|
Глава 9
…А затем вы умрете
«Ищи истину самостоятельно, и там я тебя встречу».
Это последнее, что Джош сказал мне. Он сказал это в шутку: как бы
всерьез, но пародируя людей, которые претендуют на глубину. Он был
пьян и в эйфории. И он был хорошим другом.
Самый большое потрясение в своей жизни я испытал в
девятнадцать лет. Мой приятель Джош взял меня на вечеринку на
озеро к северу от Далласа, штат Техас. Там были дома на холме, под
холмом бассейн, а под бассейном — обрыв у озера. Обрыв не слишком
высокий, метров десять: достаточно высокий, чтобы трижды
подумать, прежде чем с него прыгать, но достаточно низкий, чтобы
при сочетании выпивки с юной удалью презреть сомнения.
Попав на вечеринку, мы с Джошем вскоре отправились к бассейну.
Там мы пили пиво и вели разговоры, каких можно ожидать от юных
самцов: о выпивке и рок-группах, о девушках и всевозможных крутых
вещах, какие Джош делал летом после ухода из музыкальной школы.
Мы мечтали, как будем играть в одной рок-группе и как переедем в
Нью-Йорк (в ту пору вещь немыслимая).
Мы были просто дети.
«Отсюда можно прыгать?» — поинтересовался я, кивая в сторону
обрыва над озером.
«Да, — кивнул Джош, — отсюда все время прыгают».
«А ты будешь?»
Он пожал плечами: «Может быть. Увидим».
Ближе к вечеру мы с Джошем разделились. Я увлекся хорошенькой
азиаткой, которая любила видеоигры. Для такого юного «ботаника»,
как я, это был счастливый билет. Правда, я ее не интересовал. Но зато
она была милой и с готовностью слушала мою болтовню. Вот я и не
умолкал. После еще нескольких банок пива я набрался смелости
предложить ей пройти со мной до дома и взять еды. Она сказала:
«Конечно».
Поднимаясь по холму, мы наткнулись на спускавшегося Джоша. Я
спросил, не хочет ли он подкрепиться, но он отказался. Я спросил, где
его потом искать. Он улыбнулся и сказал: «Ищи истину
самостоятельно, и там я тебя встречу».
Я кивнул и сделал серьезное лицо. «Ладно, там и увидимся», —
сказал я, словно все точно знают, где истина и как до нее добраться.
Джош рассмеялся и пошел по холму к обрыву. Я тоже рассмеялся и
продолжил путь вверх к дому.
Уж не помню, сколько я пробыл внутри. Помню, что, когда мы с
девушкой вышли, вокруг никого не было и вдали выли сирены.
Бассейн опустел. Все бежали вниз, к берегу под обрывом. Некоторые
находились у воды. Я заметил, что несколько человек плавают. Но в
темноте трудно было что-то разглядеть. Магнитофон тянул какую-то
мелодию, но его никто не слушал.
Все еще не сложив два и два, я поспешил к берегу, на ходу
вгрызаясь в сэндвич: куда все смотрят? На полдороги хорошенькая
азиатка сказала мне: «Думаю, случилась беда».
Дойдя до подножия холма, я спросил кого-то, где Джош. Но на
меня никто не смотрел и не обращал внимания. Все глядели на воду. Я
спросил снова, и какая-то девушка начала безудержно рыдать.
И тут я сложил два и два.
У водолазов ушло три часа, чтобы найти тело Джоша на дне.
Впоследствии вскрытие установит, что у него возникли ножные
судороги: из-за алкоголя и удара о воду. Когда он спрыгнул с обрыва,
было холодно, и вода сливалась с ночной мглой, черное на черном.
Люди слышали, как он зовет на помощь, но не могли понять, где он.
Только всплески. Только звуки. Потом его родители скажут мне, что он
почти не умел плавать. А я и не знал…
Сам я заплакал лишь через двенадцать часов. Я был у себя в
машине: наутро возвращался домой в Остин. Я позвонил отцу и
сказал, что нахожусь недалеко от Далласа и не успею на работу. (В то
лето я помогал отцу на работе.) Он спросил: «Почему? Что случилось?
Все в порядке?» И тут я не выдержал: из меня полились слезы. Я
плакал, рыдал и пускал сопли. Я остановил машину у обочины и, сжав
телефон, ревел, как маленький мальчик, жалуясь отцу.
А летом у меня началась сильнейшая депрессия. Я думал, что уже
знаю, что такое депрессия. Но тут все утратило смысл настолько, что
было физически больно. Приходили люди и пытались подбодрить.
Они все говорили и делали, как надо, а я сидел, слушал, благодарил
(«спасибо, что зашли»), фальшиво улыбался и лгал, что мне уже
лучше. Но внутри ничего не чувствовал.
Несколько месяцев я мечтал о Джоше. Мечтал о том, как
разговаривал бы с ним подолгу: о жизни и смерти, о всяких
случайных пустяках. Доселе я был типичным обалдуем из среднего
класса:
безответственным
и
закомплексованным
лентяем
и
социофобом. На Джоша я во многих отношениях смотрел снизу вверх:
он был старше, увереннее и опытнее. Он больше открывался миру и
больше принимал его. Помню, мне приснился сон, как мы с Джошем
сидим в джакузи (да, это странно) и я говорю: «Мне очень грустно,
что ты умер». А он рассмеялся. Не помню точные слова, но это было
что-то вроде: «Зачем ты беспокоишься, что я умер, когда сам боишься
жить?» Я проснулся в слезах.
Сидя на мамином диване тем летом и глядя в пустоту — в
бесконечное и непостижимое ничто, где когда-то была дружба
Джоша, — я вдруг осознал: если нет причин делать что-либо, нет и
причин ничего
не
делать и, коль скоро все мы умрем, нет оснований
уступать страху, смущению и стыду (ведь все они — ничто); избегая
почти всю свою короткую жизнь болезненных и дискомфортных для
себя вещей, я, по сути, не жил.
Тем летом я отказался от «травки», сигарет и видеоигр. Я забросил
глупые фантазии о том, как буду рок-звездой, ушел из музыкальной
школы и записался на курсы при колледже. Я стал ходить в
спортивный зал и сбросил вес. У меня появились новые друзья. У меня
появилась первая девушка. Впервые в жизни я по-настоящему делал
домашние задания и с удивлением понял, что могу получать хорошие
оценки, если захочу. Следующим летом я поставил себе задачу
прочесть за пятьдесят дней пятьдесят познавательных книг — и
сделал это. А еще через год я перевелся в отличный университет на
другом конце страны, где впервые в жизни преуспевал: и в учебе, и в
общении.
Гибель Джоша оказалась рубежом, который разделил жизнь на
«до» и «после». До трагедии я был замкнутым, инертным и
закомплексованным подростком, который вечно беспокоится о том,
что думают о нем окружающие. После трагедии я постепенно стал
совсем другим: ответственным, любознательным и трудолюбивым.
Определенные комплексы остались (кто может избавиться от них
насовсем?), но отныне у меня появились вещи более важные, чем
комплексы и весь багаж неуверенности. И это изменило все. Как ни
странно, смерть другого человека дала мне силы жить. И миг,
который, возможно, был худшим в моей жизни, принес и наибольшую
перемену.
Смерть пугает нас. А поскольку она пугает нас, мы стараемся не
говорить и не думать о ней, даже если умирает близкий человек.
Но как ни странно, задним числом становится ясно: смерть — это
свет, который позволяет оценить и измерить тень всякого жизненного
смысла. Без смерти все было бы незначительным и случайным. Все
ценности и критерии были бы пустыми.
Do'stlaringiz bilan baham: |
