Какая подлость, – сказал санитар. – Вшивые молокососы. Тогда они еще небось в
пеленках лежали.
Я ничего не ответил. Готтфрид смотрел на меня. Смотрел, не отрывая глаз.